Илья Лебедев

Смысл. Лоэнгрин. Рассказы

Foto 7

 


Родился в 1988 г. в Москве. Окончил биологический факультет МГУ. Кандидат биологических наук. Работает редактором в компании «Яндекс». Дебютировал в журнале «Октябрь». Член СП Москвы. Участник семинара прозы Совещания молодых писателей СПМ.

 

 

СМЫСЛ

Рассказ

 

Как-то раз Вадим Андреевич составил список из пятнадцати любимых стихотворений и с удовольствием отметил, что русский поэт № 1 в список не попал, а поэт № 2 – всего разок.

Будучи человеком, склонным к анализу, Вадим Андреевич выложил пятнадцать любимых стихотворений в ряд и нашел их совершенно различными.

Отыскавши в интернете теоретические лекции, Вадим Андреевич подступился к списку с линейкой: ан-гел, за-го-рал-ся, че-ло-век. Он, то и дело ошибаясь, неумело составил пятнадцать схем и также нашел их совершенно различными. Так стихотворения не объединились в алгебре.

Часто сомневающийся и в целом скептичный, Вадим Андреевич стеснялся церкви. Как-то раз на благотворительном вечере его познакомили с лучистым молодым человеком лет тридцати в белом ошейничке. Они немножко поговорили о пустяках, и вскоре Вадим Андреевич, сам не зная почему, уже показывал свой список из пятнадцати названий – человек в ошейничке знал их все. «Ну?» – спрашивал Вадим Андреевич, но собеседник только глядел застенчиво и не видел общего. Так стихотворения не объединились в Боге.

Однажды Вадим Андреевич поехал в Испанию, зная полслова по-английски. Вечером он явился на площадь, где танцевали – somosloscampeonesdelasalsa! Отлично владея телесным языком, Вадим Андреевич увлек женщину с искрящимися глазами. Когда музыка иссякла, они улыбнулись друг другу и пошли вместе к недалекой реке. Там Вадим Андреевич стал читать свои пятнадцать стихотворений одно за одним. Она слушала очень внимательно и явно слышала – но не всё. Он обнимал ее и чувствовал рукой: это слышит, а это не слышит, это тоже не слышит, а это слышит – всего из пятнадцати семь. Так стихотворения не объединились в музыке.

У Вадима Андреевича был друг, мысливший на переднем крае человеческого знания. Он работал в компании, создавшей удивительный механизм – совет десяти тысяч машин, умевший отличить собаку от кошки и рассчитать, насколько тот или иной человек легок. Только исчерпав все мыслимые средства, Вадим Андреевич решился пойти со своим списком к электрическому судье. Кластер размышлял всего секунду и показал звездочки – от одной до пяти на каждый текст. «Что это?» – спросил Вадим Андреевич друга. «Оценки, что. Вот это самое лучшее, эти похуже. Хочешь, включим десятибалльную шкалу?» Так стихотворения не объединились в будущем.

 

* * *

Когда Вадим Андреевич разбирал вещи мамы, среди дневников ему попалась тетрадь с наклеенным на обложку зайцем. Он потянул ее, вытащил, раскрыл и увидел аккуратно выведенный маминой рукой «№ 1» – и текст. И номер два, и номер три, и все пятнадцать. Он уселся на кровать и стал вслушиваться в мягкий голос, листая страницы туда-обратно. А потом вдруг уснул и во сне понял и алгебру, и музыку, и машину, и женщину.

 

ЛОЭНГРИН

Рассказ

 

Я поначалу думал, что и не выйдет ничего – такая она ершистая и норовистая была. Но потихонечку-потихонечку. То вызнал, это вызнал – вот уж и совсем ее узнал. А как узнал, сразу понял, что подходящая. А что непростая – так это очень хорошо, потому что изысканнее всё выйдет.

Я себе сразу цели положил, через которые действовать. Во-первых, порядок, она очень любит порядок. Я, конечно, тоже сразу порядок полюбил, как только это понял, чтобы мы порядок любили вместе.

Во-вторых, животные ее – свинки морские. Я вот не могу понять, как можно одновременно любить и порядок, и животных в доме. Но как угодно. Полюбил ее свинок вместе с ней. Даже одному ее свиненку придумал имя. Не помню уж, какое, но ужасно милое, она была в восторге.

Наконец, третье – она поэт. Настоящий – это самое вкусное, что настоящий! Я это сразу понял. Она, дура, боялась в редакции слать, потому что ее один раз какой-то балбес не напечатал. Я ее поэзию с первого дня возглавил – еще до любви даже.

С такими тремя путями семи пядей во лбу не надо, чтобы преуспеть. А у меня-то и поболее семи. Не знаю, сколько у меня пядей, но много.

Ну, я хронологию, честно говоря, особо не помню. Съехались мы с ней, видимо, весной. Я помню, как она приехала, и было светло, тепло и весна. С поезда сошла вся такая цветная, глазищами смотрит. Цветы, что я принес, на солнце хорошо смотрелись. Она удивилась, откуда я ее любимые цветы знаю.

Так вот весной съехались, сколько-то нежились с ней. Месяца три, наверное. Душа в душу, потому что совершенно как люди-то одинаковые. Распределили обязанности – за чем она присматривает по дому, за чем я. Вечерами непременно литературные занятия – у нас гости бывали из кругов. Настоящий клуб литературный! Она свое стеснялась читать, хотя все остальные, кто поэтами назывались, ничего не то что лучше не делали – близко никто не подбирался.

Я смотрел на них на всех и думал: господи, ну что за дурни. Видят космос, с Петраркой в дУше перетирают за жизнь. Сочиняют элегии, тонко чувствуют. Институт литературного творчества на выезде. И у них под носом сидит единственный на весь, может быть, город настоящий поэт. Рядом с ним сижу я! И ни одна собака не всасывает, что происходит! Сука. Ну ужасно же смешно. Ладно.

Короче, весь этот мур-мур был до середины лета где-то. А летом она как-то раз приходит домой – меня целый день дома нет! – и обнаруживает грязную тарелку в чистой посуде. Я посмотрел потом – она минут десять стояла и тупо вперившись в эту тарелку! Она же помнит, что мыла! Ну, там у нее с детства замута в голове, с грязной посудой, я потому с посуды и начал. Короче, вымыла в конце концов, поставила обратно, проверила. Всё хорошо, успокоилась. Я прихожу, спрашиваю: «Ты чо какая-то не такая?» Хотя она самая обычная. А она вообще своих тараканов-то привыкла стесняться. И тут думает про себя: «Спалилась!» Говорит – нормально всё, типа. Ну, нормально так нормально.

Короче, начались эти тарелки. Она после завтрака вымоет посуду, уйдет из дома по делам. Возвращается – одна тарелка грязная. Ну, такая, не особо грязная, а скорее недомытая просто. Как раз такая, за какую батя бьет.

Потом, значит, так было: она целый день дома, я прихожу вечером. Говорю: «Саня, что ж тарелка-то грязная в чистом?» Она кинулась – реально стоит, конечно. Я наехал чуток – мол, мы с тобой договаривались, что посуда на тебе. Она тогда первый раз всерьез завибрировала. Я спрашиваю: «Да что ты странная какая-то? Просто тарелка и тарелка». Ну, про эти тарелки у нас потом не один скандал был.

Главное-то не посуда, а стихи. Мы стихи много обсуждали с ней – у нас же вечерний клуб был. Я поначалу очень восхищен был – так и сказал: тебе чуть-чуть подобраться с дыханием текста, и ты профессионал. Ну вот, стала она подбираться. А хер же знает, что такое дыхание текста. Это можно вечно толочь не перетолочь.

Она пытается писать как-то по-другому, а я приговариваю: ты слова меняешь, а я тебе про дыхание. Мы залипли так на это дурацкое дыхание – притча во языцех, а никто не понимает, что это такое, как у корейцев чучхе. Сколько она перепробовала. Вот дура, ну показала бы кому кроме меня-то! Но нет, она остальных боялась. Я еще разработал такую методу: поэтическую критику комбинировать с постелью. Критика тогда поглубже в мозги забирается и потом там скребется, а где – не поймешь, не поймаешь, – это такая женская особенность.

Стихов, кстати, нет больше: недавно опять расскандалились, я ей сказал, что они у меня вот здесь вот сидят, ее стихи. Орали-орали, потом она пошла и стерла всё, а рукописное в унитаз. Человечество в этот момент нормально отсосало, потому что она может и не Есенин, но вполне ок. Была. Она ж не пишет давно уже.

Вот и вся схема, собственно. Сейчас уже скучно, потому что с ней совсем трудно стало. Когда буду переезжать, с собой, наверное, не буду брать. Пусть сестра ее заберет или как-то.

Ничего не забыл? Впрочем, почти ничего и не обсказал, потому что тут мельчайшие детали, всё в деталях.

А. Свинки. Они мерли все время потихоньку (почему же, почему?), а она думала, что плохо ухаживает и в городе им плохо. Выкинула их в сердцах. Я говорю: тебе не жалко? Имя свиненка вспомнил, кстати: Лоэнгрин. Смешно?

К списку номеров журнала «Кольцо А» | К содержанию номера