Анатолий Третьяков

Моя мать - еврейка. Рассказ в жанре ритмической прозы

 

 

Посвящается моей сестре Ляле

 

9 декабря 1939

 

Я родился в Ленинграде за два года до войны. Дома был, наверно, праздник, а морозы не сильны. Снег летел больничной ватой, и уже врагам назло, Териоки были взяты, мёртв, кому не повезло… Все вокруг меня сидели, зная точно наперёд: ровно через две недели наступает Новый Год… Но того не знала мама, слыша мой капризный рёв, как уже осталось мало до Двенадцати часов… И не ведали в квартире средь покойной тишины, что осадные мортиры на меня наведены, что планирует над Волгой резать небо «Мессершмитт», что уже готовит Зорге донесенье в нужный МИД… Что от Таллинна до Кушки рассчитал, разметил Рейх, где в могилу ляжет русский, армянин или еврей… И не знало о блокаде, о пайке в 120 грамм в предвоенном Ленинграде поколенье пап и мам… Тихо лучики лучились на прицелах у Десны, ну а мы ходить учились ровно за год до войны…

 

 

Пребывать при родах мальчику не дело… Посмотри-ка, Толенька, птичка полетела!.. За окном вагона в клубах серой пыли собирались в стаи птицы из Сибири… Осенью далёкой этих стай не мало потянулось к югу со всего Урала. Плыли в поднебесье, облетая грозы, до смерти пугаясь криков паровоза. Но одна на крышу села, не пугаясь – мне принёс сестрёнку белоногий аист!

 

1945

 

Всё дороже далёкие запахи – воспоминания о годах… Мы с Востока катили на Запад, чуть ли не с Магадана на Запад, от каждой станции в разных поездах. Слышали много о немцах, в Риге остановились на десятый день и сразу увидели покорно и немо разбирающих развалины людей. Так это ОНИ?! Быть не может!.. Но автоматчики… Рваная речь… Свисали с рук извозчика вожжи, как петли с виселицы, и балка высилась, как занесённый меч.

 

1948

 

Познавал я мир по маркам. Это был нелёгкий труд. Всё равно, что без помарки написать в тетрадь Талмуд. Марки в марте, марки в парте… Не забуду до сих пор, как не мог найти на карте мира княжество Джохор. (А на марках тигры Брема пасть открыли… Не дрожа, гордо нёс монаршье бремя на спине слона раджа.) На квадратике лиловом (в рамках всем доступных цен) лихо был отштемпелёван чёрной краской – onecent. Во дела! Копеек сорок! Это мне ну хоть бы хны! Совершался бизнес скорый в подворотнях у ханыг… Я себе казался глупым, когда глянуло с листа, подпирая белый купол, по-английски – Палестайн. Только дед мойЛейба-Тэйхел показать на карте смог, где багровый, словно сердце, бьётся маленький комок… Марки утром, марки ночью, марки летом и зимой… Осторожно, на носочках, год пошёл сорок восьмой…

 

1950

 

Мама пришла и сказала: «Мне позвонил завлит, мол, завтра в одном из залов нас всех соберут, говорит… В общем, готовься, евреи! Вопросы: еврей или нет? (в том зале, где я Виринеи слегка покурочил макет*). Мол, обо всём понемногу… Шпицрутены на плацу… А ходите ль вы в синагогу и любите ль вы мацу, и прочее…» Ждут признанья… Но я всё умело скрыл… Да! Вот ещё: нет ли желанья поддерживать Израиль?.. Кто право дал: к Высшей Мере – Ту би или нот ту би – будут решать химеры подонков из КЕЙ-ДЖИ-БИ?.. А поутру – как там мама? – наверно, раз двести подряд я набирал упрямо один – двадцать три – шестьдесят**… Мама пришла и сказала: мол, вызвали на правёж, да отпустили из зала… Да Вы совсем не похожи, да что, мол, с неё возьмешь?.. «Генетик» вонючий, лапоть, паскуда из всех паскуд, тебе на зачёте в гестапо навряд ли поставили б «уд»!.. И всё ж я ему благодарен и пью за помин души… От имени ГОСУДАРЯ даровано было: ДЫШИ!..

 

*) «Виринея» – один из макетов в залах Ленинградского Театрального

Музея.

**) Номер настоящий.

 

1951

 

Под Новый Год, в тот год проклятый (точней не помню я числа), к своим соседям и к «ребятам» по-свойски девочка зашла… Меньшая дочка «тети Кати», что состояла при метле, с сестрой уселась на кровати (свеча стояла на столе), и вдруг, без видимой причины, дитя сказало нам тогда: «Вас выселяют в Палестину, а может быть, ещё куда… И мы в квартире вашей будем, мы тоже хочим жить, как все… Небось, мы тоже будем люди, а вас всех выселят совсем». И, выдав тайное желанье, хотела нас родная власть отправить разом на закланье, и ей внимала жадно мразь. Устами девочки невинной желала нашей крови чернь. Везде о том неочевидно твердили все кому не лень… Уже стояли в дельте топлой бараки с вышкой во главе, уже готов был всё одобрить простой советский человек. Теплушки, цвета свежей крови, сжимая дряхлые «ОВ», держали чрева наготове: вместимость – сорок человек. Созвездье Псов, как стая гончих, терзало небо на куски, и к нам в окно влетали ночью и бились на полу гудки… Но липкий страх, пройдя по венам, нашёл заслон моей беде: так защитят нас непременно, ведь весь наш дом – НКВД! Отец – Герой с парадной Ленки*, он при оружьи и суров! Да что там, в комнате за стенкой живёт мой друг – майор Царьков*!.. Но не успелось, не успели, хоть каждый втайне это ждал: между Китаем и Россией воздвигнуть форт – Жидобиджан. Порвались нити паутины, не довелось с земли стереть… Переселенцы в Палестину на дачу едут в Сестрорецк!

 

*) Имена настоящие.

 

1967

 

… А снег не таял, снег не таял на жёлтых веках и на лбу… Толпа смотрела (не густая) на бабушку мою в гробу. А на блестящем срезе глины, как в свежевымытом стекле, вдруг проявился образ милый давно лежащего в земле… И взор его таит укоры, и знаю сам, в чём виноват… Кладёт печальные узоры на наши лица снегопад… Уже декабрь ткал саван редкий на пяльцах придорожных ив, с могил смотрели грустно предки на остающихся живых… А их уже осталось мало… И с каждым годом реже клан… И не придёт, как прежде, мама к родным могилам на поклон… Мой час пробьёт – меня разыщет и позовёт надменно смерть, но мне на разные кладбища одновременно не успеть…

 

1977

 

…Аможет, мне зайти туда, туда, где бродят тени близких, где фонари, как обелиски, стоят надолго, навсегда. А может, мне зайти туда, где всё давным-давно знакомо, где окажусь я снова дома… А может, мне зайти туда?.. А может, мне зайти туда, где всё родное – двери, рамы… Где, может, дверь откроет мама… А может, мне зайти туда?..

 

1989

 

KLAGEN FAHRT. На границе Австрии с Италией (небывалый в жизни выпал фарт) на стене вокзала прочитали надпись по-немецки «KlagenFahrt». Здесь стоит (проводники кричали) скорый поезд ровно пять минут!.. Мы за три секунды прочитали два печальных слова «Скорбный Путь»… Из России и до самой Вены, с посохом и кожаной сумой, просочились сквозь больные вены тела, поражённого чумой. Наша мать в безумном ослепленье миллионам делает аборт, и с плотов чужие поколенья помогают нам взойти на борт… Томагавк промчался мимо, мимо, вдоль виска, оставив целым скальп… И ка-чают ту-чи пи-ли-гри-мы наш вагон на мягком бюсте Альп… Обокрав, нас выгнала из дома Мафия Московского Кремля… Отрывай скорей с себя фантомы вроде инвалютного рубля. Вот звонок! И рысью и галопом по платформе простучали пять минут… За окном та самая Европа говорит тебе: «Счастливый путь!»

 

1989

 

Я всё бегу, бегу, бегу, бегу из Ленинграда… (Бежать я начал через МГУ за месяц до блокады.) Тогда мне было года два, теперь уже немало. От немцев вырвавшись едва, домчались до Байкала. Я помню первые слова, что бабушка сказала: «Откройте, Тайхман, я жива, мы беженцы с Урала». IchbineinFluchtling*, refugee**, … скитальцы, пилигримы… …Еврей российский – Вечный Жид, слоняется по Риму…


*) Я беженец (нем).

**) беженец (англ.).

К списку номеров журнала «НАЧАЛО» | К содержанию номера