Александр Астров

В минусах. Рассказ

Foto 10

 

Родился в 1996 году в городе Кстово Нижегородской области. Закончил Нижегородское театральное училище им. Евстигнеева по специальности «Актер драматического театра и кино». В 2017 году поступил в Литературный институт им. Горького. Публикуется впервые.

 

 

В МИНУСАХ

Рассказ

 

Холодная станция. Осень, пока без снега. Ты просыпаешься, в горле сухо, глаза красные с этими молниями сосудов. Естественно, какой тебе сон на сидячках. Люди толпятся в проходе, и ты вливаешься в общую массу, машинально тянущуюся к выходу. По шажочку, с сумками и чемоданами. И, естественно, нету с собой бутылки воды.

– Сказать тебе эту неестественную фразу приветствия?

– Неплохо бы, – отвечаешь.

– Не дождёшься.

Но она всё-таки обнимается со стариком отцом. Ну, такой себе он старик, если только по клюшке судить. И сгорбленности слегка. 

А, да, кстати: у него эти чёрные очки для слепых и всё в таком духе. При ходьбе он прощупывает свой путь. Идёт медленно, аккуратный. «Мудак» – думает про него двадцатитрёхлетняя дочь снисходительно.

– Пап, тебя поддержать?

Ёрничает. Тип не слышал.

– Тебя постебать? – спрашивает ещё раз.

Даша ловит себя на мысли – на импульсивном желании сделать ему что-то вроде подножки. Но так ещё, чтоб выглядело случайно. А потом так: «Ой, папочка! Споткнулся! Ойойой». Но нет, всё-таки перебор. Проглатывает проступивший смешок, лишь похлопывая его по спине.

По дороге разваливающийся мир захолустной жизни. Старые пятиэтажки. Утро, людей немного.

– Как я это всё ненавижу, – чуть не закатывая заспанные глаза, цедит Даша.

– Я тоже.

Сломанная железная дверь, неработающий домофон. Привычная вонь от еды, застоявшихся сигарет, мусора… не то чтобы непереносимо, но почему так вообще должно быть в подъездах?

– Ой, доча, вот навестила меня, старика. Чайку может поставить? – он ей уже в квартире.

– Свечку тебе поставить, – иронизирует Даша.

В течение десяти лет отец был крутым медиком. Всякие там конференции, исследования в области замедления процесса старения. Трансгуманизм, все дела. Работал над разными темами, ездил по странам. Не вау-первый человек в отрасли, но всё-таки. Даже что-то там получалось в опытах с крысами. Всё полетело к херам достаточно быстро. Сначала жуткая депрессуха, потеря интереса к научной деятельности. Потом нежелание даже просто видеть коллег. Потом людей в принципе. Развитие мизантропии, обычное дело. Даша и сама перестала бы общаться с отцом, если бы не изрядная доля в нём самоиронии и несоскабливаемого бунтарства.

Отец оставался собой. Только вот мир для него стал другим. А мотивы… за всё это время он так и не объяснил дочери, в чём причина… Как-то так.

– Пап, ты в курсе, что ты всё ещё мудак? – спокойно произнесла Даша, распаковывая рюкзак.

Отец как раз задёргивал занавески, зашторивая ту здоровую сокровенную часть себя. Он только показал ей пальцем расхлябанный «fuck» с той особенной самоиронией, что присуща незашоренным состоявшимся людям.

Теперь он снимает с себя очки, неуверенную походку и вообще всю эту надуманную херню.

Два года её отец прикидывается слепым. Да, прикидывается. Нет, всё серьёзно. Пенсия по инвалидности от государства, ежегодное освидетельствование у врачей. Один его старый знакомый, местный врач Артём Болычев, помог со справками. Так отец создал себе новый мир, поселился на постоянке здесь, ударился в псевдо-буддизм. Дело в том, что вот так у него получалось как-то себе жить, при этом не боясь снова стать частью общества. Ну, правда, кто будет знакомиться со слепым?

– Забей, вопрос был риторический… Ой, стой, ты серьёзно? – это отец протягивал ей странную широкую невысокую чашку с какими-то травами на дне.

– Это моя промедитативная ерунда. Наслаждайся.

– Нет, стоп, я не чаи гонять приехала.

– Давай без этой шелухи и сразу скажи, как Тибет.

Унылые туристические автобусы. Улыбающиеся с рекламных плакатов жизни туристы. Чистый воздух, горы, комната в отеле. Как это легко – забронировать где-то часть своей жизни. Купить место, потратить время. «У вас наличными или картой?» Ты меняешь валюту, доллары, евро. «А что у вас здесь принимают?». Но валюта на самом деле одна. И во что бы ты ни вкладывал её каждый день, её становится только меньше. В Тибете вообще-то классно, светло. Куча палаток с сувенирами. Фигурки Будды. «MakeAmericaGreatAgain» – даже это, непонятно к чему здесь. Кепки, шапки. Как в том вырыпаевском фильме. Изредка снующие в центре монахи. Или просто местные жители в специфичных тибетских одеяниях. Только так пусто.

– Полный отстой. Да, это потому что ты мне его посоветовал, считай так. Неважно на самом деле.

– Ты должна мне объективно сказать, поймала ли ты эту атмосферу?

– Не поймала, – отвечает Даша, слишком близко склонившись над чашкой горячего чая, отчего её ноздри невольно вздрагивают, раздражаясь.

– Я почему-то надеялся, что по крайне мере в Тибете, вокруг людей, наполненных этим, ты сможешь частично понять мои пробуддистские заморочки. Впрочем, да, ведь всё до невозможного одинаковое. Поймал себя сейчас, кстати, что сама эта наивность идёт вразрез с фундаментальной стабильностью жизни как таковой.

– Послушай, пожалуйста, пап, – Даша откладывает чай, который тем более и так пока слишком горяч. – Ты должен закончить эту штуку со слепотой, пап, ни разу не смешно. Ты понимаешь, что это серьёзно и нарушение закона? И чем дальше ты с этим тянешь, тем серьёзнее всё становится.

– Если ты намекаешь на суд и такое, то по сути же и тюремное заключение не особо чем отличается…

– Отличается! Это твоя жизнь. А ты её превращаешь в какую-то дичь.

– Понятие «твоя жизнь» и понятие «я», достаточно абстрактны. Что вот ты называешь «я»?

– Это мне чел, бросивший семью нашу ради работы, говорит про абстракцию Я? – спокойно подлавливает его Даша – По-моему, твоё Я ну вот очень конкретно. И это я в тебе уважала. Так что давай я не буду выслушивать эту хрень, ладно?

Враждебное отношение отца к людям было частично обусловлено тем, что они усложняли. Они подбирали формулировки, выверяли слова, подстраивались. Они врали. Нет, не только, – они в принципе окружали себя кучей условностей, которые выводили отца своей жалкой, насквозь человеческой сущностью. И именно этой инертной тяги к условностям было лишено его общение с дочерью.

– Ну, слушай, ну что, мне загуглить «что делать, если прикидываешься слепым», или что? – отец обхватил рукой шею сзади, с силой потирая выступавшую на ней косточку. – Всё шло нормально. И всё будет идти нормально. Артём мне про это всё говорил подробно. Не знаю, чего ты.

– Артём дурак. Такой же больной, как и ты. Но тебе ещё можно свалить вот от этого всего.

– Давай не будем усложнять, а? Через месяц он всё решит, злые дяди подпишут от него направление, а потом разберёмся, давай?

– Артём мудак. Долбанутый.

– Вы когда с ним последний раз виделись?

– Бесит меня, – проговорила Даша негромко, отворачиваясь, зачем-то стараясь скрыть от отца выражение своего лица.

– И всё-таки?

– Перед отъездом.

Помимо Даши, в здоровой жизни отца сохранился ещё один человек. Артём Болычев. Такой положительный тип из разряда упоротых альтруистов. Спецом переехал в провинцию, дабы работать врачом за копейки в госклинике. Через Дашу он был знаком с её папой. Вообще у них с Дашей раньше там что-то было. Но это не важно... По крайней мере, она очень долго пыталась себе внушить, что это не важно. А ещё он курировал весь этот движ с подделыванием отцу справок, используя своё положение авторитетного медика.

– А почему ты спрашиваешь?

– Может быть, придираюсь, но, кажется, раньше ты больше его разносила.

– Что? Я его ненавижу вообще. Потому что мудак.

– Вы помирились с ним?

– Перестань искать во всём скрытые мотивы. Я просто устала.

Когда Даша последний раз виделась с Артёмом, был четверг и был вечер. В парадигме мышления её отца любой вечер четверга ничем особо не отличался от любого утра среды, или пятницы. Всё сливалось в одну сплошную кашу условностей и натянутых смыслов. Радость, боль, рождение и утрата, – плевать. Всё одинаково не имело значения, являясь сплошной беспунктирной линией вялого существования.

Но это был именно четверг. Именно вечер.

Даша была не согласна с отцом и отчаянно цеплялась за признаки места и времени. Артём как раз выходил тогда из двухэтажного синего здания, где лежали больные дети. Этот мудила любил волонтёрить по выходным. Мудила.

«Кто ещё умер сегодня?» – спросила его она. Он улыбнулся, сказав: «Твоя мамка». Юмор у этого альтруиста был самый мудацкий. Они шли тогда по замызганной улице мимо памятника Ленину. Мимо жалкой попытки увековечения кого-то столь же незначительного, как сама жизнь. Вскользь подумывали гадости про совок, всё как обычно. Необычным было то, что ещё не начали сраться между собой.

«В атеистической концепции нет в принципе общего для всех смысла, оправдывающего всё вокруг. Но смысл для единичного чела имеет сама его жизнь. Только. Но не чужие. А человечество – совокупность обособленных друг от друга смыслов, понимаешь, мудила?»

Вот этого всего не было вечером четверга.

– Ты права, – было первое, что он тогда сказал всерьёз.

– В чём? – спросила Даша, хотя и так понимала в чём. Но сложно было так вдруг в это поверить.

Всякий раз в течение этого года, когда они изредка виделись после расставания, всякий раз они говорили разными словами об одном и том же. И всякий раз расходились, оставшись при своём. Бесконечно, всегда. Но вечером четверга Артём сказал, что она права.

Он тогда не ответил на её вопрос, но, как он это любил, сразу перешёл к объяснению: «С тем парнишей всё в порядке, если ты об этом вначале спрашивала. Его прооперировали и вообще неопасно. Но он просто так боялся, верил, что умирает, и было типа страшно… Такое. Я думал, у него траблы будут с психикой, но мы адекватно поговорили. Но фишка в том, что он рассказывал один сон, как будто в землю вфигачивается другая планета. Знаешь, как в меланхолии Триера, такая фигня. И я подумал, что это вообще неплохая метафора в контексте того, что ты говоришь. Жизнь как рутина перед лицом смерти».

– Я не об этом тебе говорила, – вклинилась Даша. Они тогда остановились у шаурмошной. Из колонок внутри их обрызгало мутным стрекотом безобразно блатного радио. Даже переглянулись.

– Дослушай. Каждый день он смотрел в окно и видел, и только один он видел, как она чуть-чуть ближе к земле. Ээ, стой, это уже не его сон, в смысле это уже объясняю. Ща, стой. Можно фалафель? – он тогда обратился к бородатому продавцу. Не было там никакого фалафеля, конечно. Шутка была дурацкой.

– И вот ты видишь и можешь же просто не смотреть, жить, тусоваться, менять работу, страны. Но только зачем, если ты понимаешь, что каждый день эта комета чуть ближе?

– Ты же сказал, планета.

– Ой, ну без разницы.

– Знаю, но ты говорил, что любишь конкретику. Не удержалась.

– Ну, в общем, я думаю, правда, зачем привязываться к другим людям, думать чё-то о них, если каждый из них, по сути, ждёт медленно приближающегося персонального конца света? Нет, правда? И там уже ничего не будет. Поэтому нафиг. Я был не прав. Ты права.

Даша ненавидела его именно за то, что он слишком много пытался делать для других людей, игнорируя самого себя. Всё это волонтёрство, работа с хамоватыми пациентами – жалкий бессмысленный труд, если понимаешь, что невозможно помочь всем и каждому. Так зачем, если единственный, о ком следует по-настоящему проявлять заботу – ты сам?

Но тогда, вечером четверга, когда он признал её правоту, ей впервые стало неловко за свою ненависть и даже просто за то, что она оказалась в итоге права. А потом они шли, он измазал слегка воротник этим мазиком от шавухи, вытер салфетками. Было скучно, но Даша запомнила.

После суда, после штрафа Дашу, наконец, отпустили. Стала ли она презирать Тибет после этого ещё больше?  Она медленно шла по городу, прощаясь с объемлющей его пустотой. Прощаясь с последней надеждой найти если не возможности для кардинального изменения в этом мире, то хотя бы какое-то ему оправдание. Но разве здесь что-то можно было найти? Разве вообще возможно хоть что-то найти? Она села в самолёт и улетела подальше от этого светлого места, населённого доброжелательными, но такими пустыми людьми. Вероятно, к каким-то другим пустым доброжелательным.  Оставляя позади эти несколько глупых мятежных и страшно искусственных дней своего существования. Маленький непримечательный отрезок на беспунктирной линии своего вялого существования.

После той встречи вечером четверга, перед отъездом Даши в Тибет, Артём Болычев выпилился. Выбросился с четвертого этажа, поломав позвоночник, рядом с бордюром у детской площадки. Умер в больнице. Странно смешно, наверное. Так же непонятно, как многое другое, происходящее ежедневно, ежеминутно. Даше как-то не особо хотелось рассказывать об этом отцу. Кроме того, она подозревала, что депрессия отца в прошлом была как-то связана с потерей близкого человека. Кого – она точно не знала, но были какие-то вещи, косвенно подтверждающие такое предположение. Но вот как-то же нужно дать понять папе, что дальше так продолжаться не может…

Он как раз приоткрыл форточку. Теснясь в промежутке между стеной и краем занавески, курил. Что ещё можно делать, когда разговариваешь с близкими? И когда разговор вроде как в чем-то серьёзный.

– А что если, вот если Артём когда-нибудь заболеет? – медленно вяло произнесла Даша. – Представь, этот мудила накурится, ну, хотя он не курил… но он же мудак, кто знает. Представь, его могут уволить?

– Тогда буду что-то придумывать. Или не буду, – ответил отец.

– А давай будешь? – с какой-то надеждой в голосе невесело произнесла.

– Нет, не буду, – ответил отец, чуть задумавшись. – Разницы нет. Но ты зря на самом деле волнуешься, вряд ли что-то может случиться с Артёмом, что он меня проигнорирует.

– Какие вы… ненормальные.

– Ты мне надоела. Не в смысле, что я тебя выгоняю, и не то чтобы состояние, когда мне что-то надоело, чем-то особенно отличается от другого, но раз уж я тут немного прикидываюсь живым, то пусть так.

– Раз уж я здесь прикидываюсь такой, как тебе хочется. Ой, и вот не говори, что не понимал, что в нашем общении есть ритуальные штуки, которые каждый раз… Как же я ненавижу эту тварину, паскуда! – вдруг прошипела она – Прости… Пап, ты должен понять, попытаться понять, что кое-что изменилось. И уже никогда не будет, типа, как раньше, андерстенд?

– Да… похоже, придется придумывать новую нам условность…

– Нет, я не об этом. Уф… как это говорить вообще? Какое слово должно быть или предложение? Это же бред. Бред. Как это говорят, я не знаю... – Даша пару секунд помолчала, бездумно моргая. – Подбери мне нейтральный синоним смерти, чтобы без этих зашкварно-киношных ассоциаций. Плиз, сделай это? Что-нибудь тривиальное. Или настолько фальшивое, чтобы воспринималось с иронией.

– Что-то случилось, что, как ты думаешь, может меня задеть?

– Да пошёл на хер! Стоп. Уйди на минуту от этих своих заморочек с условностями и послушай… м-мм… представь, что это тебе говорю не я, но это приходит, не знаю, оповещение: здравствуйте, вашего знакомого по имени Артём нет, кароч… Ну типа, всё, – и тут она смолкла.

И папа её вроде тоже. Хотя молчать никому не хотелось. Не хотелось устраивать из естественной частной случайности жизни фарсовую трагедию типа вселенских масштабов и всё такое. Не хотелось подыгрывать скучной условности глупых людей, типа нужно молчать, когда сообщают о смерти, да, уважение.

Может, ради прикола унылого эта пауза и чёрт знает, от нечего делать. Как тупо. Ладно, хотя бы недолго.

– Понимаешь, почему эта хрень со справками больше не прокатывает?.. А теперь возвращайся, отслеживай дальше, насколько силён твой буддизм, происходят ли внутри тебя изменения, а я, честно, – спать хочу с поезда. 

Даша лениво прислонила руки к лицу, мерно выдохнула, заполняя воздухом создавшийся вакуум между. Словно умываясь, провела ладонями вниз до самого подбородка. Расслабленно бросила кисти. Взяв чай, уже остывший, пошла в соседнюю комнату на кровать.

 

Даша смотрела на все эти панорамы. Горы, вершины. В воздухе где-то здесь, именно здесь должен был быть бог, которого не было.

Она шептала, проходя мимо буддистских монахов, что все они лицемеры, что всё их сакральное так искусственно, что они просто не видели жизни, прятались от неё. Прятались от кометы, неумолимо несущейся к нашей земле. Что пытались укрыться за этой тонкой беспунктирной линией вялого существования, за которой нельзя никак спрятаться, потому что она тонкая. И прятались они от того, от чего нигде невозможно спрятаться.

Она подолгу стояла напротив одной из тех однотипных статуй Будд. И она плюнула в лицо этому мраморному полубогу и хотела ударить его, а потом молча устало шла с местными стражами правопорядка.

А перед этим ещё она выбралась в горы, к какой-то рандомной там туристической пропасти. И смотрела, – смотрела, желая швырнуть что-нибудь вниз, чтобы как-то нарушить царившее здесь молчание скрежетом горных пород, ударами отколовшихся камней. А потом, вся стеснённая, неуверенно порывалась кричать и что-то её останавливало.

За то время, пока Даша была у отца, на улице пошёл снег. Потом перестал. Сейчас были лишь тающие ошмётки, замешанные в грязи. И в этом не было никакого смысла. Торговая сеть поменяла свой логотип. Он стал белым.

Вечерело, и Даша шла, перебирая возможные выводы из разговора с отцом. Он, конечно, не согласился всерьёз озаботиться будущим. Но обещал в перспективе подумать. «И пошёл к чёрту, не маленький», – отмахивалась она, пытаясь переключиться, хотя понимала, что ей обидно.

Она шла по тротуару вдоль дороги с выцветшей старой разметкой. Чуть впереди рабочие красили длинную вереницу дорожных бордюров. Позади Даши они были серые, однообразные, впереди – пестрящие красками. Желтый, зеленый, желтый, зеленый, желтый. Рабочие были в плотных, местами испачканных куртках, частично расстегнутых. Один, кажется, был немного постарше, с седеющими волосами, второй, в дурацкой черной шапке, не вылезал из наушников. Даша уже проходила мимо, когда…

«Стоп, что?»

Она пригляделась: красили бордюры. В снег. Местами заледеневшие.  Красили лёд на бордюрах. Даша остановилась.

– Ребят, вы чего? – удивленно спросила.

– А? – не сразу ответил один, тот, что постарше, видимо, не уверенный, что обращаются к ним. Второй снял наушники.

– Вы чего в снег красите, краска слезет, – объяснила Даша.

Второй бросил взгляд на напарника, не спеша вновь воткнул в уши свисавшие из-за воротника наушники. Тот, который постарше впал на несколько секунд в ступор. После выпятил челюсть, пробухтел:

– А вам какая разница, сказали и красим.

Взрослые мужики коммунальщики красят бордюры в снег и обижаются, когда им указывают на тупость. Даша пару секунд постояла, не понимая. И вдруг засмеялась. Не громко, но непроизвольно так, неудержимо. Седеющий дядька насупился. Заметив негодование коммунальщиков, она отошла, чтобы дальше их не раззадоривать.

 «Ну, по крайне мере, не их инициатива. Есть мэрия, что дала им тупое задание. К ней вопросы» – подумала невзначай.

Но тут вдумалась чуть-чуть глубже,  грузанулась: «Они по крайней мере знают, кому предъявлять, кто виноват. Могут, если совсем-совсем задолбает, прийти наорать на прием». А дальше ещё подумала, что красить лед, в сущности, не намного бессмысленней, чем то, что она к ним докапывалась.

За мыслями Даша слегка потерялась в реальности. Приостановилась и огляделась. Неподалеку от тротуара небольшой овраг с торчащим у его основания металлическим проводом, длинным и враскоряку. Может, раньше здесь было болото. Темнеет, и не особо тут разберешь. Но, что интересно, с её ракурса вроде терялась определённость глубины этого оврага. Дно в темноте казалось словно бы отсутствующим.

Даша подошла ближе. Неопределённость рассеялась. «Метра два примерно, два с половиной» – прикинула. Самый обычный овраг. Ничем не выделяющийся среди миллиона других. Только пахло немножечко неприятно, сыростью, что ли.

Глянула вниз, себе под ноги: тающий снег клочками, мёрзлая почва. Случайно коснувшись языком нижней губы, заметила трещинку. Непонятно, откуда она, ведь не курит и вроде не целовалась ни с кем на морозе. Шутка, юмор такой. Потрогала пальцем надтреснутую губу. Смотрела вниз.

После некоторой заминки аккуратно, придерживая рукой полы пальто, присела. Подобрала с земли какой-то с мизинец камешек. Выпрямилась, вытянула назад руку. Чуть ослабила.

– Я скучаю, мудила, – тихо произнесла.

Сильней сжала в ладони тот камешек.

Смотрела перед собой, пытаясь найти мишень. Зацепиться за что-то. Единственный провод был слишком близко и не считался. Какого-то чёткого центра оврага, напоминавшего лунку, тоже не вырисовывалось.

Все было просто, безотносительно. Очень физически просто.

И тогда она перестала искать. И пошла дальше.

 

К списку номеров журнала «Кольцо А» | К содержанию номера