Город-любовь

БЕСТОЛКОВОЕ – ПОД НОЧНОЙ ТРАНЗИСТОР

 

– Что такое блюз?

– Тоска.

– А именно?..

– Я же сказал: тоска.

 

(Разговор).

 

Я слонялась из комнаты в кухню – а если

Есть к чему прислониться, это к счастью, не правда ли?

От стола – и к столу. Под давнишнего Пресли

Домовые под ванною ушками прядали.

 

Я пыталась укрыться за пыльною шторой,

С глазу на глаз побыть с фонарями глумливыми.

Есть тоска – есть такая тоска, от которой

Умирают счастливыми:

 

В смежной жизни. Под радио в комнате смежной.

Позову тебя завтра. На днях. С утра…

По транзистору голос обольстительно нежный

Повторил: «Yesterday… Вчера…».

 

Ностальгия Шопена так зазывно мучительна

Оттого, что не знаешь мудрёного слова.

Хочешь глянуть в тоску? – В тот предел, где рачительно

Сортирую слова: вот зерно, вот полова.

 

Ностальгия – о Боже, – ноктюрн и баллада:

Беспричинные слёзы подростка, вот так-то.

Вот мой стих: как потир, что несу для заклада, –

Как дозатор: для слёз и для певчего такта.

 

Слава Богу, что ты – не читаешь стихов:

Вот же небыль печали!.. – а сорок грехов

Мне простятся, сломавшей четыреста лир, –

Ты – случайный: как музыка, явленный в мир.

 

 

БЕЗОТВЕТНОЕ

 

И тебе не скажу, ибо тут

Невместимые клады

Нестерпимее солнечных пут,

Строже лунной прохлады.

 

Все объявимся на небеси,

Да с порожней мошною…

Не скажу: человек бо еси, –

И не буду смешною.

 

Щурясь, глядя, как льнут лепестки –

Стелют нежно, подножно, –

Обрублю мановеньем руки:

– Это, видишь ли, сложно…

 

А кому-то, кто, в мареве лет,

Пылкой, горестной прощи

Сыщет в книге впечатанный след, –

Будет этому проще.

 

 

ИНТУИЦИЯ

 

Самая первая, неотвратимая, правда –

Смутный толчок

Чуткого сердца: прелюдия праведной веры,

Чьё бремя

Подобно могильному камню для избранных ею,

Чтоб, сидя на нём,

Хохотала блаженная нищенка –

Голая правда.

 

 

В УНИСОН

 

Слушай: первый августовский дождь

Льётся монотонностью органной.

Это листьев сдержанная дрожь

В чаянье развязки постоянной.

 

Прямо в сердце, влёт, наверняка –

Тёмный ливень, шепчущий и тонкий:

Это Баха гневная тоска

В стереофонической колонке.

 

Видишь: мутной пены желтизна

Поплыла поверх размытой глины.

Это разворована казна,

С образа исчез оклад старинный.

 

Это горькой памяти разбег

С головокружительных карнизов.

Это коркой взялся чёрный снег,

Ливнями холодными зализан.

 

Помнишь: дня отцветшего магнит,

В мокром парке зарево агоний…

Это Парки тоненькая нить,

Рвущаяся на твоей ладони.

 

Это в лоб холодный поцелуй

Памяти спокойной друг о друге, –

Протяжённость этих тонких струй,

Безысходность монотонной фуги…

 

 

БЫЛЬ

 

Я тебе лгу. Чтоб отсрочить развязку,

Что стережёт, ухмыляясь, вдали,

К ночи шепчу тебе длинную сказку –

Древнюю повесть не нашей земли.

 

К стёклам холодное льнёт мирозданье

На одинокий и немощный свет.

Там, в поднебесье, одно ожиданье,

Только посулы, а радости нет.

 

Что-то, ворочаясь, дышит в апреле:

Юная новь прорастает сквозь мох.

Сказка стара – перепевы свирели,

Крон необъятных прерывистый вздох.

 

Детскому чуду поруки не надо:

Вера, и тайна, и настежь врата.

Шёпоту, вздоху, прозрачному взгляду

Верь же, святая моя простота!

 

В давних преданьях всё чисто и строго.

Чьё-то живое тепло у колен…

Нынче не будет прощенья от Бога

Тем, кто берёт, не давая взамен.

 

Нынче душа, как бездомная птица.

Лгу! Обираю с бесстыдством ворья.

Но в простоте возлюбившей таится

Тёмная чуткость детей и зверья.

 

Насторожённого древнего слуха

Не усыпит прихотливая трель,

И между нами бесплодно и сухо

Истина встанет, как голый апрель.

 

 

БЕСШАБАШНОЕ

 

Танцуй, беспечная луна,

Бессонная бродяжка!

В пруду мерцает – пей до дна! –

Брильянтовая бляшка.

 

Что пожелаешь, всё твоё,

Насмешница немая:

Сними лоскутное тряпьё

С беспамятного мая.

 

Подуй на всякую свечу!

Мы втёмную скитальцы,

И всё тебе я оплачу,

В пустотах раня пальцы:

 

Твои обноски, флёр старья

Из грёз да наваждений;

Побудь со мною: ты да я –

В ушибах восхождений…

 

А днём, бескровна и смела,

Катись, трезвонь по свету,

Что немочь бледная мила

Гулящему поэту.

 

 

ГОРОД-ЛЮБОВЬ

 

В пустотах серого скелета,

В пыли на дне глазном,

Пучиной расходилось лето

И ходит ходуном.

 

Зелёным валом бьётся в стену

И рвётся из щелей,

А ветр серебряную пену

Срывает с тополей.

 

И долго смотрит смерть в спецовке,

Подставив рёбер щит,

Как месяц, в мутной марганцовке

Барахтаясь, пищит.

 

К щиту её прильну спиною,

Чтоб ангел наповал

Меня с испариной ночною

С земли бы сцеловал;

 

Пока, Господень ангел-сборщик,

Восставишь сонм телес,

Заговори, мой заговорщик,

Тщету моих чудес:

 

Ведь мы – Венерины скитальцы,

Чья жизнь как недочёт,

Сплетённые пронзая пальцы,

Вдоль улиц утечёт;

 

Под сводом черепного склепа

Душа, испив зарниц,

Прольётся, солоно и слепо,

В отдушины глазниц.

 

 

ВОЗМОЖНОСТЬ

 

В присмерке лета, с его духотою томной,

Где паруса, телеса, и сверчки, и крабы,

Я ничего твоего не хочу помнить

И не доискиваюсь никакой твоей правды.

 

Я не бросаюсь с разбега в твоё море,

Я мимоходом гляжу – как живу: мельком.

Некто плетёт свою сеть, но умрёт вскоре.

Некто кроит паруса, но моря мелки.

 

Вот я иду: без тебя – сквозь тебя – мимо

Льюсь, расслоив опрокинутый строй мира,

В чей полусвет-полусумрак душа-рыбка

Пялит глазища, не в теме насчёт рынка.

 

Мне – стороною, но всё-таки – бди зорче:

Сколько азарта в расслабленной неге полдня!

В тёплых руках душу-рыбину бьют корчи,

Пусть даже запаха кухни она не помнит.

 

Знаю, указан единственный путь рекам:

В море, которому вызов бросал твой парус.

Что же таить моим вскинутым – настежь – векам?

Разве что с искрой усмешки зрачок-стеклярус.

 

Так проживём, в не объявленном миру споре –

В сущности, сговор, – друг друга послав в изгнанье.

К чьим-то ногам, подольщаясь, падёт море, –

Внове ли – к чьим – и твоё ли, – к чему знанье?..