Владимир Френкель

На пути домой

Слово о поэзии Евгения Дубнова


 


Евгений Дубнов (1947–2019) при жизни издал несколько поэтических сборников: в Иерусалиме, в Лондоне. Настоящее издание* является собранием большинства стихотворений и поэм ушедшего от нас автора, а также статей и воспоминаний об ушедшем поэте. Поэтому и предлагаемое слово о поэте должно являться осмыслением поэтического пути Евгения Дубнова, и я хотел бы начать это слово с главной мысли. Эта мысль: путь домой. 


Евгений Дубнов родился в Таллине, жил в Риге, учился в Московском университете. В 1971 году уехал в Израиль, учился в университете Бар-Илан, затем – в Лондонском университете. Несколько лет жил в Англии, вел научную работу в области европейской поэзии 20-го века в Лондонском университете, там же преподавал английскую и американскую литературу, возвращался в Израиль, преподавал в университете Бар-Илан, затем снова возвращался в Англию, и снова – в Израиль.


Надо добавить что английский язык стал для поэта вторым родным. Но, конечно, русский язык – основа его поэзии. И поэт сознавал, как и положено настоящему поэту, важность языка.


 


Представим звуки, прежде чем услышим,


Обдумаем сонорность их и стык


Их в какофонии. Направим лыжи,


Коньки наточим и уйдем в язык. 


 


Так поэт писал в конце жизни.


Путешествие в язык – признак настоящего поэта. Особенно, когда прошлое остается только в памяти.


Я это пишу, конечно, не для того, чтобы проиллюстрировать тему «пути» в его поэзии. Я вообще скептически отношусь к методу изучения поэзии при помощи анализа биографии поэта. Настоящая поэзия – это мир, созданный поэтом, а не буквальное отображение его жизни. Но нет ли обратной связи: тяга к перемене мест, заложенная в поэтическом видении мира, может и в жизни диктовать поэту страсть перемещения, перемены. Это не утверждение, всего лишь предположение.


Как бы то ни было, но уже в ранних стихах Евгения Дубнова, в первой его книге «Рыжие монеты» (London, 1978) мы читаем небольшую «Поэму пути» (1968), которая начинается так:


Я ночами не спал,


            отдаленные шорохи слушая.


Я о встрече мечтал,


            как мечтает о мужестве юноша.


Я свидания ждал,


            как детей – одинокие матери.


И набросил вокзал


            мне на плечи морозную мантию. 


 


И в том же сборнике – снова вокзал:


................................................


Куда уходят без меня,


Вокзал мой, все твои вагоны?


 


Дело не в предметных приметах пути, их может и не быть, как в стихотворении «Рыжие монеты», давшем название сборнику:


 


Ты сошла, с пути свернула,


Встала у окна,


За твоей спиной скользнула


Листьев желтизна.


 


Это рыжие монеты,


Брошенные мной,


Как залог возврата, в Лету,


Сохранило дно...


 


Здесь появляется мотив: жизнь как путь, как возвращение.


И получает развитие в другом стихотворении той же книги:


 


И в новогодней непогоде,


Когда моя гортань суха


И жизнь проходит, жизнь проходит,


Не становясь стопой стиха...


                                 «31 декабря 1977 г.»


 


Как это знакомо любому подлинному поэту: проходящая мимо жизнь, и сомнение – стоит ли эта жизнь поэзии, или же поэзия важнее жизни?


 


Запах пыли в дожде и испуг от возможности смерти...


                                                                            «Зеленый лист на стебле»


 


Но жизнь и смерть, поэзия и жизнь, смерть и поэзия – неразделимые понятия в том путешествии, странничестве, что есть поэзия и жизнь поэта.


Поговорим же собственно о стихах, о поэтике Евгения Дубнова. Надо прежде всего отметить, что поэт рано, очень рано сумел прийти к тому, что называется собственным слогом в стихах, собственными интонацией и, главное – словарём.


Его поэтическая речь насыщена словами, многочисленными понятиями, образами окружающего мира. Это очень плотный текст, и читать эти стихи надо медленно и внимательно. Поэт, кажется, не пропускает ничего в этом мире, все замечает в своем странствовании.


Можно сравнить эти стихи с поэтикой Осипа Мандельштама, хотя эта параллель, как и все параллели, достаточно условна. Но прочтем начало стихотворения, посвященного именно памяти Мандельштама:


 


Напряженным стремительным лётом,


Где чиста и светла синева,


Над высоким до слез небосводом


Догоняют друг друга слова.


 


В них элегии эллинской пенье


И латинских пиррихиев град,


Итальянских дифтонгов мученье


И французских сонорных игра...


                                    «Памяти О.Мандельштама»


 


Евгений Дубнов в этих стихах приближается к поэтике самого Мандельштама: тут и Эллада, и Рим, и то, что сам Мандельштам называл «тоской по мировой культуре, и главное – слова, догоняющие друга и перекликающиеся между собой. Но именно здесь мы можем увидеть и параллель с Мандельштамом в стихах самого Дубнова, ведь все это присуще и его поэзии.


Но вот что еще замечаешь в течение всего этого поэтического пути: приметы окружающего мира появляются в изобилии, даже из пустоты, да, перекликаются друг с другом, но поэт всегда сохраняет спокойствие наблюдателя, не давая собственным страстям и оценкам выйти на первое место, не навязывая ничего читателю. Поэтому и в таком изобилии жизненных примет дышится легко, и все воспринимается естественно.


Даже когда это чудо – рождение жизни:


 


Вот то, что не существовало, вот


Небывшему приходит свой черед:


Из хаоса и тьмы, из пустоты


Живые появляются черты.


 


Смотри, скорей смотри, как из куска


Безликой глины чудо лепестка


Рождается, как вновь поэту Бог


Кивает...


                                                        «Часть земли». Сонеты к Айлин


 


На самом деле это очень сильный поэтический прием, если и не черта характера самого поэта: внутренняя сила взгляда, страсти – и внешнее спокойствие, которое только увеличивает эту силу. Вот он, поэт, путешественник, чуть ли не естествоиспытатель, может быть, пилигрим, как и подобает поэту, видит великое в малом, не забывая о «четырех ветрах», о просторе своего странничества:


 


Видишь, я стою на перекрестке,


И в моей ладони часть земли –


Праха незначительная горстка,


Что ростки корнями оплели.


 


Поклонившись на четыре ветра,


Я над следом лет не ворожу...


 


С большой осторожностью я бы здесь провел еще одну параллель: назвал бы, например, имя Николая Заболоцкого. Но скорей всего эта параллель будет ошибочна, в том смысле, что названный поэт на самом деле не оказал на поэзию Евгения Дубнова никакого влияния, и это всего лишь моя собственная ассоциация. Но, думаю, и она стоит внимания читателя.


Надо сказать, что со временем, на поэтическом пути, стихи Евгения Дубнова делались сдержаннее, приметы пути отбирались более скупо и становились поэтому значительнее, действеннее. Где бы поэт не странствовал, не присутствовал, пейзаж в его стихах никогда не был «общепринятым», «туристическим», а всегда личным и перекликающимся с прошлым, с жизнью поэта, с иными временами и местами. Вот Парижский путеводитель, большое стихотворение, в сущности, поэма – и ни одной банальности.


 


В Париже я искал скамью, в России


увиденную много лет тому назад


во сне – ее и вместе с ней следы


Мюрата...


 


Так с самого начала связываются времена и страны, явь и сон. А что можно увидеть в комнате, в квартире, может быть, давно оставленной? Оказывается, многое – из той же поэмы.


 


В пустой квартире ветер шелестит


газетами, растеньями, цветами,


бумагами, рисунками детей,


захлопывает окна, двери, тут же


распахивает их, опять листает


тетрадь по языку, где ни одной


заглавной буквы нет...


       


 Прогулка по Парижу продолжается, и вот:


 


Идя на зов флейтиста, мы с тобой


выходим в этот сад, где светлый ветер


волнует пряди мягкие волос.


Прекрасна жизнь, блажен, кто в летний сад


выходит из музея...


 


Отметим замечательный троп «светлый ветер», а еще вспомним строку другого поэта: «...И все-таки жизнь прекрасна» (Георгий Иванов). Жизнь прекрасна, хотя сам ритм белого стиха добавляет легкое ощущение грусти. И все же – блаженство не где-то там, за облаками, а здесь, в приметах обыденной жизни. Поэтому так же элегически звучит и напоминание о расставании с Парижем: 


 


По вечерам уже прохладно. Скоро


мне уезжать обратно в Лондон. Там


всего прекрасней осень, а в Париже


весна...


 


Здесь важно отметить, что поэзия возникает в этих стихах не то чтобы из ничего, а из примет обыденной и именно поэтому прекрасной жизни. Ничего вычурного, навязчивого, но сама ткань стиха, его интонация заставляет нас дышать поэтическим воздухом.


Так путь – реальный, по городам и странам – становится странствием души, которая видит и чувствует многое в одно и то же время. Где бы то ни было.


 


В этом баре напротив светло и пустынно. Один


Или два посетителя в нем. Мы в пути.


Кто-то тронул орган в сотне метров каких-то от нас.


Слышишь: кто-то играет токкату в полуночный час...


                                                                                         «Метрополь»


 


А вот как начинается воспоминание о другой стране:


 


Страна снегов мне снилась, продолженье


Другой страны снегов...


                                    «Канадские строки»


 


Все связано во времени и пространстве: люди, года, страны, слова.


 


Нет сожалений, лишь места и лица,


Чужие и свои, как на шоссе –


Дорожных знаков ряд, как вереницы


Метелиц и поземок. Речи все


 


Себе присвоит воздух. Выдыхай же


Слова на ветер. Высь, земля, гудрон,


Свет, горизонт, что отбегает дальше,


Язык, пространство четырех сторон.


                                                «За пределами»


 


«Beyond the Boundaries» («За пределами») – так называется поэтический сборник Евгения Дубнова, изданный в Англии в 2017 году, с параллельным английским текстом, в переводе Anne Stevenson. (До этого, в 2013 году, был издан, также в Англии, двуязычный сборник Евгения Дубнова, с тем же переводчиком: «The Thousand-Year Minutes». /«Тысячелетние минуты»/) Бесспорно, для Евгения Дубнова, у кого английский язык, как уже было отмечено, стал едва ли не вторым родным, такое двуязычие было очень важно.


Но нам здесь важно еще и другое: название сборника. Что оно означает? За пределами чего – пространства, времени, языка, может быть, жизни?  


 


А дом пустой еще как будто полон.


Ты чувствуешь присутствие всех тех,


Кто навсегда отсутствует. Друзьями


Заполнен до отказа детский двор.


Язык не прекращает через время


В светящемся пространстве возводить


Мосты, чья мощь лишь с памятью сравнима.


 


Предыдущее стихотворение – одно из последних, оно написано в год смерти поэта. Предвидел ли он свой уход? – этого мы не узнаем. По слову Ахматовой: «Когда человек умирает, / Изменяются его портреты...». Но я думаю, что изменяются и стихи, когда умирает поэт. Особенно написанные перед уходом. Мы замечаем в них то, чего не заметили, может быть, раньше, еще при жизни поэта.


В этих строках есть все, к чему пришла поэзия Дубнова: ничего не пропадает, и даже слова, которые ты выдохнул на волю ветра, в пространство четырех сторон, все равно с тобой, в твоей памяти, которую поэт сравнивает с мостами. И тут есть ключевое слово: язык. Об этом стоит поговорить особо.


Язык поэта – это прежде всего сама поэзия, ее стиль, голос, строение. Нетрудно заметить, что поэзия Евгения Дубнова тяготеет к тому, что называется классической русской просодией. В этом определении мне всегда не нравилось слово «классическая» – и потому, что это слово неопределенно, под него можно подвести и 19-й век русской поэзии, и 20-й, и потому, что его можно понять как нечто почти ушедшее, принадлежащее прошлому, несовременное.


Конечно, это не так, да в поэзии и нет понятия «современного», как есть в науке и технике. Но другого слова пока найти нельзя. Скажем так: поэт не пренебрегает размерами, рифмами, тропами, интонацией, всем богатством русской поэзии и русского языка. Даже белые стихи у него вполне в русле классической русской традиции.


Но вот что интересно. Евгений Дубнов прекрасно знал английский язык, долго сам жил в Англии. Едва ли не большинство его стихов переведены на английский, его сборники, изданные в Англии, двуязычны: оригинал и перевод на соседних страницах. Вот вопрос: повлияла ли традиция английской поэзии – прошлой и современной, сам английский язык, на поэзию Евгения Дубнова? Наверно, этот вопрос требовал бы отдельного исследования. Я сам ответить на него не могу. Но могу все же сказать определенно: если английский язык и повлиял, то к вящей пользе поэзии Дубнова, и при этом его поэзия осталась в русле и лоне русской поэзии и русского языка, в этом нет сомнения. Иначе и быть не может, иначе она перестала бы быть поэзией. Мне очень близко высказывание Иосифа Бродского, в его нобелевской лекции, что не язык – инструмент поэта, а поэт – инструмент языка. Поэтому не все равно, на каком языке писать – когда мы пишем на каком-либо языке, то пишем не одни: вместе с нами пишут те поколения, что говорили и писали на этом языке до нас, и даже те, что будут после нас.


В этой связи можно сказать и о свободном стихе – верлибре. У Дубнова есть и верлибры, но, к счастью, их немного. Почему к счастью? А потому, что верлибр имеет право на существование, только когда его пишет поэт, владеющий «классической» просодией, пишущий, не отказываясь от нее. Тогда он не теряет чувства языка, интонации, внутренней музыки поэтической речи. Верлибры Дубнова удачны именно по этой причине. К сожалению, в современной европейской поэзии, особенно именно в англоязычной, верлибр не просто господствует – он стал чуть ли не единственной формой поэзии, и поэтому погубил ее. Вот почему меня заинтересовал вопрос о влиянии английской поэзии на творчество Дубнова.


Но так или иначе, английский язык – это, бесспорно, еще один вид странствия поэта. К странствию мы и возвращаемся. Вернее – к чему в конце концов приходит странствие, не только поэта, но и поэзии, не только в пространстве, но и во времени, в том, что мы называем жизнью. Поэт сам отвечает на это:


 


Когда увидишь и оценишь взглядом


Свое лицо в окне зеркальном, дождь


Начнет идти как будто где-то рядом,


Как шарканье изношенных подошв.


 


Ты скажешь: сколько лет прошло и сколько


Дождей мосты омыло на пути –


И оттого глазам, быть может, больно,


Что жизнь прожить – не поле перейти.




Поэт верен себе: едва ли не случайные приметы жизни, приметы странствия – хотя бы шаркающий дождь – приводят его поэзию к давно известной пословице о жизни, но звучит она по-новому и с неожиданной горечью. Но поэт продолжает в другом стихотворении, где чувствуется, возможно, неожиданно и для самого поэта, конец странствия, его итог.


 


Вышедший в осенний сад из дома


Временного, чувствует, как боль


От того, что все вокруг знакомо,


Ширится, и поперек и вдоль


 


Пройденная жизнь уже отходит


Как бы за кулисы, и пред ней


В ярком свете сцены происходит


Действие, что зрителям видней.


(«Вышедший в осенний сад»)


 


Пройденная жизнь как прошедшее театральное действие? Можно и так – ведь поэт всегда прав, в каждом ежемгновенном случае прав, даже если в другом случае он и говорит иначе.


Да, в других строках он говорит иначе. Здесь мы подходим, может быть, к главному – к чему привел поэта этот путь. Это – тема Иерусалима. Евгений Дубнов много лет прожил в Англии, и она не была для него чужой страной. Не была чужой и Европа, великая европейская культура, и не только как прошлое, была не чужой и европейская жизнь, Эстония, Латвия, Париж, Италия...


Но последние годы поэт жил в Иерусалиме, куда приехал еще в 1971 году, – стало быть, вернулся после странствия. Вернулся домой. Иерусалим стал для него последним и настоящим домом. Это мы ясно видим в стихах, где отразился этот город. В этих стихах нет ничего «туристического», чем грешат стихи многих поэтов, даже живущих в Израиле, не говоря уже о посещающих страну. Нет, Иерусалим, святой город, увиден поэтом в своей будничности, что не роняет святости города, а лишь подчеркивает ее.


 


На автобусной станции, в час заката,


Посреди порнографических журналов,


Посреди приволья проституток


И случайного привала хиппи...


................................................


Посреди молитв и богохульства,


Спешки, равнодушья, отчужденья


Пел старик слепой, бренча чуть слышно,


На киноре с паутиной трещин.


......................................................


Будто вопрошал о чем-то Бога...


Вот в этом реальном Иерусалиме, где есть и молитвы, и богохульство, и суета, и равнодушие, в этом реальном, земном, современном городе и вопрошают Бога.


Этот город и есть дом, даже – Дом.


Здесь кончается странствие, и поэт приходит домой.


 


Покуда есть возможность приложить


Ко времени и месту наши лица,


Как фото к документу, не должно


Быть сожалений. Все слова уместны.


.............................................................


Я, Одиссей, умолк. Мое посланье


Последнее – язык морской волны...


                                           «За пределами»


 


Одиссей здесь упомянут не случайно. Ведь этот герой древнегреческого эпоса сквозь все странствия возвращается домой.


Но Дом не означает ни отсутствия проблем, ни конца истории. Это место, где история своего народа происходит – и в современности, и в давние времена. И с этими временами, с их героями поэт тоже накоротке, как со стариком, поющим на автобусной станции. Как со Страной Израиля, которая, какой бы ни была, его Дом.


 


В исступленных камнях Иудеи потрескался зной.


В Средиземное море упал, все различия стер...


                 «Ты не встретишь меня, никогда не махнешь мне рукой...»


 


Он шел в Египет. Бог настиг в пути...


                                                   «Хамсин»


 


Бог настигает в пути, будучи и сам путником, идущим к дому ли, из дома.


Он так сказал: «Покоя я хочу.


Народа, Богом преданного, я ли


Предатель?


                              «Иосиф Флавий»


 


И все-таки в конце жизни поэт – а поэзия Евгения Дубнова прежде всего философская – возвращается и к изначальному своему дому, оставшемуся в памяти, и, главное, – к Дому небесному.


 


Смотри же, нет ни улицы, ни дома,


Остался только этот самый стык


Земли и неба, заново знакомый,


К себе зовущий властно, как язык.


(«Там справа дом последний самый, в окнах...»)


Поэт, многое видевший на своем пути, в конце концов ясно понимает, что его странничество – во времени, в пространстве – есть еще и странствие души, которая приходит к «милому пределу» – к небу. Так ясно это видно в кратких, прозрачных, с горечью, строках:


 


Поскользнувшись, как на льду, на листьях,


Мы с тобой сумеем удержать


Равновесье – лишь рябины кисти


Будут на сыром ветру дрожать...


 


Время года это нас тревожит,


В землях странствий мучит переход


От озноба троп к дорожной дрожи,


Горизонта жизни – в небосвод.


                                                    «Время года»


 


Печально, что поэт Евгений Дубнов ушел от нас рано. Поэты – такие же люди, как все, они радуются, печалятся, странствуют, болеют. И умирают, как все. Но поэзия, если это настоящий поэт, поэзия – живёт.






* «Голос жизни моей...» Памяти Евгения Дубнова. Санкт-Петербург. АЛЕТЕЙЯ, 2021




 

К списку номеров журнала «Литературный Иерусалим» | К содержанию номера