Анна Креславская

Зимний сон

МАНДЕЛЬШТАМ


Куда ты, один, ребёнок?
Там лес до небес и тьма.
Там плачет луна спросонок
И глухо вопит сова.

Куда ты, щегол, проказник!
Там лагерь и Колыма.
Спешишь, ротозей, на праздник?
А вместо него – чума.

Да – бреда беда, да – бездна.
За посох, что взял, не спросив,-
И кости твои исчезнут,
И вещей строки курсив.

А пыль – это тоже – Камень,
Измученный за века,
И звёзд первозданный пламень,
И даже... поэт в облаках...

И ты вспоминаешь слово,
Забытое навсегда,
Найдя его, как подкову,
За совестный дёготь труда.

Того, кто с веком сражался,
И равному не убить.
Стиха виноградное мясо
Тебе удалось пригубить.

Дверными звеня кандалами
В подъездах чумных эпох,
Посмеешь остаться с нами –
Расхожий чертополох. –

Ты всё не устал метаться:
За спичкой жилья, житья
И жечься ещё и рваться
Стежкам твоего шитья!!!

Стигийские бьются птицы
О Дантовых дисков стан.
И клетка пуста! Клубится
страницы морской туман.

 

ГОРОДА

 

из моих стихов о голландии можно составить реестр моих интересов
но все же эта страна никак не станет моей
это только в сказках бывает знаете ли вот привез принц принцессу
на родину и стала эта родина матерью ей

 

а мне наверное никогда не станет родной чужбина
мне даже моя родина матерью не была никогда
это не жалоба это просто такая судьбина
в чем-то родными были мне только некоторые города

 

вот как мой запорожье по-прежнему рифмующийся с бездорожьем
или убогий сандерленд с бурлящей морской сединой
или ньюкасл в нагромождении камней и мостов безбожном
или льер словно чайка вечно плачущая надо мной

 

но и они как родимый мой антверпен и двоюродный брюгге
помаячили и растаяли звонкой льдинкой в моей душе
вспоминаю я о флоренции как о близкой своей подруге
и с любимым йорком было бы счастье хоть в шалаше

 

помню как меня увозили из золоченой осенней севильи
я плакала расставаясь с ней словно с родной сестрой
как мадрид с саламанкой мне объятья свои раскрыли
лиссабон вливал в мои вены праздничный свой настой

 

и лилась дворцовая музыка с неба где-то на берегу луары

и друиды сгрудились возле камня под деревом в сен-валер
и прозрачная нерха пела канте хондо и стонали ее гитары
и конечно я помню в облачке тонкой пыли парижской сквер

 

эдинбург мой с портретом ахматовой и собором святого жиля
промозглая венеция мерзнущая в ризах зимней поземки
ах скажите неужто и там мои предки когда-то жили
неужели они в потемках признали во мне потомка

 

а еще ведь была и прага был краков и вроцлав старинный
и восковая кордова где я точно жила когда-то
а в берлине я тоже вспомнила старую унтер ден линден
и как по ней проходили наполеоновские солдаты

 

о мои города белоснежный убитый мой севастополь
и роскошный хотя и жестокий для меня иудейки рим
я бреду как всегда по харлему странницей одинокой
вдоль реки и каналов города притворившегося родным

 

зимний сон

 

и как теперь искать тебя в саду
где виснут облака на каждой ветке
в полночном полусне-полубреду
вдоль мерзлых листьев сумрачной расцветки
бреду беседка в зазеркалье тихий пруд
в котором ил густой и запустенье
тебя вовек живые не найдут
среди земных теней твоей нет тени
ты странник заблудившихся времен
тебя ведут в неведомое предки
ты где-то здесь везде со всех сторон
где виснут облака на каждой ветке

 

*  *  *
какая смелая зима
ни седины ни страха смерти
стоят конвертами дома
и я одна в своем конверте
но кто заслал меня сюда
к реке с янтарностью древесной

молчит озябшая вода
и адресаты неизвестны

 

ужель отправила сама
туда где сроду не читали
витиеватости письма
с шероховатоватостью печали
без мачты весел и ветрил
сквозь предначертанные реки
листок оторванный приплыл
к листку другого человека

 

здесь зеленеет влажный куст
зима есть время размышлений
к родным сердцам отсюда рвусь
из плена праздности и лени
щеглом у спаса на крови
цветком засушенным в конверте
предзимьем в отблесках любви
ни седины ни страха смерти

 

*  *  *

Золотые нежные вериги
старческого сытого житья...
Снятся мне оставленные книги –
Книга Жизни, Книга Бытия…

 

*  *  *
за потерянным раем не факт что немедленно ад
говорят там за краем не пули шальные свистят
не взрывается сердце на тысячи мелких кусков
но бредет спотыкаясь бредет умирая любовь

там никто не узнает что не рельсами катится жизнь
там седая река изрекаемой непререкаемой лжи
там бесслезное поле лежит в безвоздушной распятой дали
косяком в никуда все надежды и боли земные ушли

за потерянным раем уже ни растерянности ни тоски
не от страха но от безысходности там все глаза велики
и хотя холодны но легки струи рек по которым плывет человек
потому что прощает
прощается с нами навек

 

ХАРЛЕМ


на своей усталой паутинке
раскачался паучок слегка
серости не занимать картинке
и в глаза катит зимы тоска
веники-кустарники виденья
северных карикатурных лет
завершенного произведенья
в этой жизни не было и нет
все покрыто мокрой пеленою
даже одичавшие цветы
и зима вполне родня с войною
ставит все у гибельной черты
дремлют студенистые каналы
зеркалом извилистым река
поселилась даже у причала
вместо лодки зимняя тоска.
городок от кочки до пригорка
снится сам себе и бредит он
девушка стоит в своей каморке
и читает важное письмо
то ли тихий образ веры реет
над голландской речкой и мостом
то ли улыбается вермеер
то ли рембрант рябь морщин перстом
по воде как по лицу лелеет

К списку номеров журнала «Литературный Иерусалим» | К содержанию номера