Максим Жуков

Контемпорари-арт

 

Контемпорари-арт

 

Заболев, я думал о коте, –

С кем он будет, ежели умру?

О его кошачьей доброте,

Красоте; и прочую муру

 

Думал я и спрашивал: ну вот,

В душной предрассветной тишине

Так же, как ко мне подходит кот,–

Подойдут ли ангелы ко мне?

 

И пока расплавленный чугун,

Застывая, сдавливает грудь,

Будь бобтейл он или же мейн-кун,

Без проблем забрал бы кто-нибудь.

 

Вьюгой завывает месяц март,

Провожая зимушку-зиму,

В подворотне найденный бастард

Нужен ли окажется кому?

 

Если доживу до декабря,

Буду делать выводы зимой:

Те ли повстречались мне друзья?

Те ли были женщины со мной?

 

Никого ни в чём не обвиню.

И, когда обрадованный кот

На кровать запрыгнет, – прогоню:

Он не гордый, он ещё придёт.

Без обид на свете не прожить;

Но, когда настанет мой черёд,

Сможет ли Господь меня простить

Так же, как меня прощает кот?

 

* * *

Отделилась Малая, отделилась Белая,

Занялась Великая глупой суетой.

Зарядив Калашников, с парой однокашников

Вышел в степь донецкую парень молодой.

 

Не за долю малую, вызволяя Малую, –

Из сердечной склонности, танковой дугой, –

Изничтожить ватников, с группою соратников,

Им навстречу двинулся паренёк другой.

 

Никому не нужные люди безоружные

В этот раз не кинулись скопом на броню.

Сколько их ни выяви, – добровольцев в Киеве

Явно недостаточно дать отпор Кремлю.

 

Веруя в красивости, с жаждой справедливости,

Многие по трезвости, кто-то под хмельком,

Кучно, со товарищи, резко, угрожающе

В чистом поле встретились парень с пареньком.

 

Было то под Горловкой или под Дебальцево,

Может, под Широкино… Было! – ну и что ж? –

Ничего хорошего – продали задёшево

Паренька из Киева и другого тож.

 

Там на шахте угольной воздух перерубленный,

Техника горящая, крошево и жесть.

Злого, непостижного, возлюбите ближнего!

Украинца, русского – всех что ни на есть.

 

Оба, в общем, славные, парни православные,

Как лежится вместе вам во поле вдвоём?

Спят курганы тёмные, солнцем опалённые,

Тишина над Киевом, тихо над Кремлём.

 

* * *

Голос, словно в церкви – просветлённый,

Затянул под окнами куплет:

«Голуби летят над нашей зоной,

Голубям нигде преграды нет».

 

Под благоухание черёмух

Не звучит гитарный перезвон;

Во дворе на лавочках укромных

Заиграет, разве что, смартфон.

 

То ли это времени апноэ

Перед тем как перейти на бег,

То ли всё пацанское, блатное

Изживает XXI век.

 

Превратились в бабушек, дедусей

Все мочалки наши и кенты.

Благорастворение воздусей

Перед наступленьем темноты.

 

За окном уснула спортплощадка,

Вместо муравы – Canada Green.

Из подъезда, будто бы с устатка,

Выхожу, как Лермонтов, – один.

 

На меня наставлен сумрак ночи;

Прислонясь к дверному косяку,

Размышляю, как бы покороче

Подойти к ближайшему ларьку,

 

Где я тусовался с разной сранью,

Где сидел и думал, как в огне, –

Заливая голову баранью, –

Что скачу на розовом коне.

Воздух, как в невидимых пираньях,

Весь в новорождённых комарах.

Я теперь скупее стал в желаньях,

Только не за совесть, а за страх.

 

В забубённой жизни и отпетой

Как я не пропал – наверняка?

Не пойду!.. Ведь знаю: в стороне той

Нет давным-давно того ларька.

 

* * *

Идут по вип-персонной –

По жизни центровой –

Сережка с Малой Бронной

И Витька с Моховой.

Практически – Европа.

Цивильная толпа.

Услуги барбершопа,

Веган-кафе и спа.

 

У всех живущих в Центре –

Особый кругозор:

И BMW, и Bentley –

Заставлен каждый двор.

И прочно – пусть нелепо! –

Роднит одна земля

С агентами Госдепа

Прислужников Кремля.

 

Стритрейсер по наклонной

Летит как чумовой –

Сережка с Малой Бронной

Иль Витька с Моховой?

В хоромах эксклюзивных

Который год подряд,

Наевшись седативных,

Их матери не спят.

Сплошные биеннале.

Хотя не тот задор,

Кураторы в подвале

Ведут привычный спор:

Почти во всякой фразе –

«Контемпорари-арт».

Как лох – так ашкенази,

Как гений – так сефард.

 

Но если кто из местных,

То ты за них не сцы!

Сидят в высоких креслах

Их деды и отцы:

Фанаты рок-н-ролла,

Любители травы.

Одни – из комсомола,

Другие – из братвы.

 

Но всем с периферии

Девчонкам, что ни есть,

За столики пивные

Возможность есть подсесть –

С улыбкою нескромной

И с целью деловой

К Сережке с Малой Бронной

И к Витьке с Моховой.

 

И, влезшие счастливо

В шикарные авто,

Под крафтовое пиво

О тех не вспомнят, кто

За этот кайф бездонный,

За праздничный настрой

В полях за Вислой сонной

Лежат в земле сырой.

 

* * *

Бессонница. Гомер. Украдено бабло

В родной стране, где всяк с рожденья обворован.

Уснуло всё вокруг, уснул ПТХЛ,

В чужой карман давно не лезущий – за словом.

 

Загнали за Можай ИП и ПБОЮЛ,

На головах царей божественная пена.

Уснуло всё вокруг. И Кремль давно уснул.

Во прахе и крови скользят его колена.

 

Прости, развратный Рим, – прости, о край родной! –

Кого же слушать мне? – Пока народы спали,

И множество надежд под солнцем и луной,

И братскую любовь, и веру – всё украли.

 

Украли всё: огонь и проблески ума,

Которые всегда в стране родной некстати;

Украли ряд идей; повсюду тишина,

Какая может быть лишь в обнесенной хате.

 

Имперская парча заношена до дыр –

Классический пин-ап для воровского пула.

О нравственность и честь, где ваш ориентир?

Ответственность и стыд, и совесть – всё уснуло.

 

Уснуло всё: менты и бывшая фарца,

И нынешняя власть в своем авторитете;

Как горек русский хлеб! Не слаще и маца.

Кого же слушать мне? – воруют те и эти.

 

Повсюду тишина. Заношена до дыр

Имперская парча. Покуда спят народы,

Не так ли ты – И ТЫ!!! – о европейский мир,

Крадешь свои в боях добытые свободы?

 

Воруют все: друзья, враги, учителя,

Пророки и вожди, свидетели и судьи.

Придурки всех мастей, крутые кренделя 

Воруют там и сям, в толпе и на безлюдье.

Бессонница. Гомер. Что наше воровство?

Кого не обвинишь в ораторском запале!

И, может быть, я сам страдаю от того,

Что воровать меня сегодня не позвали.

 

* * *

Страдал одним, а умер от другого

Средь медсестер, напоминавших бикс.

Вначале, может быть, и было Слово,

Но в тишине пересекают Стикс.

 

Конечно, потрясение и горе,

Но если чистой правды не скрывать, –

Когда пришли прощаться в крематорий,

Над гробом было нечего сказать.

 

Любил, бухал, да так, что чуть однажды

Не сел в тюрьму... опять: любил, бухал.

Писал стишки, но без духовной жажды,

А значит, зря и плохо их писал.

 

Над гробом только те, кто знали лично, –

Собрались, чтобы головы склонить,

Всего пять человек – симптоматично –

Хотя, чего теперь судить-рядить.

 

С цветов снимали долго упаковку,

Но места мало заняли цветы…

И потому всем сделалось неловко,

Когда сажали крышку на болты.

 

Перед закрытой этой домовиной,

Пред тем как гроб опустится в подвал,

Немыслимый и несопоставимый –

Я наш союз в деталях вспоминал.

 

Как мы гуляли ночи до рассвета,

Как бабами менялись невзначай…

Он подарил мне как-то томик Фета

И надписал: «Читай и не скучай».

 

Он спорил о стихах со мной упрямо,

Вооруженный зреньем узких ос.

Но Фет не доставлял, а Мандельштама

В ту пору мне прочесть не довелось.

 

Я даже не врубился, как сумел он,

И не заметил даже – ну и ну! –

Как он легко и как бы между делом,

Увёл мою законную жену.

 

Страдал одним, а умер от другого,–

Не вынес скачки бешеной Пегас.

Вначале – я уверен – было Слово,

Но это Слово было не о нас.

 

Он прожил жизнь легко и контркультурно,

Местами жмот, местами вертопрах.

Еще чуть-чуть и дальше – только урна,

С каким-нибудь: «Покойся, милый прах…»

 

Мы за ворота выбрались сутуло,

Но кто-то оглянулся, посмотрел, –

Как будто сталью сердце полоснуло:

Там человек сгорел.

 

* * *

Который год в тюрьме моей темно

И море на отшибе колобродит;

 

И, может, лучше, что ко мне давно,

Как к Евтушенко, старый друг не ходит.

 

А постоянно ходят – оh my God! –

Лишь те, что называются «с приветом»…

В моей тюрьме темно который год,

Как в келье с отключённым Интернетом.

 

И женщина, которая – акме,

Давно со мной не делит страсть и негу.

 

Который год темно в моей тюрьме,

Да так, что лень готовиться к побегу.

 

* * *

Уходят ребята в иные края:

И жизнь дрянновата, и смерть как змея.

Кто тёмен, кто светел – в душе и с лица –

Отряд не заметил потери бойца.

 

Была кривовата земная стезя,

Уходят ребята, враги и друзья.

И жизнь, как засада, и смерть, как резня:

Ну что тебе надо ещё от меня?

 

Такое причтётся, что не отопрусь, –

Откуда у хлопца испанская грусть? –

Из третьего ряда, спою, не тая:

Гренада, Гренада, Гренада моя.

 

Из третьего ряда? Кто знает, в каком

Ряду до упада мы хором поём?

На грани распада и день ото дня –

Ну что тебе надо ещё от меня?

 

Сказала: «Доколе!» Спросила: «Ответь,

Мы хором, как в школе, обязаны петь?»

– Никто не обязан, – отвечу не в лад, –

Но всё-таки связан с отрядом отряд.

 

Уходят ребята, враги и друзья,

За ними когда-то отправлюсь и я;

Мне в памяти смутной, дырявой, как сеть,

Тогда поминутно не запечатлеть, –

Как в чём-то испанском, мантилье подстать,

На Старом Хованском ты будешь стоять.

Чугунна ограда. Улыбка темна.

Гренада, Гренада, Гренада, Грена…

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

К списку номеров журнала «АРТИКЛЬ» | К содержанию номера