Евгения Баранова

Когда бывала кисточка лисой

***

 

Нас очень много – пишущих и длящих,

впадающих в верлибр или в немилость.

– Ах, Машенька, была ли настоящей?

– Ах, Петенька, конечно, я приснилась.

 

Проходим незнакомцами смешными,

качаясь на верëвке бельевой.

– Ах, Дашенька, осталось только имя.

– Ах, Фёдор, не осталось ничего.

 

И букли, и турнюр, и гимнастëрка –

ничто не изменяет, всë искрит.

– Ах, Полинька, вы ждали слишком долго.

– Ах, Всеволод, оставьте ваш иприт.

 

Нас очень много.

В этом ли причина

неузнавания – хоть вейся, хоть лютуй.

– А если буквы – поезд журавлиный.

– А если тело – только поцелуй.

 

 

***

 

Тяжело в стеклянном мире.

То болеешь, то болит.

В арендованной квартире

каменеет трилобит.

 

То мурчание заводит,

то глядит во все глаза,

как бумажный вертолётик

застывает в небесах.

 

Иногда посуду драит,

иногда хрустит спиной.

То ли в среду, то ли в мае,

то ли в чей-то выходной.

 

 

***

 

                                         В.С.

 

Много говорили, мало спали,

разливали в чашки кипяток.

В серебристом холоде эмали

растворяли огненный восток.

 

В комнату входили, как в молитву,

дни перебирали, как пасьянс.

Мягко разжимали челюсть лифта,

ссорились, слонялись по друзьям.

 

В сущности, история простая.

Дрожь в ресницах, вынужденный смех.

Видишь, недотыкомка летает,

пьёт из лампы, словно человек.

 

 

***

 

Города перехвачены лентой

шерстяного короткого кашля.

Я иду и до жара в коленках

мне не страшно,

не страшно,

не страшно.

 

Прилетели из отпуска утки.

Интересно,

поможет ли спирт?

Я болею неделю.

Я будто

заключённый в квадрат Казимир.

 

То мне снится оставленный берег,

то деревни, пустые на вид.

Я иду и одышливо верю,

что домашним несу ОРВИ.

 

 

***

 

Мы внуки выживших детей.

Мелкоморщинистые дни

глядят из кожи веселей,

как будто вечные они.

 

Как будто шалость удалась,

оставлен в избранном физрук.

Нас тренирует божий глаз,

мы реагируем на звук.

 

Мы начинаемся как пыль

и завершаемся на ней.

Мелкоморщинистый текстиль

незаживающих людей.

 

 

***

 

Мир меня поймал, но не ловил.

Что поделать с пленником – не знает.

Я живу от клавиш до чернил

и над запятыми унываю.

 

Ничего не будет хорошо,

из телёнка сделают ботинки.

Выдумала пасеке стишок –

выдумаю подвиг для пчелинки.

 

Выдумаю море во дворе,

выдумаю почерк на конверте.

Интересно, думал ли орех,

что родится шкафом после смерти?..

 

Интересно, думала ли я,

хлопковая куколка пустая,

что уйду в молочные края,

в киселе и йогурте растаю?..

 

 

ЧУБЧИК

 

Всё-таки хорошо, думает, всё-таки ничего.

Могли бы почаще, конечно, только ведь не приедут.

Стрелки качаются, маятник бьёт в живот,

в маленькой ванной слышно, как бьют соседа.

 

Всё-таки хорошо, думает, Ваську-то привезут.

Жалко девчонку – назвали бы лучше Майей.

Я отложила с пенсии. Мне уют-

но засыпают мысли, и ест зима их.

 

Помнишь, Танюша,

(Танечки больше нет)

туфли такие были… синие туфли с чёрным!

Над головой раскачивается буфет.

Когда, интересно, стал он таким огромным?

 

Энциклопедии кружатся и кружат,

Большая и Малая, ждут своих медвежат,

 

Большая и Малая, малая и большая.

Чуб кучерявый, звёздочка звеньевая.

 

 

***

 

Дождь пошёл по делам, ну а ты не пошëл,

ты лежишь, обнимаешь собаку

и глядишь, как сквозь память виднеется шов

в потолке проступающих знаков.

 

Интересно, куда отправляется пëс,

где собачью отыщет грибницу,

в день, когда и хозяин пойдëт под откос,

чтобы к чаю успеть объясниться?

 

Там, за чаем, собрались и тщательно ждут,

разговоры ведут расписные.

Но куда же собака?

(Прилунный приют,

передержка божественной сини?)

 

Заговорщицки верю в бессмертие лап –

ожидание чуда другими.

Я надеюсь услышать сквозь хрипы и храп,

как собака несëт моë имя.

 

 

***

 

Когда бывала кисточка лисой,

цветным лисёнком – мерой полушубка –

тогда и я надеялась понять,

за что меня растения не любят.

У мамы – рододендрон, бальзамин,

а у меня – лишь жалкий хлорофитум.

Мой кот его то ночью объедал,

то сбрасывал на голову дивана.

 

Когда ходили по небу вдвоём

с писателем одним рыжеволосым,

тогда и я надеялась понять,

за что меня читатели не любят.

То выберут смешного старика,

то выберут печального подростка,

то говорят, что страшно далека

я от народа, стало быть, от дома.

 

Когда со мною шепчется вода,

когда болтают лужи и снежинки,

я до сих пор надеюсь уловить

их голубое нежное дыханье,

я до сих в заложниках у слов,

но, кажется, я больше не добытчик

угля из одомашненной травы,

урана из чужого рудника.

 

 

***

 

Где золотое, там и белое.

Надеть всё чистое, уйти

туда, где бабы загорелые

не разбираются в IT.

 

И над судьбой своей наморщиться,

и тронуть кедами прибой.

Весна, патлатая уборщица,

не пощадила никого.

 

И вот июль уже разделали,

и август звёздами прибит.

Где золотое, там и белое

кипит, и жалит, и кипит.

 

Лечу ли аистом над крышами,

пытаюсь тенью рисковать –

лишь золотистой пылью вышиты

на белом воздухе слова.

 

 

К списку номеров журнала «ЮЖНОЕ СИЯНИЕ» | К содержанию номера