Александр Перчиков

Памяти волшебная шкатулка

Память избирательна. Она высвечивает одни воспоминания и скрывает в туманной пелене другие. Она составляет причудливый паззл, собирает удивительную мозаику, загадочный орнамент из слов и лиц, жестов и фраз, вяжет на спицах времени ткань прошлого. Самые яркие и таинственные воспоминания те, что идут из раннего детства. Я себя помню примерно с трёхх лет. Конечно, это отрывочные картинки, как осколки цветных стеклышек в калейдоскопе. Самара тех лет, конца 50-х – начала 60-х, до сих пор живет в моей памяти. Жили мы тогда на улице Галактионовской, напротив оперного театра, в двухэтажном деревянном доме с «удобствами во дворе». Родители мои и бабушка работали весь день, и со мной сидела моя любимая нянька Лида, татарская девушка из деревни, благодаря которой я тогда уже умел говорить несколько фраз по-татарски.

Помню, в жаркий летний день 1958 года Лида взяла меня, трёххлетнего, на руки и выбежала на улицу. Со всех сторон звучало: «Хрущев, Хрущев…». Люди стояли по обеим сторонам улицы Галактионовской, кто в чем, многие в домашней одежде, выбежав из дома внезапно, повинуясь общему чувству. Помню большую черную машину, медленно проехавшую по улице, но невысокого полного лысого человека я, конечно, в ней не увидел или не запомнил. Да, речь идет о первом и последнем визите в Куйбышев тогдашнего Первого секретаря ЦК КПСС Н.С. Хрущева. Очевидцы рассказывали потом, что местные власти собрали на площади Куйбышева множество людей. Им не давали выйти с площади, и они стояли на жаре несколько часов. Когда партийный лидер наконец появился на трибуне и начал говорить, из толпы уставших людей понеслись протестующие выкрики. Хрущев разозлился, скомкал речь и со словами: «Ноги моей здесь больше не будет…» – сел в машину и уехал.

Не знаю, насколько такая версия визита Н.С. Хрущева в Куйбышев близка к правде или далека от нее, но больше до самого своего смещения в октябре 1964-го лидер «оттепели» в наш город не приезжал. Что интересно, слухи обычно не возникают на пустом месте и дополняют картину происходящего, внося неповторимые мазки в портрет эпохи. Помню, была у меня толстенная книжка В. Вересаева «Пушкин в жизни» 1932 года издания, по-моему, так в ней писатель сознательно выделил разделы: «достоверное», «недостаточно достоверное» и «явно недостоверное». И что интересно – все три раздела были важны для писателя, все освещали громадную фигуру Пушкина по-своему, даже слухи и сплетни о нем.

В Самаре моего раннего детства я помню безногих инвалидов войны в линялых гимнастерках на тележках с подшипниками вместо колес. Они просили милостыню дибо играли на баяне или гармони, а прохожие иногда бросали им медяки. Потом, в 60-х годах, они  как-то быстро исчезли с самарских улиц.

Я помню на старом речном вокзале на Некрасовском спуске большую статую Сталина и его портреты, которые убрали после XXII съезда, в 1961 году. Я помню, как в первом классе 25-й школы не раз шел с одноклассниками домой по улице Рабочей и как мы взахлеб говорили о скором приходе коммунизма – как это будет здорово и как можно будет без денег брать в магазинах все, что хочется, и столько, сколько нужно. Казалось, что в самом воздухе было разлито какое-то пьянящее весеннее вино, было ощущение, что жизнь становится лучше. Году в 1962-м мои родители купили холодильник «ЗИЛ-Москва», который честно прослужил почти тридцать лет, до самого нашего отъезда в Израиль в 1990 году, и это тоже было одним из признаков улучшения скудного и трудного тогда быта.

Прихотливая волна памяти неожиданно выносит на берег сегодняшнего дня не только радостные, но и трагические события из самарской жизни моего детства. Страшная трагедия на старом дебаркадере под Ульяновским спуском, когда подломились мостки и утонуло несколько десятков школьников, собравшихся для теплоходной экскурсии. Ужас, объявший город, когда в поселке Зубчаниновка орудовал маньяк Серебряков…

Я помню, как впервые появились продовольственные талоны на белый хлеб и макароны, и как я, ученик второго класса в 1963 году, стал вдруг кормильцем всей семьи, так как в школьном буфете можно было купить белые булочки, которые назывались «сайки». Я помню, как у бабушки появилась приятельница Вера Михайловна, женщина с искалеченными ногами, на костылях, жившая одна в маленькой квартире на улице Гагарина. Бабушка рассказала мне, что ноги Вере Михайловне сломали в лагере, а ее муж, генерал, был расстрелян. У другой бабушкиной подруги, Фани Ефимовны Кастроль, были очки с толстенными стеклами, и она почти ничего не видела. Оказалось, что она тоже была репрессирована, много лет была в лагерях, потом ее реабилитировали, но зрение там она потеряла. Ее сын Ефим стал врачом, был главным гинекологом Куйбышева, а дочь Евгения стала заслуженной учительницей.

Это все 60-е, вторая половина… Но волшебное свойство памяти таково, что больше вспоминается всё-таки хорошее.

Я самарец во втором поколении со стороны мамы. Она родилась в Самаре в 1931 году, когда город еще не стал Куйбышевом. Все мои корни из Польши, Литвы, Белоруссии. Дедушка со стороны отца, Яков Иосифович Перчиков, был родом из Польши, из города Барановичи, который потом отошел к СССР в составе Западной Белоруссии. Он рано потерял родителей, но смог окончить гимназию с серебряной медалью. Помню, как он слушал на своей «Спидоле» передачи Бт-Би-Си из Лондона на польском языке, так как на русском их нещадно глушили. Дедушка со стороны мамы, Исаак Ефимович Альперович, родился в Вильно, перед Первой мировой войной учился в Высшей коммерческой школе в Берлине, но не смог ее окончить из-за войны. Мой отец, Анатолий Яковлевич Перчиков, эвакуировался с семьей из Минска в первые дни войны в 1941 году, было ему тогда пятнадцать лет.

Все они собрались в Самаре, которая приютила их и стала им домом на многие годы. Дедушка Исаак стал сотрудником самарской газеты «Волжская Коммуна». Однажды я нашел в бабушкином шкафу номер ВК за 1925 год. Это был юбилейный номер, по-моему, по случаю пятилетия газеты. В номере – фотографии ведущих сотрудников, и среди них – заведующий отделом писем, рекламы и объявлений газеты И.Е. Альперович. Он проработал в газете до 1937 года, когда его неожиданно вызвал главный редактор и сказал: «Исаак Ефимович, вам нужно срочно уволиться, я вам настоятельно советую». (У дедушки одна сестра жила в Польше, другая – в Латвии, в Риге.) Дедушка послушался и уволился в тот же день, а через несколько дней арестовали почти всю редакцию во главе с главным редактором. Никто из них не вернулся. Выходит, редактор тот спас моему дедушке жизнь и своим появлением на свет я тоже в значительной степени обязан ему…

Моя бабушка Ольга  рассказывала мне, как в одну из темных ночей 1937 года всех сотрудников газеты срочно вызвали в редакцию, а оттуда послали объезжать все киоски, куда поступили новые, только что отпечатанные экземпляры газеты, чтобы изъять весь тираж. Оказалось, что в одном из заголовков в фамилии Ворошилов была пропущена буква «О», и получилось ВОР ШИЛОВ. Помните, в фильме А. Тарковского «Зеркало» была показана точно такая же ситуация? Как говорится, взято из жизни. Так впервые я соприкоснулся с самарской журналистикой не только в качестве читателя.

Но у этой истории было продолжение. Как я уже сказал, одна из дедушкиных сестер, Фаня, жила в Польше. Буржуазной Польше, как тогда говорили. А ее дочь Ирина, двоюродная сестра моей мамы, осталась в Советском Союзе, занялась активно партийной работой и вышла замуж за видного большевика П. Евдокимова. Ирина порвала со всеми своими родственниками, заявив, что не хочет общаться с людьми, живущими мещанской жизнью и обывательскими интересами. Вот только со своей мамой она продолжала поддерживать связь. Письма, посылки… Однажды поссорилась со своей домработницей (а жили они в знаменитом Доме на набережной), и та, недолго думая, настрочила донос в НКВД – дескать, связаны с вражеской страной, Польшей. Ирину и её мужа арестовали на следующий день. Он получил десять лет лагерей, она – пять. У них был уже маленький сын, Юра Евдокимов, мой троюродный брат. Павел отсидел свои десять лет от звонка до звонка, но перед выходом из лагеря его жестоко избили уголовники, и вскоре после освобождения он умер. Ирина получила после своих пяти лет лагеря еще пять лет ссылки в Архангельской области. Там Юра заработал ревматизм из-за северных холодов и серьезно подорвал свое здоровье.

А в середине 50-х их полностью реабилитировали. Ирине дали персональную пенсию, двухкомнатную квартиру в Москве на Ленинском проспекте. Юра окончил факультет журналистики МГУ и сделал блестящую карьеру в журналистике. В тридцать восемь лет он был заместителем редактора газеты «Вечерняя Москва», общался и дружил со многими известными людьми (в его доме я видел потом его фотографии с Ю. Гагариным, Е. Евтушенко и др.) Но когда ему позвонили из аппарата ЦК КПСС и сообщили, что его утвердили на должность главного редактора советских периодических изданий за рубежом (должность в аппарате Центрального Комитета партии), он поблагодарил и сказал, что навряд ли сможет этим воспользоваться – в тридцать восемь лет Юрий Евдокимов, зам. редактора газеты «Вечерняя Москва», заболел и буквально за несколько месяцев сгорел от тяжелого онкологического заболевания. В его квартире остались жить мать Ирина и сын Костя (жена ушла от Юрия незадолго до его смерти).

И вот тогда, оставшись одна, Ирина начала разыскивать своих родственников. Так она нашла мою маму и стала с ней регулярно переписываться. Я несколько раз останавливался в ее московской квартире, будучи в командировках в Москве. Все там хранило память о Юре и все было необычно для меня, самарского студента, а потом инженера. Шкура белого медведя на полу, пробковый шлем и английский штык на стене и всюду фотографии Юры с космонавтами, академиками, поэтами и актерами. Я пару раз пытался вызвать Ирину на разговор о прошлом, об ее аресте и лагерях, но она избегала этой темы. Я знал от мамы, что, попав в лагерь, Ирина просила прислать ей туда книги Сталина. Что это было – попытка выживания в лагерном аду или заблуждения фанатичного коммуниста? Один раз она сказала мне: «Сталин победил своих конкурентов потому, что умел формулировать лучше других». – «Но он же сломал вам всю жизнь!» – не выдержал я. Она помолчала немного и сказала: «Да, Сталин был негодяй, я его ненавижу».

Больше она к этой теме не возвращалась. Так я снова соприкоснулся с жизнью журналиста, уже московского, с той таинственной аурой, что осталась после него, с моим личным отношением к его судьбе.

Случилось так, что и сам я занялся журналистикой и, как говорится, втянулся. Было это в 1981 году. К тому времени у меня было несколько публикаций стихов в московском журнале и в куйбышевских альманахах и пара заметок об организации молодежного досуга в газете «Волжский Комсомолец». Вообще 1981 год был для меня трудным годом. И материально – к тому времени я был уже год женат, у нас была маленькая дочь, жена моя не работала, так как сидела с ребенком, и жили мы на мою зарплату инженера – молодого специалиста, то есть на все про все было у нас 120 рублей в месяц.

И морально – в том году мой отец тяжело и неизлечимо заболел, и прогноз врачей был такой, что ему оставалось жить несколько месяцев. Я искал хоть какой-то выход, какие-то дополнительные заработки. Были мы однажды в том году в гостях у Натальи Ивановны Михайловой, известного куйбышевского радиожурналиста. Ну, о ней надо рассказать особо. Старейший самарский журналист, она много лет проработала редактором детской, потом молодежной, а потом и литературной редакции куйбышевского радио. Она придумала и организовала детский пресс-центр при Дворце пионеров и много лет им руководила. Личная жизнь у нее не сложилась, и ее семьей стала шумная ватага пресс-центра из разных школ города. Она так и называет их до сих пор: мои дети. Готовила с ними радиопередачи, ездила в Прибалтику, на разные фестивали. Из пресс-центра вышли многие известные журналисты, например А.В. Князев, бывший одно время председателем самарского ГТРК, Марк Галесник, редактор юмористической газеты «Бесэдер?» в Израиле, и др.

Я познакомился с НатИв, как ее звали юнкоры, случайно, когда в 1972 году мне, выпускнику 10-го класса школы № 12 Куйбышева, предложили прочитать стихи в ее радиопередаче о выпускниках. Потом, когда я женился в 1980 году, оказалось, что моя жена Люда Дубникова несколько лет занималась у Натальи Ивановны в пресс-центре, была диктором в детской радиопередаче, ездила с пресс-центром в Прибалтику. Такие вот пересечения случаются в жизни. Может, есть в этом своя внутренняя логика? Ведь именно Наталья Ивановна в том 1981 году посоветовала мне попробовать свои силы в куйбышевских газетах. «Сходи в “Волжскую Зарю” к Саше Боголюбову, – сказала она. – И себя проверишь, и приработок все же какой-никакой».

И вот я в редакции куйбышевской вечерней газеты «Волжская Заря». Захожу в отдел культуры и науки и спрашиваю Александра Боголюбова. Он встает мне навстречу, человек лет тридцати пяти, блондин с голубыми глазами, начинающий лысеть и с заметным косоглазием. Говорит весьма дружелюбно, и мы договариваемся, что первую статью я напишу о проблемах и новшествах по своей специальности, АСУ (автоматизированные системы управления). Мне было интересно попробовать написать об этом, и возможный гонорар, конечно был желанным обстоятельством, но не главным – можно было заработать и больше в некоторых других местах. Приношу статью через несколько дней и отдаю Саше. Он тут же садится ее читать, потом поднимает голову и смотрит на меня внимательно.

«Старик, – говорит он мне, – ты вообще-то читаешь нашу газету? Видел, как у нас пишут? Это же не научная статья, нужно ввести прямую речь, дать примеры, объяснить популярно понятия. Читателю должно быть интересно тебя читать. Попробуй переделать и принеси снова». Так я получил первые уроки от Александра Боголюбова, который стал потом одной из легенд самарской журналистики. Второй вариант статьи понравился ему гораздо больше, но через несколько дней он мне позвонил и сказал: «Старик, есть проблема. Ты тут пишешь об одной из систем, которые разработали в твоей организации – Куйбышевском ПКБ АСУ (проектно-конструкторском бюро), которая называется “детская смертность”. Понимаешь, старик, цензор не пропускает. Нельзя печатать такие слова в газете. Детская смертность есть, а писать так нельзя. Может, заменим на ПЕДИАТРИЯ?»  Я, разумеется, согласился, и моя первая статья в «Волжской заре» была опубликована.

В комнате отдела культуры и науки газеты вместе с Сашей сидела еще одна сотрудница, журналист Анна Сохрина. Про нее Саша сказал шутя: «Анька думает, что она тут главная, но на самом деле главный тут я». С чувством юмора у него все было в порядке. Но на самом деле главным в этом отделе редакции был его заведующий В.В. Князев. Как-то само собой получилось, что я незаметно перешел в его руки, и большинство статей в следующие девять лет писал в основном по его заданиям. Чаще всего это были научно-популярные статьи довольно большого объема, тут-то и пригодилось мое высшее техническое образование. В конце 80-х я еще раз встретился с А. Боголюбовым морозным зимним вечером на улице Ново-Садовой. Он уже не работал в газете и сказал мне, что занялся профессионально фотографией. «Жить же на что-то надо, старик», – объяснил он мне. Сын известных актеров Самарского драматического театра, он рано ушел из жизни.

Трудно сложилась судьба и его коллеги А. Сохриной. Она дневала и ночевала в редакции, личная жизнь у нее не задалась, работа стала ее семьей. Но однажды ее чувствительная психика не выдержала напряжения. После лечения Аня переехала на ПМЖ в Израиль. Однажды мне дали ее номер  телефона, и я ей позвонил. Она жила в городе Арад. Аня меня сразу узнала и сказала: «Я слежу за вашими  публикациями». Не знаю, как она сейчас, жива ли, номер ее телефона потерялся, общая знакомая, которая помогала ей в Самаре, умерла…

За почти девять лет моего сотрудничества с газетами в Самаре жизнь подарила мне немало интересных встреч. Я вспоминаю, как делал целую полосу в «Волжской Заре», посвященную чтению и Обществу книголюбов, вместе с  Геннадием Шабановым. Это легендарная личность, настоящее «золотое перо». Много лет он был собственным корреспондентом газеты «Советская Культура». Мы с ним сделали целую газетную полосу, для которой я написал три статьи, две из них под псевдонимом. Мне Геннадий показался человеком талантливым, добрым и доброжелательным, но несколько, скажем так, не очень волевым. Не мог он устоять и перед «горячительным», и его трагический конец вызывает во мне глубокое сожаление. Когда такие талантливые люди заканчивают жизнь так страшно и так напрасно, это всегда больно и тяжело.

Еще один яркий куйбышевско-самарский журналист, с которым я часто встречался и по заданиям которого написал изрядное количество статей, – это Евгений Жоголев, он был тогда заведующим отделом культуры газеты «Волжская Коммуна». Несколько раз он напечатал в газете мои стихотворные подборки, а затем предложил сотрудничество и в прозе. Нередко он давал мне письма, пришедшие в редакцию, часто о конфликтных ситуациях в школах или училищах, в семьях или на работе. Это были непростые задания, часто не было ясно вначале, какая позиция правильная, на чьей стороне должна выступить газета. Помню, однажды я написал статью о девочке, которую несправедливо исключили из педучилища, разлучив с мечтой стать учителем. После статьи ее восстановили в училище. Жоголев казался человеком неразговорчивым и даже немного хмурым, но он был, на мой взгляд, достаточно мягким и либеральным. Его отец Николай Жоголев был известным в Самаре поэтом, и у меня даже была книга его стихов. Впрочем, сознаюсь, я так и не дочитал ее до конца.

Однажды я написал статью в «Волжскую Коммуну» по заданию Геннадия Гулина. Он тоже был яркой личностью в Самаре. Писал и издавал книги под псевдонимом Андрей Вятский. Он меня поразил тем, что, не приняв мое название статьи, попросил меня тут же придумать и написать на бумаге двадцать возможных вариантов названия, и потом уже мы с ним вместе выбирали самое подходящее. Такой метод работы встретился впервые, и никто другой ничего подобного не просил.

Отдельный рассказ, наверно, о моем сотрудничестве с московской и всесоюзной газетой «Труд». Это началось, по-моему, году в 1986-м. Мне позвонил собственный корреспондент газеты в Куйбышеве Николай Чайковский и сказал, что его заинтересовала моя статья в «Волжской Заре» о новых разработках под руководством профессора Фатенкова в куйбышевском медицинском институте. «Не могли бы вы ее подготовить для «Труда», несколько сократив и сделав более концентрированной?» – спросил он меня. Так началось наше сотрудничество, длившееся до 1990 года, до моего отъезда в Израиль. Был я однажды в командировке от работы (а работал тогда в вычислительном центре Приволжского управления магистральными нефтепроводами) в городе Бугульма. Было это зимой, мне стало как-то грустно и одиноко в чужом городе, и я пошел и купил в киоске «Союзпечати» свежий номер газеты «Труд». Открываю газету и вижу вдруг на первой странице знакомую фамилию – свою. Это был мой репортаж об открытии в Куйбышеве первой линии метро из четырех станций.

При всей важности, какую имела для меня журналистика, я никогда не думал о том, чтобы сделать ее своей основной профессией. Она была моим увлечением, хобби, дополнительным заработком. Но однажды я все-таки сделал попытку перейти на работу в газету «Волжская Заря». В том жарком мае во второй половине 80-х меня пригласили в куйбышевский Дом актера, где в День печати 5 мая награждали лучших журналистов и рабкоров. Я получил из рук заместителя редактора газеты Почётную грамоту. По своей наивности спросил после церемонии заведующего отделом: не могу ли я перейти из внештатных в штатные корреспонденты? Он пошел «провентилировать» вопрос с замредактора, а когда вернулся, то, отводя глаза в сторону, ясно дал мне понять, что… Ну, в общем, в редакции и так уже слишком много сотрудников с «неправильной» пятой графой в паспорте.

Если бы ведали они, как я им потом был благодарен за этот отказ, особенно, когда оказался в Израиле и увидел, как трудно найти работу и достойно зарабатывать русскоязычным журналистам. А моя основная профессия программиста все эти годы меня надежно кормит. Будем надеяться, что так и до пенсии продолжится. Но журналистика в моей жизни не раз меня выручала. Некоторые случаи остались в памяти как страницы какого-то авантюрного романа.

Было это в 1985 году, в Риге, куда меня послали от работы на двухмесячные курсы повышения квалификации. Жил я в институтском общежитии, но на последние две недели ко мне должна была приехать моя жена, и куда я ее поселю? Попробовал поискать номер в гостинице, но куда там! Лето, разгар туристского сезона, все переполнено. И тогда у меня возникла идея. Я приехал в небоскреб рижского Дома печати, показал милиционеру на проходной мое удостоверение нештатного корреспондента куйбышевской газеты «Волжская Заря», поднялся на лифте в редакцию вечерней городской рижской газеты «Ригас Балсс» («Голос Риги») и пошел в кабинет редактора. Редактор, высокий седовласый латыш Вильгельм Карлович принял меня очень учтиво. Я предложил ему написать что-то для газеты на местном материале. В то время набирала силу антиалкогольная кампания, объявленная новым генсеком Горбачевым. Вильгельм Карлович позвал двух штатных сотрудников, и мы обсудили темы возможных статей. Помню, одна из них была о работе и проблемах кабинета для реабилитации анонимных алкоголиков; вторая, кажется, о воровстве, цыганах в городе и еще что-то в этом роде.

В конце встречи редактор спросил меня, есть ли у меня какие либо просьбы. И тут я спросил: не может ли он забронировать мне номер в гостинице? «Нет проблем», – ответил он и тут же велел секретарше подготовить письмо в гостиницу «Балтия» в самом центре Риги.

Мы оба честно выполнили свои обещания. Я написал две статьи (когда я их принес в редакцию, работавший со мной журналист газеты сказал: «Ну вот, сразу видна рука профессионала» – и это при том, что журналистике я формально никогда не учился). Газета «Ригас Балсс» выходила на двух языках – русском и латышском, и я впервые увидел, как выглядят на латышском языке и статья, и моя фамилия под ней. 

К списку номеров журнала «Литературный Иерусалим» | К содержанию номера