Лев Розенберг

Вся жизнь как на ладони. Главы из книги воспоминаний

 

Что может быть прекрасней в знойный летний день чем пойти покупаться на речку! Вот и сегодня я проснулся раньше всех и, пока мама и Изя поднялись с постелей, успел собрать для пляжа сумку. Но сегодня, как иногда говорит Изя, когда у него не получается решить задачу по сопромату, не мой день. За завтраком брат сказал:

– Лев, ты меня извини, но я взять тебя с собой на пляж просто не могу. Сегодня, в такую жару, когда на дворе под тридцать, я просто боюсь нашу маму оставлять дома одну. Да ты на меня не дуйся. Я бы тоже не пошёл на пляж, но я не могу не пойти. Во-первых, вся наша группа решила отметить окончание третьего года учёбы в техникуме. Да и Фаинке я пообещал сегодня пригласить её на пляж. Дружу я с ней, Лёвка, уже почти полгода, она классная девушка. Как я могу её подвести и не прийти за ней. В общем, братишка, – Изя обнял меня за плечи, –думаю, мы с тобой договорились. А послезавтра и в субботу, я клянусь, мы с тобой обязательно сходим вместе на пляж. А теперь смотри, Лёвка, чуть что, таблетки от приступа лежат на столе рядом с графином с водой. Сигара с аматолом и спички – на этажерке сверху.

Но я был очень рассержен на брата. Видя это, Изя сказал:

– Перестань на меня дуться, не очень уж и часто я прошу тебя оказать мне какую-то услугу. И, наконец, ты мне брат и друг или просто брат? Всё, я пошёл, – и Изя, хлопнув дверью, быстрым шагом направился к автобусной остановке. А я взял свою книгу про Робинзона Крузо и пошёл к маме на кухню читать. На кухне мне опять стало весело. Каждые пять минут мама спрашивала:

– А что там было дальше? Что ты уже прочитал?

И я с удовольствием ей пересказывал уже мною прочитанное.

Мама слушала меня и одновременно готовила щи. И тут, запыхавшись, прибежал назад Изя.

– Представляешь, дошёл я уже до остановки и вспомнил, что забыл дома фотоаппарат. Пришлось вернуться.

– Вернулся. Так можешь уже не идти, – успокоил я брата. – Сейчас или опоздаешь на автобус, или будет у тебя другая какая-нибудь неприятность.

– Интересно, что у меня ещё может сегодня случиться до отправки автобуса? – улыбнулся мне Изя. – До автобуса я могу дойти спокойным шагом за пять минут, а автобус по расписанию отправляется через десять.

– А если ты успеешь на автобус, тогда по дороге на пляж пойдёт проливной дождь, – продолжаю я наезжать на брата.

– Или, – стараясь превратить всё в шутку, добавил улыбаясь Изя: – на пляже в жаркий летний день вдруг выпадет месячная норма осадков в виде снега.

Изя стал рыться по ящикам, ища свой фотоаппарат. А мама в это время, залив овощи водой, решила поставить кастрюлю с будущими щами вариться на керогаз. Но на этот раз сил поднять кастрюлю немного выше кухонного столика у мамы почему-то не хватило. Кастрюля выскочила у неё из рук, а керогаз перевернулся и, падая на пол, на мгновение задержавшись между дверью кухонного стола и мамиными коленями, подпалил на ходу снизу до верху мамин халат. Мамин халат вспыхнул, как факел. Мгновенно запылала и вся кухня – стены, пол и потолок. Все входные двери общей кухни. Я, увидев это безумие, растерялся и от испуга только сумел крикнуть:

– Мама, мамочка, что ты наделала.

Я открыл нашу входную дверь и закричал:

– Изя, скорей сюда, наша мама горит.

Мама в это время вбежала в нашу квартиру, на ходу стараясь расстегнуть пуговицы горящего факелом халата, но руки её плохо слушались. Она пыталась разорвать на себе халат, но силы совсем уже покинули её. Изя подбежал к маме и стал от испуга судорожно обеими руками расстёгивать пуговицы на халате, потом, догадавшись, что надо разорвать халат, с силой рванул его сверху донизу. Но мамины руки не хотели вылезать из горящего халата. На помощь к нам вбежал сосед Фима с первого подъезда, он повалил маму на пол и быстро накрыл её тёплым одеялом с кровати, тем самым погасив пламя. В это время соседские ребята, устроив живую очередь, стали друг другу без перерыва передавать вёдра с водой, заливая горящую кухню. А Изя вылил на маму два ведра холодной воды. Через десять минут на кухне был погашен огонь, а от мамы по-прежнему шёл лёгкий дымок от ещё тлеющего на ней халата.

Мы все были в шоке от произошедшего. Мне вначале просто не верилось, что в этом пожаре пострадала мама. Мне казалось, что она сейчас поднимется с пола, наденет новый халат и, улыбнувшись нам, скажет:

– Ну что, дорогие, уставились на меня? Что, давно не виделись? Ну, споткнулась, с кем не бывает. А сейчас слушайте мою команду. Левеле, сбегай за водой, только принеси полведра – не больше. Повторяю – полведра, не больше. А ты, Изеле, подмети, пожалуйста, в столовой пол. А я продолжу варить щи. Ой, кто-нибудь мне скажет, который сейчас час? Боюсь, как бы не опоздать в детский сад за Янкелем.

Но, увы, чуда не произошло. По просьбе тёти Хавы наши соседи сняли с мамы обгоревшую одежду и положили её голую на кровать у окна, накрыв чистой простыней. Тётя Хава вымыла в столовой полы и открыла полностью окно. Изя ходил из комнаты в комнату и стонал от невыносимой боли в руках, повторяя в который раз одно и тоже:

– Мамочка милая, что ты наделала? Я же в это время был дома. Почему ты не попросила меня поставить эту чёртову кастрюлю на керогаз?

Я в это время побежалк телефону-автомату звонить в «скорую помощь». По срочному вызову можно было звонить без денег, нужно только нажать на кнопку «срочно».Услышав в трубке: «Скорая помощь вас слушает», – я прокричал:

– Моя мама обгорела. Спасите её!

Меня спросили, что произошло и домашний адрес. Пока я добежал обратно, во дворе дома уже стояла машина. Маму положили на носилки. Уже с носилок она взглянула на меня и Изю, и огромные слёзы выступили у неё на глазах. Она почему-то сразу отвернулась от нас и стала смотреть в другую сторону.

После обеда тётя Маня принесла Изе обезболивающие таблетки и отвела к врачу-специалисту. Но таблетки, по-видимому, не помогали брату, он по-прежнему ходил из комнаты в комнату и стонал от боли.

Вечером Изя говорил папе:

– У меня только по локоть руки обожжены, а я еле сдерживаюсь, чтобы не заплакать от боли, а как тяжело маме, полностью обгоревшей.

Почти до конца лета папа находил у себя на работе время, чтобы моего младшего брата Яна отвести утром в детский сад. Забирал Яна из садика пока я – строго по будильнику. Папа лично для меня каждый день заводил будильник на четыре часа, а я каждую минуту смотрел на часы, ожидая, когда маленькая стрелка встанет на цифре четыре, а большая на двенадцати. Услышав звон будильника, я бросал все свои дела и бежал в детский сад за Яном.

 

В обед, где-то к двум-трём часам дня, папа стал приносить нам домой еду из столовой. В основном, в одной кастрюле был борщ, в другой – лапша или пшёнка. Компот, иногда по кусочку мяса или по котлете нам приносила тётя Хава, стараясь сделать это незаметно для Изи. Брат принципиально не хотел ни от кого ни жалости, ни помощи и при посторонних никогда не садился за стол. А кормил его каждый день из ложечки, конечно, я, получая иногда хороший удар ногой под зад. Ну что я мог с собой поделать, если мне было смешно кормить его? То еда была не совсем остывшей, даже горячей, и Изя смешно её выплёвывал, то хлеб не совсем откусанный, торчал у него изо рта, а поправить его обгоревшими перевязанными руками он не мог. Иногда я попадал ему мимо рта. Это вызывало у меня смех, и я получал от брата подзатыльники. Потом он, правда, извинялся, просил прощения. А мне, пока ещё не понимающему по-настоящему, что у нас в семье происходит, доставляло удовольствие, когда старший брат просил у меня прощение.

Ян ел всё, что ему давали, почти без проблем. Он уже понимал лучше меня, что если он сейчас не покушает, то я ему пока ещё не мама и уговаривать его особенно не буду. Вечером ужином уже командовал папа. Ужин проходил быстро, по-солдатски. Хочешь есть – ешь, что дают, не хочешь кушать, выходи из-за стола. 

У мамы в больнице я был всего два раза. Мама почему-то не хотела видеть ни меня, ни Яника. Наверное, она не хотела, чтобы мы видели её до полного выздоровления. Помнили её такой, какой она была до болезни, всегда красивой, напудренной, с накрашенными губами, чем бы она по дому не занималась.

Многие соседи звали меня и Яна к себе покушать, но мы, как и наш старший брат Изя, благодарили всех за приглашение и всегда говорили, что мы не голодны и что дома у нас из еды всё всегда есть.

Каждый день наши близкие соседи – тётя Хава, дядя Гесун, тётя Мера говорили и мне и Яну, что моя мама ещё очень молодая, у неё очень крепкий организм, и что она очень скоро поправится и возвратится домой из больницы.

 

Через месяц мама умерла. В ту ночь в больнице у её постели дежурил Изя. Перед смертью мама просила Изю, чтобы он присматривал за мной и за Яником, смотрел, чтобы я поменьше бегал по двору и хорошо учился, чтобы без её внимания не пошёл по скользкой дорожке, а стал порядочным человеком.

После похорон папа, Изя и я целую неделю сидели с кипами на голове дома.Я без надобности не выходил из дома даже к друзьям. Тётя Маня и дядя Арон после работы каждый день сидели с нами дома до позднего вечера. Приходили к нам дядя Антон, тётя Лена – подруга мамы, заходили соседи из всех трёх домов нашего двора. Все говорили о моей маме как о прекрасном человеке, которого они все раньше времени потеряли. О том, какой она была хорошей матерью, женой, подругой, человеком с открытым добрым сердцем. О маме все говорили с теплотой и так искренне, что у меня и Изи сами собой наворачивались на глаза слёзы, папа мой, в жизни очень мужественный человек, тоже платком вытирал влажные глаза.

– В её смерти виноват только я, – говорил он всем. – Привык всегда за всех всё в доме решать, ни с кем никогда не советовался. Вот и результат. Сколько раз она просто просила купить в дом газовую плиту. А я решил раньше купить большой холодильник, сам решил, что он в доме нужнее газовой плиты. А надо было тогда, когда Сорка просила меня купить газовую плиту, к ней прислушаться. Ведь она, моя Сороле, была маленькой и хрупкой, как молоденькая девочка. И как я раньше не мог себе представить, что поднять большую кастрюлю на керогаз, стоявший к тому же на кухонном столе, просто ей было не под силу. Я наказан самим Богом, что не сумел сберечь счастье, бывшее в моих руках. Теперь из-за моей близорукости пострадали и мои дети.

Тётя Лена вспоминала Урал, военный завод и в нём маленькую быстренькую бригадиршу, командовавшую в цеху, сумевшую в короткий срок освоить работу на всех станках и на всём оборудовании. И как мама отнеслась лично к ней, к бесталанной, толстой бабе, подыскав ей работу по её способностям и тем самым дав ей возможность почувствовать себя нужным человеком на своем месте.А дядя Арон признался, что часто даже сам уговаривал свою Маню сходить навестить её брата Абрашу.

– Лично я по Абраше никогда не скучал, я его видел почти каждый день, но выпить вечером у Сорки чашечку чая с кусочком бесподобного пирога или лекаха, это было просто неописуемое удовольствие, поднимавшее у меня настроение на целый день.

Дядя Антон вспомнил 1943 год, когда он навестил своего друга Абрашку в госпитале. Абраша, контуженный, перевязанный бинтами, ему говорил:

– Я всё равно выкарабкаюсь и вернусь живым домой, потому что уверен, что меня там, где-то за Уралом, ждёт моя Сорка и сынок Изеле. Антон, ты просто не представляешь, какая красивая моя Сороле. Только о таких красавицах, как моя Сорка, писатели и поэты придумывают добрые сказки о принцессах. Только здесь, лёжа в госпитале, я понял, что на этой земле я самый счастливый человек.

– А ты, Лёва, помнишь свою маму? – спросила тётя Лена.

– Конечно.        

И тут я вспомнил один интересный эпизод. Однажды в мае, когда моей маме исполнилось тридцать девять лет, папа, окончив пораньше работу, пригласил её в кино на вечерний сеанс, в восемь часов. Они смотрели фильм «Верные друзья». После сеансая решил их встретить недалеко от кинотеатра. Когда зрители огромной толпой стали выходить из кинотеатра, я боялся, что в этой толпе просто не узнаю своих родителей. Для меня все зрители были на одно лицо, одинакового роста и одинаково одеты. И вдруг среди этой толпы зрителей я увидел папу в сером костюме, а рядом настоящую принцессу из сказки Шарля Перро – маленького роста, в строгом синем костюме и в малюсеньких туфельках, которым позавидовала бы даже настоящая Золушка. Мама очень обрадовалась, увидев меня, обняла и поцеловала в лоб. Я до сих пор не забыл теплоту маминого поцелуя. И тогда я решил, что когда вырасту, никогда не женюсь, потому что такую, как моя мама, я, наверное, не встречу, а другую, не как мама, просто не смогу полюбить.

– Только сейчас, когда я потерял маму, – сказал Изя, – я понял, что в жизни имел. Скажите, кто ещё, кроме моей мамы, зимой, в лютый мороз ради сына смог бы каждый день сидеть на базаре продавать квашеную капусту, чтобы по копейке насобирать деньги сыну на велосипед? А когда в прошлом году Лёвка подхватил воспаление лёгких, она ночами сидела у его постели, поправляла на нём одеяло, ставила ему банки, укладывала постоянно холодное мокрое полотенце на голову. А Лев все лежал и стонал, ничего не ел, не брал никаких лекарств. И что тут придумала наша мама? Она, одолжив у соседей денег, купила ему коньки с ботинками. Таких ещё не было у его друзей. Усадила Лёвку на кровать, надела ему носки, на них коньки с ботиками и аккуратно их зашнуровала, а потом заставила Лёву пройтись в ботинках по комнате. Что вы думаете? Наш Лёва просто ожил, чтобы поскорее выздороветь и прокатиться перед друзьями на коньках, сталглотать все таблетки, которые приписал ему врач. И через силу кушать всё подряд, что варила ему мама. Так из-за большой и необыкновенной любви и заботы нашей мамы Лёвка сумел выкарабкаться из болезни.

 

*** 

Прошёл уже почти год после смерти мамы, а мне до сих пор всё кажется, что она просто на минутку вышла из дома по своим делам и скоро должна вернуться.

Иногда после школы, когда в квартире я один и у меня есть немного свободного времени, я подхожу к маминому портрету на стене и разговариваю с ним, как с живой мамой. Мне порой кажется, что там далеко на небесах она прекрасно меня видит и слышит, и я ей докладываю обо всём, что у нас произошло за время её отсутствия.

– Мамочка, а у нас в доме сделали капитальный ремонт. Из столовой убрали большую русскую печь, а в спальне – лежанку, и вместо них поставили одну небольшую печку, которая обогревает всю квартиру. В квартире стало очень удобно и появилось много места. Строители нам добавили жилплощадь в виде большой кухни за счёт квартиры тёти Меры. Ты же помнишь, что она жила всегда одна в двухкомнатной квартире, а сейчас у неё появилась небольшая кухня с газовой плитой и большой зал. Для неё одной площади предостаточно, и нам стало попросторнее. Папа на кухню, как всегда и хотел, купил большой кухонный шкаф с двумя отделениями и четырьмя ящиками. А над ним огромный подвесной холодильник. И ещё на кухне появился кухонный стол с четырьмя табуретками. Я за ним сейчас делаю уроки. Всем стало очень удобно. Я уже никому не мешаю, а в зале Изя на большом столе чертит свою дипломную работу. И ещё у нас есть очень большая новость, которая тебя очень обрадует: в прихожей появилась вода с отливом. Можно сейчас лить воды сколько хочешь, и, самое главное, нам на кухню бесплатно установили четырёхконфорочную газовую плиту. Папа как увидел эту газовую плиту, даже прослезился и сказал: «Ах эти строители, не могли то же самое для нас сделать год назад? Сколько бы горя прошло мимо нашей семьи».

Мамочка, почему ты так рано от нас ушла? Что мы тебе плохого сделали? Мы всегда тебя очень крепко любили. Мамочка, а Изя меня каждый день обижает. Заставляет уже в девять часов ложиться спать, а я так рано никогда не ложился, поэтому очень долго лежу в кровати и всё плачу, плачу, никак не могу уснуть. Каждый день Изя проверяет мой дневник и тетради. За каждую «тройку» он меня ругает и за «двойку» ставит на полчаса в угол на колени. Каждый раз спрашивает меня, почему я раньше учился без «троек», а сейчас на одни «тройки» и даже иногда бывают «двойки». Дорогая мамочка! Я понимаю, что учиться надо всегда хорошо, но что я могу поделать, если мне совсем не хочется учиться, и к тому же, я почему-то стал уставать. Утром я иду в школу, после школы мне нужно сбегать в магазин за молочными продуктами для Яника, вынести мусорное ведро, сходить в детский сад за Яником, разогреть на газовой плите обед, накормить Яника и Изю. У Изи руки уже почти не болят, просто по локоть стали в одних рубцах. В своём техникуме он уже приспособился сам писать себе конспекты, а вот зажечь спички для газовой плиты он пока ещё не может. А тут ещё стали дурить мне голову старенькие соседи со второго этажа – Сонька и Хацкель:

– Лёва, ты очень хороший мальчик. Ты не хочешь сходить для нас в булочную за свежей сдобой?Сбегай, пожалуйста, в магазин за молоком.

Я, конечно, «очень хочу», просто «горю желанием» для них куда-то сбегать, мне без них просто нечего делать. Но что мне остаётся делать, и я бегу для них в магазин. Дома днём мыть посуду, кроме меня, некому.  По вечерам иногда кастрюли и посуду моет папа, а Изю от мытья посуды мы с папой пока освободили, у него ещё не совсем зажили руки и иногда ещё шелушатся.

Знаешь, мамочка. Если бы меня вместо учёбы приняли на какую-нибудь работу, я бы с удовольствием согласился и с великой радостью перестал бы ходить в школу. Я решил, если Изя не перестанет меня обижать, убегу из дома. Я знаю одного мальчика, которого отчим каждый день бил ремнём и ставил на колени за всякие непослушания. Этот мальчик все эти издевательства терпел, терпел и однажды убежал из дома. Целую неделю он ночевал на вокзале, а потом уехал в другой город к своему родному папе и сейчас там у него живёт. Очень жаль, что у меня папа родной, а не отчим, а то я тоже бы от него из-за Изи убежал. Я иногда завидую нашему маленькому Янику, его никогда не обижают, покупают ему всегда разные игрушки и возятся, как девчонки со своими куклами.

 

***

Только спустя год я понемногу пришёл в себя. В школе стал лучше учиться. Отличником, правда, не стал, но тройки в дневнике стали у меня уже редкостью. Дядя Арон начал меня учить игре на трубе. Я с удовольствием бегаю на репетиции всех трёх духовых оркестров, которыми он руководит, а иногда по вечерам он даёт мне уроки музыки у себя дома. Дядя Арон очень доволен моими успехами в музыке, говорит папе, что у меня очень хороший слух, а мне он однажды сказал, что уже на ближайшем первомайском параде пристроит играть в каком-нибудь оркестре уже за деньги.

И ещё у меня очень хорошая новость. Изя перестал меня обижать и разговаривает со мной уже не как с ребёнком, а как со взрослым хорошим другом. Ну а я в спокойной хорошей обстановке шутя справляюсь с домашней работой и даже иногда с удовольствием.

Под руководством тёти Хавы и по её рецептам я научился варить простую еду: разные борщи, макароны, картошку, жарить яичницу и даже котлеты из готового фарша. После обеда я продолжаю мыть посуду, а зимой слежу, чтобы возле печки были дрова.  Печку протапливают папа и Изя по очереди.

А ещё я стал успевать участвовать в художественной самодеятельности – и не только в школе. По просьбе моей учительницы по русскому языку и литературе Нины Николаевны Виноградовой я с удовольствием участвую в регулярных концертах в городской библиотеке, где Нина Николаевна часто читает лекции о великих русских писателях и поэтах, таких как Твардовский, Блок, Есенин.

Как только я стал хорошо учиться, папа регулярно начал посещать родительские собрания и даже иногда приходить в школу среди недели. Вот и вчера папа во время большой перемены встретился в школе с моей классной руководительницей и с удовольствием слушал обо мне, что у меня по контрольной по математике «пять», по сочинению тоже «пять», что я активно участвую в художественной самодеятельности.

«И, вообще, у вас растёт очень хороший мальчик», – похвалила Нина Николаевна.

А затем она пригласила моего папу в городскую библиотеку к шести часам вечера, где состоится её лекция о творчестве русского писателя, поэта и журналиста Константина Симонова. А после вечера будет небольшой концерт, в нём выступлю и я.

Мой папа пришёл заранее. По его одежде никто не догадался, кем он работает. К тому же папа побрился, постригся, надел серый костюм с галстуком. Со стороны можно было подумать, что лектор из общества «Знание» не Нина Николаевна, а мой папа.

Мне очень хотелось прочитать стихотворение Симонова так, чтобы оно понравилось в первую очередь папе. Я мысленно повторял всё стихотворение, делая акценты на те строчки, которые указывала мне Нина Николаевна во время репетиций. Лекция о Симонове очень понравилась папе, он хлопал лектору громче всех. А вот, наконец, и мой дебют перед самым строгим судьёй – моим папой. Нина Николаевна объявила мой номер – «Симонов. «Жди меня». Читает Розен Лёва».

Когда я прочитал с выражением перовое четверостишие, папа передвинул свой стул с середины поближе ко мне, заслонив своей широкой спиной женщину, сидевшую в первом ряду. На её просьбу отодвинуться и сесть куда-нибудь сбоку, он даже и не шелохнулся. Ему, наверное, в это время припомнилось всё: и война, и тяжёлая контузия, и желание умереть, чтобы не быть никому в тягость, и вовремя полученное письмо от Сорки, что она с его сыном Изей любят и ждут и что он им очень нужен такой, какой он есть сейчас.

Я читал и читал этот стих, стараясь вложить в каждую строчку, в каждое слово весь смысл, всю свою душу.

 

Жди меня, и я вернусь

Всем смертям назло…

Как я выжил, будем знать

Только мы с тобой –

Просто ты умела ждать,

Как никто другой.

 

Прочитав стихотворение, я был удивлён, что никто не аплодировал. Похоже, стих заворожил зрителей, каждый думал о чём-то своём, каждому было что вспомнить. Папа, как школьник, поднял руку, надеясь, что ему дадут слово, и, не дождавшись разрешения, встал со стула и сказал:

– После выступления моего сына у меня, шестидесятилетнего мужчины, прошедшего почти всю войну и далеко нелёгкую жизнь, на глаза навернулись слёзы. Этот поэт, – как его зовут? Симонов? – написал такие стихи, будто он всю войну был рядом со мной в одном окопе, будто так же, как я, был ранен и контужен и так же, как я, не хотел таким, просто никаким, возвращаться домой к жене и сыну. Этот стих заставил меня вспомнить свой последний бой на подступах к Варшаве, и как я, оглушённый сильным взрывом и засыпанный землёй, лежал в окопе и ждал смерти. И как в этот миг увидел свою Сорку и сына Изю, которых я не видел уже почти четыре года. Я представил себе, как моя жена, маленькая, худенькая, как школьница пятого класса, с сыном на руках в Сибири на военном заводе работает по двенадцать часов каждый день. Вспомнил и последнее письмо от Сорки, которое пришло мне в госпиталь: «Приезжай домой поскорее, мы тебя очень любим, и ты нам очень нужен, любой, повторяю, любой, но живой». И мне в эту минуту так захотелось домой к своей Сорке, увидеть, наконец, своего сына, что я, ещё весь в бинтах, стал просить главного врача о своей досрочной выписке.

Моя жена в те далёкие годы своим ожиданием спасла меня от смерти. А я из-за своей самоуверенности и упрямства не смог её уберечь и потерял навсегда. Хотелось для своей Сорки сделать что-то хорошее, а получилось… – и папа, не закончив свою исповедь, глубоко вздохнул и направился к выходу.

 

***

Жизнь моя постепенно входила в обычное русло. Иногда, правда, бывали и мелкие казусы, но у кого их не бывает. Вот один из таких произошёл у меня с учителем Петром Фёдоровичем Нестеренко. Его временно прислали в наш класс вместо Нины Николаевны. Ей надо было поехать в Москву со своей мамой, которой предстояла срочная операция.

Пётр Фёдорович вошёл в класс, поздоровался, раскрыл журнал и стал называть фамилии учеников, знакомясь с нами. Когда до меня дошла очередь, я встал из-за парты и чётко ответил: «Я». Пётр Фёдорович с минуту пристально всматривался в меня, а потом, рассмеявшись вслух, сказал, что таких рыжих, в веснушках, никогда в своей жизни не встречал. Кока – да и только. А потом добавил:

– Вот с тобой, кока, я первым и познакомлюсь у доски. – И повелительно сказал: – Кока, к доске!

Но, к его удивлению, на шутку в классе никто не прореагировал. Класс молчал. А я, ужасно обидевшись на него, остался стоять на месте.

– Кока, ты что, меня не понял? – повысил на меня голос Пётр Фёдорович. – Я сказал – к доске.

– Если вы вызвали к доске коку, то пусть кока и идёт к доске отвечать, – сказал я и демонстративно уселся за парту и уже с места добавил: – Вы плохой учитель. Так с учениками не шутят, и, хотя я сегодня хорошо выучил урок, не собираюсь вам его отвечать. Я очень на вас обиделся.

– Тогда дневник мне на стол, а сам вон из класса! – и обратился к ученикам: – Вы только посмотрите на него – какой он принципиальный! Учитель его обидел.

Я поднялся, положил свой дневник на стол и направился к выходу. Мой друг Толька вслед за мной поднялся из-за парты и сказал, что очень некрасиво смеяться над учеником и тем более оскорблять его. Это просто непедагогично. «Если вы моего друга назвали кокой, то я и весь наш класс будем вас звать очкариком, потому что вы пришли на урок в очках. И в знак солидарности с другом я тоже ухожу с урока».

– Как хочешь. Завтра чтобы тоже пришёл с родителями.

– Приду обязательно с родителями. Тем более что папа мой работает в милиции. Я расскажу ему о вас, и завтра он за вами придёт с наручниками.

Вовка Вайнберг сначала молча наблюдал, как мы с Толиком воюем с Петром Фёдоровичем, а потом стал тянуть руку: «Пётр Фёдорович, мне срочно надо выйти».

– Сиди! Никаких выйти, через полчаса закончится урок, тогда и выйдешь, – сердито сказал учитель.

– Но я не могу удержаться. Сейчас прямо в классе описаюсь.

– Что за день сегодня такой дурацкий. А ты, Вайнберг, чего стоишь и скрестил свои ноги? Быстро беги в туалет. Всё, тишина в классе. Урок продолжается.

Через минуту я и мои друзья весело смеялись над Петром Фёдоровичем в коридоре. А потом Толик уже серьёзно сказал:

– В жизни всё, о чём ты думаешь, надо открыто говорить и ничего и никого не бояться. Таким открытым легче шагать по жизни. Так всегда учат меня мама и папа.

Через день, посовещавшись с Толиком, я положил на стул Петру Фёдоровичу восемь кнопок, которые незаметно стащил у своего брата Изи. Петрик (теперь это прозвище учитель получил в нашем классе) вошёл в класс, поздоровался и сразу стал рассказывать новый материал о значении поэзии для народа. Закончив тему, Петрик уселся за стол, раскрыл журнал и что-то стал в нём отмечать, затем, о чём-то задумавшись, вдруг заёрзал на стуле. И вдруг вскочил как ошпаренный, посмотрел на стул и, собрав в ладонь все кнопки, приказал всему классу встать.

– Что это такое? – спросил он, выставив вперёд свою руку с кноп-ками. – Признавайтесь, кто подложил кнопки? Не признаетесь, будете стоять весь урок.

Класс молчал.

– Смирнов! Это ты подложил кнопки? Только ты способен сорвать урок.

– Что вы, Пётр Фёдорович, – артистично развёл руками Толик. – Я на такую мелочь просто не способен. В ваших кнопках нет для меня никакого интереса. Ну что вы ни с того ни с сего так расстроились? Ну несколько маленьких комариков одновременно вас ущипнули не сильно, а просто чуть-чуть. В этом даже нет никакого эффекта. Если бы я надумал что-то похожее для вас подстроить, я не брал бы никаких кнопок, а просто вбил бы молотком в стул парочку небольших гвоздиков. От них хоть небольшое удовольствие получили бы и вы, и весь класс. А сегодня вы, Пётр Фёдорович из-за каких-то нескольких кнопок устроили в классе настоящий спектакль и сорвали нам урок.

– Всё, – услышав объяснение Толика, сказал Петрик. – Все могут сесть, а ты, Смирнов, вон из класса. Сегодня о твоём поведении я лично доложу директору школы.

В классе поднялся шум.Вовка Вайнберг, который молча дожёвывал очередное печенье, наконец, стал тянуть руку.

– Ну что тебе ещё, Вайнберг? Сиди хоть ты сегодня потише, – уже успокоившись от классного балагана, попросил Петрик.

– А я знаю, кто подложил вам на стул кнопки. Это наша техничка –  толстая баба Поля. Она, по-видимому, в классе по черчению, когда мыла там полы, насобирала эти кнопки и временно положила их вам на стул, а потом про них и забыла. А тут вы на них и уселись. Так что в нашем классе никто не виноват. Можете на перемене доложить о бабе Поле директору, пусть он сам с ней и разбирается.

– Смотрите, смотрите! – на губах у Петрика появилась улыбка. – Вайнберг спал себе на задней парте, спал и вдруг проснулся. Молодец, ничего интересного никогда в классе не пропустит. Пусть бы ты, Вайнберг, так подробно отвечал мне урок. Ну раз ты у нас вовремя проснулся, тогда выходи к доске и расскажи, о чём я говорил в начале урока.

– А можно я отвечать буду с места? – спросил Вовчик.

– Ладно. Давай с места, – разрешил Петрик.

– В общем, так. В начале урока вы, Пётр Фёдорович, говорили о том, что очень неудобно сидеть на стуле с кнопками и что вам их нечаянно подложила наша техничка толстая бабка Полина, что вы в большую перемену будете у директора с ней разбираться. – Вовчик на минуту задумался, а потом продолжил: – Ой, мне припоминается, что вы ещё говорили о великой поэзии, что она способна вдохновлять народ на трудовые подвиги, вести солдат в бой, не щадя своей жизни. И ещё, кажется, вы приравняли перо поэта к штыку. Я удивляюсь, как точно вы это смогли подметить.

– Ладно. Можешь, Вайнберг, сесть, – сказал Петрик. – Я тебя до сих пор не могу понять: или ты просто всегда прикидываешься перед учителем таким простачком, или такой ты есть на самом деле.

На следующий день Толик утром зашёл за мной по дороге в школу на час раньше обычного:

– Лёвка, есть дело. Надо в нашем классе прямо сейчас, пока в школе ещё нет учеников, подставить Петрику стул сбоку под стол. Сидение стула имеет форму трапеции, спереди он немного шире, чем сзади.Если мы приподнимем сбоку стол и подставим под него сидение стула, наш умный Петрик немного попсихует и вряд ли догадается сначала поднять сбоку стол, а потом вытащить стул.

Я согласился с предложением Толика.

Первые два часа у нас были русский язык и литература вместе, мы должны были писать сочинение.

Петрик поздоровался с классом и сразу стал писать на доске темы сочинений.

Потом он почти полчаса ходил между рядами, смотрел, какую тему для сочинения выбрали ученики. Забирал с парт раскрытые учебники и шпаргалки. Наконец, когда наши с Толиком нервы были на пределе, он решил сесть за стол. Подёргал за стул. Стул из-под стола не вылезал. Петрик снова походил немного по рядам, а потом вышел из класса. Вернулся он в класс только ко второму часу со стулом в руках, сел за стол и стал сразу проверять уже написанные сочинения. Наверное, Петрик уже почувствовал, что с нашим классом, 5-м «Б», можно что-то решить только по-хорошему, а если с нами пойти на принцип, то справиться просто невозможно.

 

Сегодня Петрик в последний раз проводил свой урок в нашем классе. Завтра он уже исчезает из нашей жизни навсегда, а к нам снова возвращается Нина Николаевна. После удачной операции её мамы в Москве она вернулась домой и сейчас ищет маме для ухода за ней хорошую нянечку до полного выздоровления.

Для нас возвращение любимой учительницы настоящий праздник. Опять на уроках станет рабочая спокойная обстановка, а наша тройка – я, Толик и Вовка – перестанем дурачиться на уроках и начнём получать одни «четвёрки» и «пятёрки». И, вообще, наша Нина Николаевна проводит свои уроки по литературе намного интереснее Петрика. Она всегда рассказывает много такого, чего нет в учебнике, и к тому же она очень молодая и красивая.

Вовчик однажды пошутил, что будь он лет на 10-15 старше, не задумываясь, женился на ней, на что Толик сказал, что нашей Нине Николаевне совсем не нужен такой обжора, как Вовчик, который все уроки подряд жуёт и жуёт своё печенье, никак не может наесться, и никогда не угощает даже своих друзей.

– Не бойся за меня, – успокоил Толика Вовчик. – Когда очень нужно, я на уроках могу и не кушать.

А я посоветовал Вовчику на уроках поубавить свой аппетит и закрыть рот на замок, а чтобы перекусить, для всех хватает одной большой перемены. Я думаю, этого времени хватит и ему.

Итак, похоже, наши уроки для Петрика не пропали даром. Утром, войдя в класс, он прежде чемсесть за стол, проверил рукой сидение стула, затем открыл журнал:

– Та-а-ак – растягивая слова, произнёс Петрик. Посмотрим, что мы на сегодня имеем. Трое учеников – Лантухова, Вайнберг и Розен ещё в этой четверти ни разу не отвечали. Первым пойдёт к доске Вайнберг.

– Пётр Фёдорович, а можно первой пойдёт Лантухова, она всё знает, она ведь отличница, – попросил Вовчик. – А я в это время ещё раз повторю басню.

– Лантухова так Лантухова, для меня разницы никакой нет, – сказал Петрик.

Лантухова вышла к доске и чётко с выражением прочитала басню Крылова «Ворона и Лисица», а потом предложила послушать ещё одну басню, но Петрик сказал:

– Спасибо, не надо. Садись, «пять». – А потом обратился к классу: – Вот так, мои дорогие, надо относиться к выполнению домашних заданий, аккуратно, чётко, с усердием. Задали тебе сделать – сделай, задали выучить басню – выучи. Я уверен, что Лантухова выучила дома не одну басню, как я задал, а две, а может быть, даже и три, и рассказала нам басню как положено – с выражением. Вот так надо отвечать на «пятёрку», не как иногда отвечают наши троечники, которые не всегда могут пересказать басню даже своими словами.

А потом он обратился к Вовчику:

– Ну что, Вайнберг, опять подошла твоя очередь отвечать. Иди к доске. Я смотрю, целой недели с двумя выходными днями не хватило тебе выучить басню Крылова, и тебе, бедному, пришлось учить её прямо на уроке. А может, чтобы не мучить тебя, сразу поставить тебе «двойку»?

– Что вы, Пётр Фёдорович, я знаю басню на «пять», – спокойно ответил Вовчик.

– Ну тогда рассказывай!

Вовчик быстро-быстро стал рассказывать басню Крылова.

– Постой, постой тараторить! – перебил Вовчика Петрик. – А где название басни? Кто автор?

– Всё. Я понял, – остановился Вовчик и уже с выражением, как настоящий артист, чётко объявил: Крылов. Басня «Ворона и Лисица». Читает Вайнберг Володя.

И затем после паузы, как и прежде, быстро, скороговоркой начал рассказывать басню. Через минуту, прочитав басню, он спросил у Петрика:

– Ну и как я прочитал, без ошибок, быстро и всё правильно?

– Правильно-то правильно, не спорю, всё по-книжному, – улыбнулся Петрик, но очень быстро, как при пожаре, и без выражения. За такой ответ я всегда ставлю оценку не выше «тройки», но тебе за то, что ты успел выучить басню прямо на уроке, в виде исключения ставлю «четыре».

Перед тем, как сесть на место, Вовчик спросил Петрика:

– Пётр Фёдорович, а вы поставить «четвёрку» за басню в дневник не забыли?

– Забирай свой дневник и садись, пока я не передумал. Я поставил тебе большую жирную «четвёрку», чтобы такую оценку ты хотел иметь по всем предметам.

– А теперь отвечать пойдёт Розен Лёва. Интересно, очень интересно, – покачал вдруг головой Петрик. – А почему у тебя в журнале стоит точка? Наверное, в прошлый раз звонок помешал тебе ответить, верно? – И не давая мне ответить, сказал: – Да, припоминаю, припоминаю. Кажется, в прошлый раз я успел чем-то обидеть нашу кисейную барышню, и она от большой обиды на своего учителя отказалась отвечать урок, за что и получила «кол» в дневнике. В журнал я в тот раз просто постеснялся поставить эту оценку.

«Вот бы тебя за этот «кол» поставить, как меня, на 15 минут на голые коленки, – подумал я. – Ты бы узнал, как это приятно слышать оскорбление в свой адрес от «умного» горе-учителя.

– Итак, Лёва Розен, какую басню Крылова вы нам расскажете? – спросил Петрик и уселся за последнюю парту рядом с Вовчиком.

Я взглянул на ухмыляющегося Петрика и неспеша, насколько можно артистично, начал читать басню «Волк и Ягнёнок»:

 

У сильного всегда бессильный виноват…

Дойдя до слов:

Но делу дать хотя законный вид и толк, кричит…

 

И тут моё лицо покрылось краской, мне припомнился Петрик на том злополучном уроке, его насмешливый унизительный взгляд и издевательское: «Кока! Ты меня не понял? К доске! Отвечать урок!» – и меня прорвало. Я в миг представил себя голодным злым волком, согнул в своих ладонях пальцы в огромные волчьи когти и медленными шагами сделал несколько больших крадущихся шагов по направлению к Петрику и громко, насколько позволяли мои связки, зло, страшным голосом прорычал:

 

Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом

здесь чистое мутить питьё моё…

с песком и илом?

За дерзость такову

Я голову с тебя сорву.

 

После небольшой паузы я неспеша задом вернулся к доске, теперь перевоплощаясь в ягнёнка. Опустив свою испуганную волком голову, а руками прикрыв от страха глаза, дрожащим голосом бедного испуганного ягнёнка продолжил:

 

Когда светлейший Волк позволит,

Осмелюсь я донесть, что ниже по ручью

От светлости его шагов я на сто пью…

 

Так, чередуя роли и воплощаясь то в злого волка, то в несчастного ягнёнка, я дочитал басню до конца, взял со стола классный журнал и отнёс его на последнюю парту Петрику.

Класс дружно зааплодировал. А Петрик почему-то никак не прореагировал на чтение мною басни и очень серьёзным остался сидеть до конца урока на задней парте. Когда прозвучал звонок, он попросил меня задержаться. Извинившись передо мной за тот урок, он сказал, что тогда просто не подумал, что, на его взгляд, простая, безобидная шутка может так сильно меня обидеть. Обещав мне, что больше так ни с кем не будет шутить, он протянул мне руку:

– Ну что, Лёва, мир?

– Ладно, мир, – ответил я и тоже пожал ему руку.

В коридоре ожидающий меня Толик сказал, что он придумал новый способ, как можно извести Петрика, на что я ответил, что мне кажется, Петрик уже осознал свою ошибку, и надо оставить его в покое.

– Ну, как хочешь, – пожал плечами друг. – Тогда давай сбегаем в детский парк, покатаемся на чёртовом колесе.

 И мы весело, вприпрыжку, размахивая портфелями, побежали к детскому парку.

 

 

К списку номеров журнала «НАЧАЛО» | К содержанию номера