Алиса Гринько

Король времени

Это отрывок из второй книги дилогии «На краю бездны».  Подзаголовок:  «Страсти по России перед Советами».  Это было время, когда люди «жили в разных веках, на разных планетах».  «Разрыв был болезненный и ужасный» (Н.Бердяев). Название книги взято из цитаты Е.С.Боткина: «Проходил год за годом, а очаровательная, маленькая, сказочная страна Царское Село мирно спала на краю бездны». Книга готовится к печати.  Первая книга дилогии вышла летом 2017 года в Москве, в  издательстве «Вест Консалтинг».    

 

КОРОЛЬ   ВРЕМЕНИ

 

Я хотел найти ключ к часам человечества.                                                                                                                    

Велимир  Хлебников     

 

Поздний, ненастный, холодный ноябрьский вечер в квартире Бурлюков. Стук в дверь.

Давид.

– Кого черт несет в такую позднотищу!

Жена.

– Не открывай! Не открывай! Шляются всякие. Застудишь комнату!

– Еще натопишь.

Идет к дверям. Отпирает. За дверью – высокий, в старой солдатской шинели, в галошах и каких-то опорках, мешок за плечами, без шапки.

– Ты! Витька! Черт! Откуда? Проходи! Проходи! Машка! Это – Витька!

Жена, заглядывая в сени.

– Ах, Виктор Владимирович! Сколько зим… Как вы… Холодно на улице. Промокли?

– Да, Мария Никифоровна… Давно… Здравствуй, Давид.

– Хорош болтать! Тащи самовар, не остыл еще? И пожрать там чего осталось.

– Иду, иду!

– Да проходи ты. Сюда, к печке. Снимай это.

– Наслежу…

– Подотрет. Промок весь. Вот накинь. Давай мешок. Легкий, чего там у тебя? Стихи, небось?

– Стихи, да… намокли… бумага…

– Намокли, подсушим.

Через полчаса. Поэт сидит у печки в валенках и накинутой на плечи шерстяной шали. Вынимает из подмокшей наволочки помятые листки, разглаживает на колене. Бурлюк поднимает с полу листок, читает. «О, иссмейся рассмеяльно смех надсмейных смехачей».

– Витька, ей-богу, ты гений!

– Наверно… Я… знаю… Слушай, Давид, я тебе скажу. Я открыл законы чистого времени. Всё оказалось просто. Геометрия. Пространство и время – они, знаешь, симметричны. Как в зеркале. Еще Пифагор… он мой последователь…

– А! Вот и самовар. Ладно, Витька, садись к столу. Попифагорим потом. С твоим последователем. Чайку горяченького. А, может, что и погорячее найдем. За встречу.

– Чайку, да... Знаешь, всё построено на степенях двоек и троек…

– Виктор Владимирович, вот пирожка отведайте.

– А, да. Спасибо, Мария Никифоровна. Я голоден.

 

ЗАРИСОВАТЬ МУЗЫКУ

 

«Футуризм – не школа, это новое миросозерцание», – заявил Давид Бурлюк, художник, поэт, критик, сын управляющего имением графа Мордвинова в Таврической губернии. Окончив художественное училище в Одессе, он уехал за границу, в Мюнхен, где учился в Мюнхенской Королевской Академии, в группе, организованной Василием Кандинским. Мюнхенская Академия была центром авангардизма в живописи. 

Василий Кандинский, художник-авангардист, разрабатывал теорию психофизического воздействия красок и созвучий. Однажды он принес на занятия виолончель и предложил начинающим художникам «зарисовать музыку»  

В ставшем чуть более различимым вселенском аккорде рождалось странное ощущение слияния всего воспринимаемого – слова написанного, звука услышанного, цвета увиденного. Искусство должно отображать «изначальную целостность бытия», равенство высшего и низшего, земного и небесного, вечного и сиюминутного. Это было продолжение символизма, еще одно микроскопическое приближение к иному.

В организованную Бурлюком литературно-художественную группу вошли Маяковский, Хлебников и Крученых,  позже присоединились Василий Каменский и Бенедикт Лившиц.

Группа получила название «Гилея», по имени местечка в Таврической губернии, где было имение графа, туда время от времени они все заваливались в хлебосольный дом управляющего в селе Чернянка. Там было много комнат и прислуги, и горы съестных припасов, мясных и молочных.

 

Каждый молод, молод, молод,

В животе чертовский голод,

Будем лопать пустоту.

 

«Самым старым из нас – 30 лет, так что у нас есть по крайней мере 10 лет, чтобы завершить свое дело. Когда нам будет 40, другие, более молодые и сильные, может быть, выбросят нас, как ненужные рукописи, в корзину для мусора» – из «Манифеста футуризма».

А пока в корзину для мусора предлагали выбрасывать богов прежних. Манифест провозгласил антикультурную, антиэстетическую, антифилософскую направленность искусства. Это действительно было нечто совершенно новое, неожиданное, даже пугающее…

  Так Бог или Диавол?

  «…они равны и подобны…».

 

НАШЕ НОВОЕ ПЕРВОЕ НЕОЖИДАННОЕ…

 

«Красота может быть только в борьбе… Поэзию надо рассматривать как яростную атаку против неведомых сил» – из «Манифеста футуризма».

Это был не только протест, стремление к новизне, но и смутное ощущение этого нового, не похожего ни на что…

«Садок судей» – так назывался первый сборник литературных опусов русских футуристов, вышедший в год «глубокого кризиса», в апреле 1908 года. Он был издан тиражом 300 экземпляров на скромные средства Давида Бурлюка.

«…всю жизнь вашу пройдем огнем и мечом литературы: под обоями у вас клопы да тараканы водились, пусть живут теперь на них молодые, юные, бодрые стихи наши».

Таков был девиз. Эпатировать почтенную публику должно было и оформление.  Текст был отпечатан на оборотной стороне цветных обоев разного рисунка с иллюстрациями Давида и Николая Бурлюков, текст был без «ятей» и «ъ» в конце слова.

В сборнике был «впервые опубликован великий поэт современности Велимир Хлебников».  Название придумал тоже он.

«О, Сад, Сад… где взгляд зверя больше значит, чем груды прочтенных книг. Сад…

Где орлы сидят, подобны вечности, оконченной сегодняшним, еще лишенным вечера днем.

Где нетопыри висят опрокинуто, подобно сердцу современного русского.

Где звери, устав рыкать, встают и смотрят на небо.

Где мы начинаем думать, что веры – затихающие струи волн.

И что на свете потому так много зверей, что они умеют по-разному видеть Бога.

Где мы сжимаем руку, как если бы в ней был меч, и шепчем клятву: отстоять русскую породу ценой жизни, ценой смерти, ценой всего».

«Непревзойденная, насквозь музыкальная проза», – так отозвался Алексей Крученых о Хлебниковском «Зверинце».  Виктор Шкловский поместил «Зверинец» эпиграфом к разделу  своей книги «Жили-были».

Шедевр будетлян был первым взрывом; публика была изумлена, возмущена и шокирована. Впрочем, значения особенного выступлению не придали.

«Сборник переполнен мальчишескими выходками дурного тона», – небрежно отозвался мэтр Брюсов. Авторы стремятся «поразить читателя и раздражить критиков».

В «Пощечине общественному вкусу», очередном шедевре будетлян, впервые были напечатаны «числа» Хлебникова. Даты исторических событий были сгруппированы столбиками и разделены числом 317.

«Да, я вижу, что сдвиги, измеряемые в дикарском человечестве,.. бывают через 317 лет и что число это объединяет ряды войн в одно дерево войны» – взирающий на человечество Велимир Хлебников.

В последней строке стояло: «Некто 1917».

 

…где всё уж сочтено

 

«И звезды это число, и судьбы это число, и смерть это число, и нравы это число, Счет Бога, измерение Бога, мы, богомеры, написали на знамени».

Сосчитаны рождения и смерти людей и народов и стран… Судьбы истории… Судьбомеры.  Каждый человек имеет свое личное число.

Всё повторяется, рождения, смерти, войны, моры… Но в этом исчислении, в этой повторяемости – должен быть какой-то строй, порядок, закон! Промежутки времени между событиями должны быть исчисляемы по некоему закону… Получается, что «не события управляют временем, как это часто хочет человеческая воля, но напротив, счет времени… делает события» (Из статьи Хлебникова «О строении времени»).

«Ах, если б снять с небесной полки / Созвездий книгу, / Где всё уж сочтено…» – узнать, понять, почувствовать этот закон! Я бы обратил «человечество в часы»!

 

 

 

 

И они не видят. И они не слышат…

 

На острове вы. Зовется он Хлебников.

Виктор Владимирович Хлебников родился 28 октября 1885 года в селе под Астраханью, «в стане монгольских, исповедующих Будду кочевников… в степи – высохшем дне исчезающего Каспийского моря», «где вместо камышей шумели времыши».

Отцу по роду работы много приходилось переезжать вместе с семьей. Семья была большая, три сына – Борис, Виктор и Александр, и две дочери – Екатерина и Вера. Привычка к перемене мест, любовь к путешествиям останется у поэта.

С орнитологической экспедицией он путешествовал в Дагестан и на северный Урал. Горы густолесые, нехоженые тропы, лешии и лели, Русь дремучая, волхвованная, языческая увлекла журчащей музыкой старинной речи. Захотелось вдруг «породе русской вернуть язык такой, чтоб соловьиный свист и мык текли там полною рекой».

«Вернуть старым славянским богам их вотчину».

 

Зеленый леший – бух лесиный

Точил свирель,

Качались дикие осины,

Стонала благостная ель.

 

Учился в Казанском университете на математическом отделении физико-математического факультета, через год подал прошение о переводе на естественное отделение. Но и его не окончил, за участие в студенческих беспорядках был арестован. Не бежал, когда драгун замахнулся саблей: «Надо же кому-нибудь и отвечать». Месяц просидел в заключении.

В 1908 году приехал в Петербург, где был принят на 3-й курс естественного отделения физико-математического факультета Петербургского университета. Но скоро перевелся на факультет восточных языков по санскритной словесности, потом снова передумал и перешел на славяно-русское отделение историко-филологического факультета.

Был «учен невероятно»; по словам знавших его мог свободно говорить о китайской медицине и о египетских папирусах, о латинских стихах, математике, философии, физике… Хотя «разговорить» его было очень трудно, «погруженного в какие-то такие далекие думы, что переход от них к обычным житейским речам невозможен» (Г.Адамович).  Говорил тихо, запинаясь, едва шевеля губами.

Синие длинные глаза, высокий лоб. «Тихая улыбка татарина».

В Петербурге вел богемную жизнь. Познакомился с братьями Бурлюками: Владимир – «атлет», Николай – студент, главный – Давид. Жил где придется – то у Бурлюков, а то угол снимал в коридоре за занавеской. «Делаюсь сыном улицы», писал матери в Астрахань.

Универсальные знания наложились на особое устройство сознания. Мозг постоянно работал, изобретая сочетания слов, букв, слогов.

«Найти, не разрывая корней, волшебный камень превращения всех славянских слов одно в другое, свободно плавить славянские слова – вот мое первое отношение к слову. Это самовитое слово вне быта и жизненных польз. Увидя, что корни лишь призрак, за которым стоят струны азбуки, найти единство вообще мировых языков, построенное из единицы азбуки – мое второе отношение к слову».

Возврат к старым корням.  И потек «Словоокеан».

Литература – письмеса; автор – словач, делач; театр – зерцог; трагедия – мучава; актер – игрец; зритель – созерцаль; комедия – шутыня, поэт – небогрез.

В конце 1908-го появилась  рождественская сказка  «Снежимочка».

«1-е деймо». На заснеженных ветках сидят снезини, смехини, немини, слепини и поют-разговаривают. Древолюд. Березомир. Это всё есть, но это – иное. Не все его видят, не все его слышат… Духи с повязками слепоты и глухоты завязывают людям глаза.

«Пусть не видят! Пусть не слышат!» И они не видят. И они не слышат.

На него обратили внимание. Его приняли в Академию стиха. Московский лингвист Роман Якобсон, заинтересовавшись Хлебниковым, прислал ему сборник «Сказания русского народа», составленный И.П.Сахаровым.

Руахадо, рындо, рындо, шона, шона, шона, пинцо, пинцо, пинцо, пац, пац, пац – чародейные песни русалок из «Сказаний». Что-то музыкальное, ласкающее слух, право же, есть в этом наговоре…

 

*   *   *

Почему – футуристы?! – возмутился панславист, «журчей с горы русской поэзии». И с лёгкой руки Велимира стали: будетляне.  Велимиром он стал с осени 1909-го, на старославянском это означало: «великий мир».

«Хлебников возится со словами как крот, он прорывает в земле ходы для будущего на целое столетие», восхищался Осип Мандельштам.

Во втором сборнике будетлян «Студия импрессионистов», вышедшем в 1910 году, было напечатано стихотворение Хлебникова «Заклятие смехом». Редактором выступил пополнивший буйные ряды будетлян некто Николай Кульбин, «сумасшедший генерал».

 

О, рассмейтесь, смехачи!

О, засмейтесь, смехачи!

Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно…

 

За фразу «О, иссмейся рассмеяльно, смех надсмейных смеячей!» – Корней Чуковский предлагал «поставить памятник: Велимиру Хлебникову, первому освободителю стиха».

В «Студии» была также напечатана проза Николая Бурлюка: «есть звуки, что кричат нам с самого рожденья…», статья Кульбина «Свободное искусство как основа жизни. Гармония и диссонанс». В ней говорилось о возможной «связи между основными цветами спектра, с одной стороны, и с миром звуков и чисел, с другой стороны».

 

СУМАСШЕДШИЙ ГЕНЕРАЛ

 

«Стоит два рубля. Я эту “Студию” выписал», – вспоминал молодой Георгий Иванов, за год до этого приносивший свои стихи Блоку. Оказалось, он был «один из трех покупателей», еще «какая-то барышня из Херсона и некто Петухов из Семипалатинска. Ни в Москве, ни в Петербурге не продали ни одного экземпляра».

«Обложка буро-лиловая с изображением чего-то непонятного: может быть, женщина, может быть, дом… Содержание же “сплошное дерзанье” – просто меня потрясло».

Словом, заинтересовался и послал свои стихи «редактору». Получил почти восторженный отзыв и приглашение.

На двери квартиры с медной доской: «Доктор медицины Кульбин» красовался кусок оранжевого картона, заткнутый за доску, с надписью:

Клуб равнодействующих

АСОЦ-ХУД-ПОЭТ-ФУТ-КЛУБ ИМПРЕССИОНИСТОВ

 

Генерал-медик, приват-доцент Военно-Медицинской академии, действительный статский советник Николай Иванович Кульбин вдруг в один день и один час переменил всю свою жизнь. Случилось с ним такое в холодный январский вечер, когда вышел он из дому по какой-то надобности, в госпиталь или в Академию, – и не вернулся.

«В его шинели и очках, с его лицом и походкой, открыв дверь его французским ключом, в эту квартиру вошел другой человек».

Было так. Он шел по Каменноостровскому мосту… Вспыхнули все фонари… Вдруг в один миг – странное озарение произошло в душе… Он даже остановился, потрясенный… «Старый дурак, – подумал, – на что ты убил пятьдесят лет жизни!»

И – пошло-поехало. Будетляне с хохотом и восторгом приняли генерала-расстригу в свой круг. Он еще и оказался порядочным рисовальщиком и изобразил в новой авангардистской манере портреты Крученых, Хлебникова и даже – самого мэтра футуризма Маринетти во время его приезда в Петербург.

У генерала в квартире ночевали бездомные будетляне. Нарядная горничная на серебряном подносе подносила стопку и огурчик для Владимира Бурлюка, занемогшего с похмелья. В три часа ночи звонил Крученых, требовал денег.  А их превосходительство чувствовал себя преотлично в этом балагане и только время от времени спрашивал:  «Вы думаете, я сумасшедший?»

Он организовывал выставки футуристов. Занялся издательством. Это внезапное преображение среднемыслящего российского человека со сложившейся карьерой и вполне благовидной репутацией свидетельствует о той силе, с которой встряхнуло русскую мысль и изменило мир новое проникновение, так что даже неподготовленному, непосвященному померещилась в этом новом – истина.

«Точно я совсем погибал и чудом спасся».

А в тот день посещения – войдя в квартиру, увидел Георгий Иванов в комнате у стола  сухонького, строгого с виду старичка-доктора в пенсне, а перед ним на стуле – изможденного человека с всклокоченными волосами и желтым лицом. Он слегка смутился, подумав, что пришел не вовремя, помешал приему пациента.

«– Отлично, – строго говорил доктор, – форма бытия треугольная. Следовательно, душа тоже треугольная?

–  Д-д-да, т-т-треугольная, – дергаясь, утверждал «пациент».

Это был Велимир Хлебников.

К списку номеров журнала «Литературный Иерусалим» | К содержанию номера