Родился 18 апреля 1951 года в Ленинграде. Окончил ЛЭТИ им. В.И. Ульянова (Ленина). Работал инженером, литературным консультантом в Ленинградской писательской организации СП СССР, редактором в газетах и в издательствах. Автор девяти сборников стихов, трёх книг прозы, сборника стихов для детей, а также публикаций в различных изданиях России, Германии, США, Финляндии. Стихи и рассказы включались в различные антологии, переводились на английский и немецкий языки. Шорт-листы литературных премий «Честь и свобода» Санкт-Петербургского русского Пен-клуба (1999) и Бунинской премии (2007). Лауреат премии журнала «Урал» (2006) в номинации «Поэзия». Дипломант 5-го Международного литературного Волошинского конкурса (2007) в номинации «Крымский мемуар». Золотая медаль 2-го Международного конкурса современной литературы «Лучшая книга – 2010» (Берлин, 2011) в номинации «Малая проза». Лауреат премии журнала «Зинзивер» (2014) в номинации «Проза». Член Союза писателей СССР (1991). В Германии – с 2002 г.
Кто же он такой? Не сатана ли? Нет, но некий
человек, принявший всю его силу.
Феофилакт Болгарский (ХI – ХII вв.)
Ржавая труба прочно зафиксировала ногу на ходу – будто из-под земли высунулась рука и ухватила за щиколотку. Только и успев хлопнуть, как филин, очами, пал наземь, выставив вперёд локоть. Посмотрел – батюшки, на месте локтя уже багровый мешок надувается.
Но – никаких госпитализаций! Никаких операций! Вот тебе, пришлая девушка, последняя пятихатка, дуй в ночной ларёк за водкой. Там хоть и палёная, зато круглосуточно дают. Будем пить, пока само не срастётся! (Не срослось, однако… И пришлось смириться и в жёлтую больницу обратиться.)
Но прежде… Девушка вскрикивает во сне, с кем-то бурно матерно полемизирует – никак не избавиться ей от дневного бремени. Я же не сплю. Но вот глаза сладко расфокусировались, и в тёмном воздухе надо мной завис с детства знакомый иконный лик. Я умилился – Христос!
Но почему нет в его облике твёрдого света, почему уныл он и неуверен в себе, глаза отводит? Что-то тут не то: и похож, и не похож – словно копия, сработанная богомазом-ремесленником с иконы настоящего мастера.
Ну конечно! Будь эта ларёчная водка хоть трижды палёной, – тебя-то, голубчика, я распознаю. Антихрист в натуре – вот ты кто!
А ночной гость, между тем, стал нудить о том, что пал я уже довольно низко, и если буду с прежним упорством идти по этому пути, то ждёт меня следующее…
И выписалось видение – лежу я в сломанной позе на земле, ткнувшись в неё лицом, у рта и носа густо запёкшаяся кровь. Как выражался один знакомый труженик морга судмедэкспертизы, куда со всего города доставляют внезапно померших, «в чистом виде наш клиент».
– Но тебе-то, Антихрист, что за печаль-забота? Знаем мы тебя, Апокалипсис читывали, – число зверя, Гог, Магог, мистагог, демагог, Ван Гог… (Последний-то здесь причём?)
– А та, – ответствует, – моя забота, что человек ты мой, и должен я своих оберегать всячески.
– Ещё чего – твой! Сгинь, Шестёрочник, хотя бы до следующего перелома!
– Смотри, – шелестит он растворяясь, – зря ты так. Под общим наркозом всякое может случиться…
Очнулся – уже утро тусклым осенним зраком в окно заглядывает. Это что же за намёк такой он под конец отпустил?..
И тревога накатила, и раздражаться начал. «Вот, – думаю в автобусе, направляясь в больницу, – если тётка эта в двадцатый раз повторит “обивка зелёные листья серебряный фон” – убью заразу!» Благо, есть чем – в травмпункте руку в тяжеленный гипс закатали. Соседка тёткина уже вышла, а эта озирается плотоядно, новую жертву намечает, непременно говорить хочет, повествовать про зелёные листья серебряный фон.
Больница и впрямь оказалась жёлтой – корпус постройки 1913 года архитектора Расчёсова, охраняется государством. Перед ним иссохший фонтан советского времени, сооружённый, видимо, из остатков гипса, на гипсование переломов не пошедших. Окрашен в ярко-голубой цвет, государством не охраняется.
На отделении у медсестёр поголовно какое-нибудь горе: у одной муж стал много зарабатывать и сразу от неё ушел, другая очень толстая, у третьей больные вызывают стойкое омерзение. И лишь старшая сестра – бой-баба! Вкрути такой лампочку в задницу – засветится лампочка.
Больные вечерами пьют, и не помалу. Один буйный даже как-то раз в запале костыли начал метать в сопалатников. Другой, которому было строго-настрого запрещено вставать из-за травмы позвоночника, испив в очередной раз живой водицы, поднимался на ножки, аки Илья Муромец, и ничего, держал его позвоночный столб вопреки страшным прогнозам.
А функции калики перехожего (то есть до магазина и обратно) исполнял я – как-никак, единственный ходячий в палате.
Надо заметить, что прекрасно спаивают дружбу и встречное спаивание, и сходные переломы, полученные при схожих обстоятельствах. Когда навещает палату бывших соратников какой-нибудь недавно выписавшийся – радости, как у русских и американцев в кинофильме «Встреча на Эльбе».
Лечащий врач носит прозвище Борман, хотя больше похож на отечественного белогвардейца – усики щёточкой, стёклышки без оправы. Да, говорит сокрушённо, сложный перелом, очень сложный. Предстоит операция под общим наркозом (Шестёрочник-то сквозь железо видит). И каждый час дорог, а очередь на операцию большая, а операционный день всего раз в неделю… В общем, заломил соответственно. Но я изыскал в себе твёрдости, трошки сбавил – выбил, так сказать, льготу.
И вот, наконец, уже изрядно отупевший, лежу я под наркозной капельницей. В операционной музычка наподобие индийской мяучет, голоса врачей отдаляются всё дальше и дальше. По длинному тоннелю отъезжаю в некое пространство – к чёрному небу, к полуодетым толпам каких-то библейских людей с факелами, сгрудившимся у подножия пирамидальной башни, с вершины которой вещает Некто. Уж не мой ли это ночной гость, так настойчиво набивавшийся в дружбаны? На что там этот прохвост… антихвост… Антихрист по поводу наркоза намекал?..
Всё обошлось! Ничего не сумел поделать со мной изверг рода человеческого. Жив! Красота! Радуешься даже занудным разговорам в палате, посвящённым в основном тяжкому всеохватывающему экономическому положению. Хотя иногда возникают и нестандартные диалоги:
– Пахарь главное – вот что главное! Сам Святогор-богатырь не смог поднять сумочку пахаря Микулы Селяниновича, в которой хранилась вся тягость земная.
– Святогор-то, насколько помню, всё проваливался куда-то. Тоже, наверное, руки-ноги ломал.
А в портативном телевизоре, принесённом из дому человеку, утыканному шпильками аппарата доктора Илизарова (лежать бедолаге с ногой на растяжке ещё шестьдесят суток), безостановочно ликует попса да улыбчивые ироничные дикторы вкрадчиво стараются убедить нас, что сообщаемые правительственные новости имеют самое наиважнейшее, самое решающе-определяющее значение для единственной нашей жизни.
Ответная реакция коечников естественна:
– Управляют они… Чем они могут управлять, кроме струи своей?! Да и то портки задрызгают.
– Ну, не все. У них там и дамы имеются...
Существует власть, пока телевизор включен. А выключи – и нет её в помине.
Юные же травматики целыми днями на лестнице тусуются поближе к тупику последнего этажа. У них своя жизнь – с пивом и травкой. Одну потерпевшую как-то раз со скандалом из мужского туалета еле выцепили.
Попадаются в больнице и вовсе экзотические экземпляры. Например, ударник рок-группы «ШМОН» по имени Володя с псевдонимом Стар («звезда», то есть, – какая-никакая). Так долбал, бедняга, по барабанам, что стали у него из металлической пластины, установленной на ключице, шурупы сами собой вывинчиваться.
Главный хит группы, их гордость, – песня под названием «Ты будешь выть, Германия!» на слова одного прочно забытого члена СП СССР. Опус был опубликован в одной из ленинградских газет в первые дни войны как немедленный отклик на вероломное нападение. Хотя как газетный материал он, вероятно, сыграл свою роль, но больше, думаю, нигде и никогда не перепечатывался – уж слишком отдалённое отношение имел он не то что к поэзии, но даже к более-менее приличной версификации. Однако разыскали, поди ж ты. Для стёба, естественно. Этим «убойником» «ШМОН» и открывал свои недавние гастрольные концерты в той же Германии. Что ж, может быть, юные тевтоны и выли.
Когда Володю-Стара привезли в палату после операции по удалению злополучной пластины, он, прочухавшись, спохватился – из ушей его пропали многочисленные металлические серьги. Какой-то доброхот сочувственно заметил: «Удалили, видать, вместе с пластиной». Серьги музыканту потом вернула хирургическая сестра. Их действительно удалили перед операцией по гигиеническим соображениям, когда «звезда» уже пребывала в отключке.
Ох, уж эти постаревшие реаниматоры «русского рока»! (Уместен тут медицинский термин, раз уж мы в больнице.) Под пятьдесят и за пятьдесят, а всё еще Гарики, Гребни, Костики, Шнуры… Интервью с откровениями. Есть, есть что поведать миру! И какой-нибудь интервьюер кормится от них, как всю жизнь кормился (да и продолжает, в общем-то) от попсы. А сценический комсомольский задор?! Позавидуешь.
Итак, сентябрь продолжается… За окном клён-ампутант машет культей. На ней, как раненая птица, женская прокладка – с подбитыми крылышками и в крови.
Подходит ко мне в коридоре через пару дней после операции ласковый дедок и говорит:
– Лежал я в той же операционной на другом столе, ждал, когда ногу резать начнут. Пока сверлили тебе руку – смотрел, а уж как молотком стали в неё гвозди заколачивать – отвернулся, не сдюжил. Ить что творят, антихристы!
И побрёл на костыликах восвояси. А к чему Шестёрочника помянул? Подозрительно как-то…
Знал я, что без железа не обойтись, но не думал, что его в меня столько засадят – несколько шпилек, пружина. Терминатор, ни дать, ни взять. И всё это будут опять же под общим наркозом месяца через три-четыре извлекать, как вкрадчиво сообщил на обходе партайгеноссе, с намёком блеснув своими алчными стёклышками.
Что ж, вот и выписка скоро. А пока веду я нескончаемые мысленные диалоги с чужой девочкой-женой. Вспоминаю её детское личико, трогательный изгиб спины, небольшую торчливую грудь. Вскоре после моего столь неудачного приземления она заявила, что желает направить наши отношения в чисто платоническое русло. Поминала заповедь: «Не возжелай жены ближнего…»
– Мне твой муж не ближний! – восклицал я в запале.
А может, и тут происки Антихриста? – обиделся, гад, что я ему тогда ночью нахамил.
Я снова и снова смотрю в окно. Слишком яркое солнце для этого времени года – желтизна и багрянец листвы на просвет режут глаз. Но что это? – её тёмно-синие джинсики мелькают на фоне нашего голубого фонтана. Есть у меня этот осенний денёк! Найду слова! А она опять станет смотреть искоса, низко голову наклоня…
…А потом предстоит ещё один наркоз. И снова идти мне в одиночку по мрачному тоннелю, смешиваться с толпой неведомых людей с факелами. Как далеко уйду я на сей раз?..
Ахра Аджинджал. «Сад». Бумага, уголь, 21х30 см. 2008 г.
