Сергей Касьянов

Каменный ветер

КАМЕННЫЙ ВЕТЕР

 

Осталось от Блока пустое тряпье –

И ветхости мягкая рана

Уже расползлась, и по кромке ее

Безгубо сочилась нирвана.

 

...Он сам перевелся в иной лазарет,

От слабости плавая в стыни,

Но синею спичкой глухой кабинет

Горел в петроградской твердыне.

 

И лишь одеяло дышало во мгле,

И вата его клочковато

Все билась, клубилась по вешней земле,

Как поезд дымясь виновато,

 

Как поезд, в котором он плыл от друзей

В Эдем свой лазурно-багровый,

Где голой скрижалью грозил Моисей –

Пророчьей железной обновой.

 

Белье разорвали на тысячи роб,

На тысячи нар одеяло

Свезли,

       распластали,

                               и вшивый сугроб,

Набив себе брюхо, умыл его лоб,

Громоздкий и вялый.

 

В петропольской гнили он бредил, вдали

От топота мюнхенских кружек –

И волосы всех Незнакомок цвели

Сквозь ткань безымянных подушек.

 

И поезд уже завернул, дребезжа,

В тупик, где шинели и крики,

Где Алая Роза – колымская ржа

И ягоды костяники.

 

Мой век напоследок ему подвывал,

Тянулись за ним в голубиный провал

Глупцы, подлецы и скитальцы...

 

...А я одеялом его укрывал,

И каменный ветер мне плоть продувал.

 

И вата налипла на пальцы.

 

ХРАМ

 

Потому что не жить, отрекаясь, кляня и горланя,

Я скользил по ледку через плечи служилых ворон,

Но нашел свой отлет в оперенье мутанта-орлана:

И горяч жеребец, и почти розовеет паром...

 

Знаю, что-то стряслось, улыбнулось в проклятой «Дубине»,

Рыбари-бурлаки посветлели от соли в траве.

И двоится свеча, колыхаясь в рождественской глине,

И щебечет цветок у надежды в пустом рукаве.

 

Эх, Россия-простуда: мордовская, детская слава,

Дочь панельной любви, перебитое настежь стекло,

Ни стихи, ни стакан, ни погромы и римское право –

Ничего твой косой вифлеемский прищур не спасло.

 

Боже, дай догрести до клочка, чтоб лысеть на трясине,

А с пером в животе я и сам доберусь до земли...

................................................................................................

Сын и Дочь подойдут; Он же – только о Сыне, о Сыне...

Дочь ладошки лизнет и глазницы прикроет в пыли.

 

Ну, еще потерпи – скоро станет тепло и богато,

Снова нищие спят, и Звезда выплывает из ран.

Но ползут к алтарю не волхвы, а бухие солдаты,

И пустым рукавом подметают бревенчатый храм.

 

 

*  *  *

Хлябь и тоска, дрянь мартобря... Стужа.

Лужа и лед – черствая грудь поля...

Тихо прошла мыльная тень – дружба.

Ну, и плевать, если трясет – воля.

 

Вкось или вкривь, жар твой, надрыв – ладен.

Только и я, падок ли, сыт – пленник:

Впрямь алкоголик – рыжий твой блик гладил,

И, паралитик, плыл на плоте, как напоследок.

 

В талом пласте комья земли стукнут по тлену...

Скрежет качелей... Чей это сон на взрыде?

В рубищах Трои цветами зажгли Елену

И на колени пал дряблый пророк Овидий.

 

Сердце болит – душный болид, овод разлада,

В слякоть жужжит, в бремя морщин, в разлуку.

Что я могу? Кровь постеречь, хруст листопада?

В хриплой воде не удержать скользкую руку...

 

*  *  *

Апреля ласковая ложь –

Стыдливый леденец...

Ко лбу приник ладонью дождь,

Агонии венец,

И заклубился надо льдом,

Но засветло горит

Его тунгусская ладонь –

Живой метеорит.

Он гиблой паволоки синь,

Он – благ, он – облака,

Он – желтый, мятый апельсин,

Чья мякоть так легка.

Когда летать придет черед

Любимой в тишине,

Он землю медленно зальет,

Пульсируя в окне.

 

Тогда из губ дохнет мороз,

Колебля пух волос,–

Беззлобье лепестками роз

Засыпет плети кос,

И плети рук, и плеть спины,

Плоть обращая в кладь,

Лишь тени утлые вольны

Летать, летать, летать...

Покуда Перст не отряхнет

Железный виноград,

Горох людей, пророк-пилот

Сгорают наугад...

..........................................

Но всё ровнее крови гул,

Всё глуше смертепад,

Вот луч слабеющий лизнул

Безмолвный твой возврат.

Я буду древнее лицо

Больнее целовать,

Потом свинцовое кольцо,

Еще горячее кольцо,

Припрячу под кровать.

 

А там, где гаснет уголек, –

И щебет, и тоска...

 

И сладко-сладко тает лед

У твоего виска.

 

*  *  *

Как жалит уши снегопад,

Пустясь напропалую, –

Так и душа провидит ад,

Пустующий впустую.

 

Уже никто не виноват,–

Длинней, чем тень косая,

Всю ночь костлявый аппарат

Косою машет наугад,

Ничуть не попадая.

 

А божий дар живет в груди,

Клокочет, что твой кочет...

И сколько горло ни труди,

Мычит и жечь не хочет.

 

На голых ветках по утрам

Свисает жухлый тарарам

И черный локон снега...

Но заберет синюшный хлам

Врачебная телега.

 

За ней намокнет колея

Слюдою непогодья...

И тьма валится, как ничья

Запрошлогодняя хвоя,

Сухая от бесплодья.

 

Облуплен двор, зашмыган сад.

Сжимают сердце вести,

Что были мы лет сто назад

Когда-то здесь. И вместе.

 

Я доставал бокал и пил,

Отогревал и плакал...

Но это льдышку защемил

Какой-то лишний клапан.

 

Зато дерзил и врал Эдем,

И так горели щеки,

Что мы уже с тобой совсем,

Совсем, судьба, в расчете.

 

Ведь там, где нежились луга

И никли от простуды,

Набрякла мутная шуга

Распаханной запруды.

 

И хоть до века шарь багром,

Клад не отдаст водица...

Но смерть кончается добром,

Когда придет весенний гром

И всем распорядится.

К списку номеров журнала «Литературный Иерусалим» | К содержанию номера