Дина Ратнер

То, что страшит, то воздаст нам рок. Отрывок из романа о ибн Гвироле

 

Из всей компании стихоплётов один Ахим – верткий, суетный пустослов – не ругает мои стихи, не то чтобы зачитывается ими, просто от скуки прилепился ко мне. Впрочем, тешу себя надеждой – может быть, ему со мной интересней, чем с другими. Как-то, будучи больным, я несколько недель не посещал наше литературное содружество, так он навестил меня и принес замечательный пирог с маком. За этим кошерным, необыкновенно вкусным пирогом он специально отправился на другой конец Иудерии к прославленному кондитеру Менаше.

– Напрасно ты так далеко ходил, я не гурман, мне без разницы, что есть, – сказал я, наслаждаясь приношением.

– Так ведь вкусно! – проговорил мой гость, возбужденно шагая по комнате. Он казался механическим человечком, руки и ноги которого на шарнирах и движутся помимо его воли; и не остановятся, пока не кончится заряд.

– Очень вкусно! Спасибо, конечно, но мне жалко твоего времени. Не стоило беспокоиться.

– А мне все равно нечего делать, и я рад тебе услужить. Я, если хочешь знать, в прошлой жизни был слугой, вот и теперь тоже… прислуживаю.

– Ну что ты такое говоришь, ты не слуга, ты товарищ мне, и я благодарен за заботу.  Почему решил, что был слугой?

– Чувствую себя в услужении кому ни попадя. Может, оттого, что не сам принимаю решения, всегда выполнял указания других.

Глядя в светло-голубые, почти бесцветные водянистые глаза Ахима, я мысленно соглашался с его словами: он и в самом деле, будучи несамостоятельным в своих суждениях, ищет к кому бы прилепиться. Как я ни старался, не находилось у нас общих тем для беседы, всякий раз он переходил на разговоры об устройстве быта и потребностях плоти. После общения с Ахимом на душе становилось пусто, тоскливо. Однако я был благодарен ему за внимание; ведь мне больше не к кому было обратиться в случае крайней нужды. Преодолевая скуку, я старался выказать интерес к бесконечным повествованиям приятеля о городских сплетнях, например, кто с кем проводит время, кем пополнились гаремы наших властителей. Если Ахим замечал, что я всего лишь притворяюсь заинтересованным слушателем, он раздражался, обвинял в узости интересов, неприспособленности к жизни. В основном его интересовали подробности пребывания танцовщиц во дворцах правоверных. Когда же выяснилось, что я не знаю его любимую примадонну,  разозлился:

– Как же так?! Все знают, а ты не знаешь! Она местная! Испанка! Хорошо сложена, как куколка! Курносенькая! Нечасто встретишь испанку со вздернутым носом! Представляешь?!

– Не представляю.

– Небольшого росточка! Смешная, говорит, что если праведных мусульман ждут в будущем мире девственницы, то наградой в будущем мире томящимся в гареме женщинам будут сильные страстные юноши. Её звать Кармелита.

– Извини, не знаю.

– Ограниченный ты человек!

– Но я знаю что-то другое! – раздраженно, проговорил я. И тут же пожалел о своей резкости, мне бы смолчать.

– Покровитель синьоры Кармелиты раззолотил потолки над её  головой, нога её ступает по роскошным коврам. Мне не доводилось видеть столь искусную танцовщицу. Её знают все! А то, что знаешь ты, никому не интересно!

Должно быть, Ахим усмотрел в отсутствии внимания к его любимой примадонне пренебрежение к своей особе и потерял ко мне интерес. Иногда  кажется, что в наших отношениях он, пользуясь моей беспомощностью в быту, хотел взять реванш. Став мне необходимым, надеялся из прислужника превратиться в хозяина.

После этого, вовсе не дружеского разговора несостоявшийся приятель не только потерял ко мне интерес, но и стал относиться ко мне враждебно. При встречах на собраниях любителей поэзии на все мои высказывания  реагировал однозначно: не считаю ли я себя самым умным из присутствующих?! Ответь я, что считаю, – оскорбил бы всех, если бы сказал, что нет, не считаю, то зачем бы я говорил своё, отличное от других, мнение? Ахим перебивал меня нелепыми замечаниями и как злобная визгливая собачонка  кидался со своими возражениями, уточнениями, которые обычно были некстати, ибо чаще всего он не понимал, о чем  идёт речь. Впрочем, я и раньше чувствовал его неприязнь ко мне. Всегда доверял своей интуиции, о чем и писал в «Жемчужинах мудрости»:  «Хотите знать, кто вам друг и кто враг? Посмотрите вглубь вашего сердца».

Мне не раз приходили в голову мысли о том, почему, за какие заслуги Ахиму, ничем не примечательному, более чем посредственному человеку Бог дал здоровье, много детей? При этом он ещё недоволен, мол, дети требуют больших расходов. Как тут не почувствовать себя причастным страдающему Иову, который на свой крик к Богу о справедливости получил ответ: «Мой ум – не твой ум…». Да и кто я такой, чтобы постигнуть промысел небес.

 

Бог мой, я стыжусь и смущаюсь стоять перед лицом Твоим,

зная, что какова самодостаточность величия Твоего,

таков предел нищеты и низости моей.

И какова мощь силы Твоей, такова слабость силы моей.

И какова Твоя полнота, таков недостаток моего познания.

                                                                         Пер. В.Н. Нечипуренко

 

А если бы у меня был выбор: отречься от себя и оказаться на месте Ахима с его скудоумием и проворством в мелких торговых делах, с более чем непривлекательной женой, схожей с ним чем-то крысиным – того и гляди они зашевелят усами вынюхивая добычу. При этом, должно быть, в качестве отвлекающего маневра, она не закрывает рта – все время говорит с одинаково бессмысленной улыбкой. Едва сдерживаюсь, чтобы не крикнуть ей: закрой рот! Нет, я просто не могу оказаться на месте моего противника, то есть быть им; а его неприязнь ко мне – зависть безликого человека. Он как-то рассказал свой сон, где видел себя в роли слуги, взявшего реванш над господином:

– В следующем воплощении, – говорил он, – я стану повелевать, мне будут возносить хвалу и воспевать мое величие. Я одолею властителя, и у меня будет много рабов, со страхом ожидающих приказаний; моя сила возьмет верх над законной властью.

Глядя в его, казалось, невидящие  пятна на месте глаз, я ответил:

– В следующем воплощении ты будешь мусульманином, у них отношения строятся не иначе как раб и повелитель. А у евреев нельзя унижать слугу – все равны перед лицом Создателя, желавшего иметь дело со свободными людьми.

– Пошел ты к черту! – обозлился Ахим на мои слова. Сверкнули черные точки зрачков на водянистой прозрачности его глаз.

Мне бы не отвечать на безумные надежды честолюбца, мечтающего властью над людьми компенсировать пустоту души. Однако то, о чем думаю, проговаривается само собой, и не имеет значения, кто стоит передо мной, будь то даже богатый и знатный человек, от которого зависит моё благополучие. В этой нетерпимости и заключается способность наживать врагов.

Примечательно, что власти домогаются самые опасные агрессивные люди, при этом остальные граждане, как бы они ни негодовали, будут вынуждены подчиниться. В конце концов, народ святой – это не значит, что каждый святой.

Грустно всякий раз возвращаться в своё одинокое жилье. Хочется ощутить живое тепло, вот я и разговариваю с бездомными собаками, глажу их, они откликаются на моё внимание, ласку. Стоят, пригнув голову, а когда хочу уйти, заглядывают мне в глаза, не позову ли с собой. Ухожу с чувством неловкости – обманул доверие, надежду. Чувствую себя той же собакой на безлюдной улице, которая ждет, кто бы протянул руку – погладить.

Часто вспоминаю отца, кажется, будто иду по намеченной им дороге. Вот и поэма «Царская корона», над которой сейчас работаю, во многом выстраивается согласно беседам с моим главным наставником. Иногда, кажется, что додумываю его мысли. В первой части поэмы, состоящей из отдельных стихов, восхваление Творцу; «Да будет моё прославление короной на Твоей голове. И да будет моя молитва желанна Тебе, как воскурение». Во второй части описываю строение Вселенной от Земли до трона Вседержителя. В третьей – покаяние в прегрешениях; «жертва Богу дух сокрушенный». Моя философская система утверждает единство материи в различных её формах, и дух развивается из материи, которая создана посредством воли Бога. Вселенную – от высших пределов духовного до низших границ физического мира – образует одна и та же материя, и чем дальше она удалена от Первоисточника, тем менее духовной становится.

Почитателем моих научных изысканий и стихов оказался замечательный филолог и врач ибн Джанах, его еврейское имя Иона – голубь, отсюда ибн Джанах Иона – крылатый. Будучи на тридцать лет старше меня, он с редким простодушием признался, что его попытки писать стихи ни к чему не привели, потому как он лишен поэтического дара.

– А вы, молодой человек, дерзайте! – сказал ибн Джанах с воодушевлением. – Бог наградил вас не только  проницательным умом, но и чуткостью к художественному слову, вы одинаково блистаете в любовной лирике, религиозных стихах и философских размышлениях.

– Спасибо, высокочтимый, но ваш талант врача и ваша книга о лекарственных средствах – реальная помощь людям, а мои стихи… прочитают и забудут.

– Друг мой, не преуменьшай значимость поэзии. На себе я испытал действие твоих стихов, и мне понятна твоя тоска. Например, стихотворение «Песня моя», она же  оказалась песней и моей юности. Наизусть помню, если ошибусь – поправь:

 

Песня моя печалью отгранена,

Радость моя кручиной оттеснена.

 

Веселье вот предо мной, но в сердце скорбь –

Душа моя от меня отсечена.

 

Друг мой, что рыдать в шестнадцать лет,

Ведь смерть ещё годами отдалена.

 

Ты в юности будь – твоя пора, –

Лилейная смуглость щек на то дана.

 

Но сердце моё из млада мне судья.

Душа дерзаний судьбой угнетена.

                 

                 Познанье, страданье мне сердцем даны,

Душа тосковать, роптать обречена.

 

Роптанье к чему? Молчи и уповай –

Всякая рана будет исцелена.

 

Что толку в стенаньях из-за невзгод,

Что пользы – ещё слеза обременена.

 

Но доколь надежда, доколь мольба?

Долог день, но не исполнились времена.

 

Из Гильада снадобье пока найдут –

Умрет человек, чья душа сокрушена.

                                                                  Пер. М.Генделева

 

– Спасибо! Я свои стихи не всегда могу прочесть наизусть, а вы помните. Спасибо, ведь это значит, что мои переживания, мысли находят отклик…

– Это я тебя должен благодарить за твой труд, за то, что ты находишь нужные слова для выражения и моего состояния души, – отозвался о чем-то задумавшийся собеседник.

Меня с ибн Джанахом сближало не только уважительное отношение к занятиям друг друга, но и то, что он знал моего отца, они вместе бежали из Кордовы, когда город захватили североафриканские берберы. Теперь в Сарагосе мой старший товорищ стал средоточием научного общества, вокруг него образовался кружок молодых ученых, филологов. От него я заимствовал увлечение логикой, что в дальнейшем помогло разделить мышление на художественное, то есть стихи, и чисто философское – логическое обоснование природы мироздания. Исследование причин существования вещей ведет к представлению об их сущности и тем самым к постижению премудрости Всевышнего.

Мы с ибн Джанахом, посвятившим жизнь медицине и всестороннему исследованию Святого Писания, стали сообщниками не только в силу общих интересов, но и по причине враждебного отношения к нам местных талмудистов; мы оба были изгоями.  Прекрасное знание иврита дает возможность моему единомышленнику изобличать противников, прикрывающих свое невежество показным благочестием. При этом ученый логик ссылался на примеры просвещенных гаонов, амораев и танаев*. Он хорошо знал Вульгату – латинский текст Торы переведенный в начале четвертого века с древнееврейского ученым отцом Церкви Иеронимом.

Мне не раз приходилось слушать полемику моего старшего друга с мусульманскими и христианскими теологами, что, конечно же, предполагает доскональное знание этих религий. Никто не возражает, что Бог являет себя человеку двумя путями: посредством разума, которым обладают все обычные люди, и через откровение. Иудеи, христиане и мусульмане заявляют о своем собственном откровении. Только с помощью разума можно определить подлинность того или иного учения; ведь разум, в отличие от чувств, объективен и потому позволяет распознать истину, отличить добро от зла. Я, конечно же, согласен  с ибн Джаханом и в необходимости абсолютного знания иврита и Святого Писания. «Именно благодаря нашему Закону евреи, рассеянные  по всему миру, остаются единым народом», – говорил мой учитель. На восхищение умом, трудоспособностью старшего товарища и единомышленника тот отвечал: «Сделать всё это мне удалось благодаря милости и милосердию Господа Бога ко мне, равно как и вследствие моей собственной большой выдержки и прилежания в изучении и исследовании денно и нощно; ведь я потратил вдвое больше масла для лампы, чем другие – винá».

Уважаемый гражданин города, несмотря на свою известность не только среди тех, кто занимается филологией, живет скромно, более чем скромно. Денег от медицинской практики среди бедных евреев не хватает, однако за помощью к меценатам не обращается. Хотя пожертвования состоятельных горожан – обычное дело: они помогают жить тем, кто занимается научными изысканиями.

Дружба со столь замечательным человеком, умным собеседником и настоящим ценителем поэтического слова, придавала мне ощущение своей значимости, уверенности в себе. Мы оба были согласны с мыслителем прошлого века Саадией Гаоном в том, что выводы логического мышления согласуются с иудаизмом, другими словами – наша рожденная в сердце вера не противоречит разуму. Ибн Джанах не только хвалил мои стихи, но и разделял мои соображения по поводу значимости воли Бога в творении мира и роли волевого начала человека в делании самого себя.

Как бы там ни было, я, сирота, без средств к существованию, измученный болезнью, нашел в Сарагосе свое призвание и даже признание. Такое могло случиться только при гуманном правлении Тухибов – потомков представителей элитных династий. Умные, просвещенные люди, как правило, веротерпимы. Тухибы привлекали на свою сторону не только евреев, но и местных христиан, большинство из которых по доброй воле приняли ислам: усвоили язык, культуру арабов и многие обычаи повседневного быта.

И это несмотря на автономию – сохранились церкви, монастыри и отсутствовало принуждение во всех сферах жизни. Христиане забывали свой язык, культуру, охотно заключали браки с мусульманами и давали детям их имена. Евреи, жившие в Сарагосе, уже в первых веках, когда город был римской крепостью и назывался Цезария-Августа, оказались более стойкими в своей вере. Некоторые арабские князья называют нас «людьми книжными», и взяв под своё покровительство, облегчили бремя налогов и других повинностей.

Мы, в отличие от христиан, живем общинами и пользуемся правом самоуправления. Среди нас тоже случаются те, что стали приверженцами ислама, для этого им достаточно время от времени показываться в мечети и пять раз в день произнести: «Нет Бога кроме Аллаха, а Магомет пророк его». Иудеи, отрекшиеся от своей веры, часто соблюдают обряды отцов и утешаются тем, что Магомет заимствовал наставления у еврейских мудрецов, например: «Дай пищу голодному, дай пить жаждущему, дай знания алчущему знаний». И молятся эти бывшие иудеи, подобно праотцам, стоя. В отличие от мусульман, которые падают ниц, и христиан, что опускаются на колени. Впрочем, я разделяю мнение, что еврей, даже если он принимает чужую веру, всё равно остается евреем.

Наша образованность при невежестве христианских масс не способствует дружеским отношениям между приверженцами обоих вероисповеданий.  Если на десять христиан приходится один умеющий читать и писать, то грамотность среди еврейского населения – обычное явление. В высших школах у нас изучают медицину, математику, астрономию, и наши меценаты не жалеют денег на книги и на помощь бедным ученикам. Тем более, сейчас, когда покупка книг стала более доступной, потому что вместо дорогого папируса, что делают из растения, выращиваемого в Египте, либо пергамента из кожи животных, наладили производство бумаги. Арабы изобретение бумаги приписывают себе, однако есть сведения, что в восьмом веке они захватили в плен несколько китайских ремесленников, и те купили себе свободу, показав процесс изготовления бумаги. Всего-то и нужно перемолотый белый хлопок смешать с водой, затем эту кашицу вычерпать и высушить.

      В мусульманской Испании нет ни римских театров, ни греческих академий, книга стала единственным средством обучения и развлечения. В любви к книгам простолюдины часто не отстают от знатных людей, ежегодно в Кордове переписывается с разных языков на арабский до восемнадцати тысяч книг. Не знаю, долго ли продлится это золотое время, когда исламская культура мирно уживается с иудейской.

    Арабы почитают наше Святое Писание, пророков и царей. Нашего царя Соломона бен Давида называют Сулейман ибн Дауд, он  считается у них Посланцем Всевышнего, предтечей Магомета. Имя Сулейман Мудрый мусульмане дают своим повелителям. При этом они, в отличие от нас, миролюбивого Соломона представляют воинственным Сулейманом – любителем военных походов. Утверждают, что во сне ему явился Ибрагим, то есть Авраам, и убеждал предпринять паломничество в Мекку. Далее приключения царя Сулеймана похожи на «Сказки тысяча и одной ночи». Например: «Сулейман ибн Дауд, да будет с ним благословение Аллаха, заключил в медные сосуды непослушных джинов и злых духов. Запечатывал кувшины свинцовыми печатями и бросал их в море. Сначала повелитель отправился в Мекку, а затем в Йемен на ковре-самолете, где вместе с ним находились люди, звери и злые духи. Птицы летели над головой Сулеймана, образуя балдахин. Царь заметил, что в этой стае отсутствует удод, и пригрозил ему наказанием. Но удод вскоре прилетел и рассказал о прекрасной царице Билкис. Тогда властитель послал этой царице письмо. Они встретились, Билкис была сражена мудростью повелителя и покорилась ему вместе со своим царством».

       Много имен и сюжетов Святого Писания мусульмане переиначили на свой лад; Моше у них стал Муса, Иешуа – Иса, царицу Савскую назвали царицей Билкис, а нашего рыжего миролюбивого Соломона называют Сулейманом и изображают черноволосым с угольно черной бородой и свирепым взглядом. В тех же сказках «Тысяча и одной ночи» встречаются изречения, восходящие к еврейским Писаниям, в частности, к Экклезиасту; особенно часто можно слышать следующее: «Живой пёс лучше мертвого льва».

      Просвещенные мусульмане терпимы к народам, оказавшимся под их владычеством, щадят их религию, язык. Никого не принуждают принять ислам и при этом иноверцев назначают на высокие должности; властители нуждаются в знаниях евреев, их уме, талантах, а вероисповедание для них не столь важно. Сейчас иудеи Испании, забыв прежнее бесправие, чувствуют себя полноправными гражданами страны, где их предки селились задолго до нового летоисчисления. Арабский язык стал официальным разговорным и письменным, а между собой мы общаемся на иврите, и стихи я пишу исключительно на иврите.

 

                                                                       (Продолжение следует)






* Гаон – сан главы академии. Аморай – толкователь. В Талмуде это слово употребляется в значении разъясняющего, о чем говорил законоучитель. В более широком смысле применяется ко всякому ученому талмудисту, выдающемуся своими познаниями.Таннай – титул законоучителя на Земле Израиля в I и II в. н.э.



К списку номеров журнала «Литературный Иерусалим» | К содержанию номера