Здравствуй! Здравствуй! Стихотворения

Родилась в Москве, в 1968 году. Окончила Московский юридический институт (1992), Литературный институт им. Горького, факультет «Поэзия», семинар Игоря Волгина (2000). Член Союза писателей России с 1997 года, в 2012 году перешла в Союз писателей Москвы. Юрист по первому образованию. Выпускающий редактор журнала. Живёт в Москве. Автор девяти книг стихотворений. Лауреат многих литературных премий. Публиковалась в журналах «Новый Мир», «Арион», «Знамя», «Октябрь», «Новый Берег», «Волга», «Интерпоэзия» и других.

Стихи Марии Ватутиной, пожалуй, можно воспринимать и как поэтический документ времени. Причём не только того, в котором живёт автор, но и времени в его историческом и метафизическом смысле, времени, вобравшего времена человечьи в моменты их драматических преткновений. Стихи Марии Ватутиной – это летопись с порой библейским лексическим привкусом. Конечно, это, прежде всего, летопись себя, но, право же, её прочтение создаёт ощущение аутентичной, удивительно достоверной запечатленности человека общего, человека библейского. А всё потому, что летописец зело мастеровит, глубок, философичен, пристален, наделён замечательным даром видения и обобщения самых разрозненных бытовых подробностей в бытийные сущности.

                                                                                                                                                                                                                           О. Г.

 
* * *
 
Здравствуй! Здравствуй! Родственник! Кровинка!
Губы помнят, как тебя зовут.
Подожди, попала в глаз соринка.
Девяносто пятый. Институт.
 
Эту старость, эту мешковатость,
Эту сухость кожи, худобу –
Не замечу. Старость – это святость.
А грехи украсили судьбу.
 
Встретились в толпе, где лица, лица –
Расставанье длилось меньше дня.
Ка бы знать, что память обнулится,
Прошлое исчезнет из меня!
 
Помню, что родной, но кто ты? кто ты?
Сколько жизней прожито во сне?
Я боюсь, не выдержат пустоты
Возрожденья памяти во мне.
 
Лучше пусть обрывочные эти –
Воробьевы, Симоновский пруд…
Это все историки на свете
Жизнью на поверку и зовут.
 
 
* * *
 
На колу мочало – начинай сначала.
Вот опять природа тебя зачала,
Ты повторно – точка, на каплю капля,
У тебя повторный прогон спектакля.
 
И пока растут твои оболочки,
Прирастают силы, краснеют мочки,
Ты лежишь в утробе своей постели,
Заживляя память, как рану в теле.
 
Но однажды, силой сменяя ветхость,
Поползёт рука твоя на поверхность
За водой в стакане ли в интернете,
Потому что вечны мы, сучьи дети.
 
Потому что, как ни противься, свинтус,
А в тебе работает фотосинтез,
Умножая жар, разгоняя массу,
И пошло-поехало как по маслу –
 
До конца дороги над той имбирной
Океанской гладью, к тоске надмирной,
Поведясь на птичий призыв паренья,
Обобщая смыслы всего творенья.
 
 
* * *
 
Проживу монашкой, умру витией,
Только, даже если и не грешна,
Не бери меня, Господи, во святые,
Потому что смерть у святых страшна.
 
У заставы райской устав железный:
Повышают ратников в званье ведь
Не за то, что в жизни тягался с бездной,
А за то, что принял за это смерть –
 
С расчлененьем, кровью, посмертной дрожью,
Чтобы помнил ты до конца времён:
Человек способен на дело божье,
И на жертву божью способен он.
 
 
* * *
 
            Не судите никак прежде времени, пока не придёт Господь,
           Который и осветит скрытое во мраке
           и обнаружит сердечные намерения
                                                                   (1Кор.4:5)
 
Началось с того, что всякий пошёл судить.
Начался судёж, понеслась реакция по цепи.
Если кто осмеливался мысль родить,
На костёр его, и развеют прах по степи.
 
А другие, крадучись из мазутной тьмы,
Хвать и этих, что в кружки сошлись у кострищ,
А потом, пионеры, приходим такие мы
И в колонны строимся в направлении Трёхселищ.
 
Вот мы движемся факельным шествием по лесам.
Наши уши голодают по вражеским голосам,
Мы живём, пока встаёт у нас на чужую речь,
И в варяжской нашей крови: кого бы сжечь.
 
В ритуальных танцах все мы теперь жрецы.
А когда друг другу станем лишь – мертвецы,
Народятся немые дети на весь простор,
Чтоб не дай-то бог – слово за слово – на костёр.
 
 
* * *
 
И вот они пришли к тому, кто знал,
Откуда происходит каждый сущий,
Кто видел сквозь магический кристалл,
Где трещина проклюнется в несущей,
Чей опыт превращён уже в чутьё,
Чтоб рассудил – где правда, где враньё.
 
Тем утром перламутром потолок
Переливался, свет сиял под сводом.
Они вломились, как один поток,
Но разделились надвое с приходом.
На лагеря, на касты, на рода,
Но правда неделима, вот беда.
 
Арбитр, оракул, кто он там, пророк,
Он знал: всё возвращается к пещере,
Где дикари, исторгнув грязь и сок,
Опустошив все полости и щели,
Вот-вот и повернут глаза к нему.
– Чья правда? – спросят каменную тьму.
 
А он, другого типа гоминид,
Не азиатской сборки трансформатор,
Узнавший, как вселенная звенит,
Не реформатор, просто прокуратор,
Не знал, где правда. Ну, не знал. Не знал!
Зажглись костры, и близился финал.
 
 
И ВЕЧЕР ДЛИТСЯ
 
1.
 
Кто посуду моет, досадует на прокладку,
Ибо кран свистит, словно он архаичный стилос:
Как ни ставь заплаты, а дело идёт к упадку,
То есть тело идёт ко дну, то есть жизнь сносилась.
 
И тогда взывает к небу посудомойка,
Проклиная кран, из которого каплет капля:
Это всё за что мне, господи? Мне и только!
Это травля, господи, это такая травля?
 
И одной бы капли хватило ей, не протечки,
До которой она терпела ещё, терпела…
Ты прости ей, боже, эти её словечки,
Просто кран чинить – не женское это дело.
 
2.
 
«Отступи от меня», – стучала и я по буквам,
Отрекалась некрепким духом в повторном морге.
Благочинным лайкам счёт вела по фейсбукам,
Предъявляла: вот учитывай их при торге.
 
Я хотела платы за эти мои утраты,
Я хотела благ за мою чистоту и веру.
А когда наступал промежуточный час расплаты,
Показанья снимали, как воду по водомеру.
 
Незаметная течь, бестолковая речь, упреки,
Суесловье, пустоты жизни, строптивый стилос.
Не смиряюсь, но благодарствую за уроки,
На которых я и кран чинить научилась.
 
3.
 
Крепостные речи, спорщики с небосводом,
Со крыльца Василия, рифмой скрепляя фразу,
Выходили и мы на площадь перед народом,
Но народ безмолвен был и невидим глазу.
 
Посылала наша вера нам испытанья –
Безразличье толпы, что хлеще четвертованья,
Умирали наши ямбы среди аилов,
И белели струпья на детушках-книгах, Иов.
 
Ничего мы здесь не просили в труде безгрешном,
Разве что молились рифме в углу столешном,
Починяли мир, да не очень-то он чинился.
Вечер длился и длился, как будто из крана лился.
 
 
* * *
 
Безымянные, неисчислимые,
Бесполезные слуги молвы,
До наивности словом томимые,
В Иудею явились волхвы.
 
Любопытством они не обижены,
И не прочь за собой застолбить
Право первенства. В эти ли хижины,
Во дворец им идти, может быть?
 
Этот поиск, метанье, мучение,
Двуединая сущность творца:
Как узнать золотое сечение?
Чем оправдывать хлеб мудреца?
 
Сколько ждать им, сверять ли знамения?
Составлять ли для поиска план?
Совпадения всё, совпадения!
Самомнение, самообман.
 
Принимают достойно у Ирода,
Но его агентура молчит.
А пещера крестьянская вырыта,
И восход уже кровоточит.
 
Вот, художник, иди на готовое:
Возликуй пред отсчётом веков.
Всё, что миру даёшь ты, не новое,
Это лишь – поклоненье волхвов.
 
Это краткий отчет в Абиссинию
Очевидца слиянья планет,
Трёх планет над холодной пустынею –
В триединый предутренний свет.
 
 
* * *
 
Пешком ли, в казённой карете
Под благословенье Петра
Таланта строптивые дети
Спешат на работу с утра.
 
Закуплены краски и кисти,
Заказчику дело важней:
Как эти хоромы не чисти,
Всё носится запах свиней.
 
Дух божий не вспрянет, покамест
Дух Борджиа в стенах живёт.
Желтки, винный уксус и камедь –
Настенную память сотрёт.
 
Служить первородному делу:
Не папе, а целям творца –
Один заступает в капеллу,
Другой в кабинеты дворца.
 
Ревнуют друг к другу немного,
Но полны извечных идей:
Один – про величие Бога,
Другой – про величье людей.
 
 
MADONNA SOLLY
 
Я книгу читала, которой пока
Не создано временем вовсе.
Я сыну шептала: держи щеголка
И букв непонятных не бойся.
 
И он не боялся, как будто над ним
Я легкие строки читала.
За лапку щегла привязала и нить
На ручку ему намотала.
 
Кто навыка чтенья ещё не обрёл,
Того не печалится темя.
Но дергал его за запястье щегол
И звал полетать надо всеми.
 
Младенец смотрел на земной окоём,
Вздыхая украдкою тонко.
Я книгу читала о сыне своём,
Дрожала рука, да и только.
 
 
* * *
 
Говори, говори, читай, вычитай, слагай.
Копайся в земле и детей строгай,
Подрастут, и снова иди на сцену
И – говори, говори... ты ведь хочешь цену
Себе узнать. Давай заяви
Об окончанье холодной любви.
 
Если перерождается человечий глаз,
Не способный отделить зерна от плевел,
То конечен и любо-пытства запас,
Который творца прогневил.
А теперь бы прописку в Эдеме спас –
Холодок пресыщенности, финальный левел.
 
И вот она стоит, читает вирши о том, о сём.
Пионерским голосом, розовым поросём,
Ей неважно, как аукнется, чем отзовётся.
Мы ещё с неё, как с яблони, натрясём
Новые смыслы, в подоле их понесём,
В своё болотце.
 
Но вот эти складочки носогубные по бокам
Говорят во все века всем мужским богам
И самодостаточным женщинам о картинах,
Где назначает кары Всевышний на новый срок.
Физиогномика – наш конёк,
И откуда что берётся, знаем, и кто пророк
В наших-то палестинах.
 
 
* * *
 
Кто ласковое слово источал –
К тому и льнёшь, обману потакая.
Кто ты такая? Кто тебе молчал,
Увеча, немотою истекая.
 
Но этот по-другому правит бал,
Он властелин участливых вопросов,
Которые другой не задавал,
Ласкательного суффикса философ.
 
Служить живому, мёртвому – блажить.
Живому – свет, а умершему – свечка.
Ты научилась подаяньем жить:
Достаточно и тёплого словечка.
 
 
* * *
 
И вот, как бы ты ни сличала,
Усталость уже от лени не отличить, одичала,
За месяц начинаешь справлять,
Вернее чувствовать праздник, его начало,
Или наоборот, отравлять
Материю, погружаться в будни. Так у причала
Тонут баржи, уходят под воду, ржавеют, мало
Того отравляют залив, и некому исправлять.
 
Превратиться в прошлое проще, чем наоборот
Обернуться будущим, зыбким,
И относительным, без музейных щедрот.
Эволюция смахивает на обман, ибо прёт и прёт.
Но кто его знает, удачен ли расторопный ход,
Или мы живём в катастрофе, потакая ошибкам,
Возвращаемся к рыбкам.
 
Если вечности нет, то нет и мгновения, ангел мой.
Только мы не вписаны в этот пир дармовой,
Биомасса, воспроизводящая мысль и тело,
Категорией времени не овладела,
Но умеет переделывать мир бытовой
И не любит сидеть без дела.
 
Но ни слова больше, ангел мой, про любовь!
Всё исчезнет, не повторится, не заглянет вновь
Как-нибудь, завернув на огонёк, не готовь
Тревожную сумку и комнату для туристов.
Посмотрись в то зеркало, что у тебя внутри,
Жизнь проходит, хотя бы себе не ври,
И уже всё равно, о чём краснеют календари,
И зачем этот мир неистов.
 
 
* * *
 
Смерть вчера гуляла ночью
В доме после двух.
Всей своей костлявой мощью
Мой вбирала дух.
 
Я сказала ей: – Ошибка!
Ты ведь не за мной.
Видно, видишь ты не шибко
В темноте ночной.
 
Смерть улыбкой отвечала.
И к другой плыла,
К той, что с самого начала
Здесь её ждала.
 
 
* * *
 
Не помню пин-кодов, не завожу паролей по тем же причинам,
Паспортных данных лишён мой мозг и мужчинам
О себе могу поведать лишь имя. Долго вожусь у касс,
Банкоматы меня встречают надменно и выдают отказ,
Узнаю в лицо, но не знаю, как обратиться по имени, и не знаю,
Откуда знаю того, чьё лицо сохраняет зачем-то память.
Я ещё вслепую младенца перепеленаю,
Но на верный путь уже не смогу направить.
Вот такими выходят из мясорубки времени, детка.
А попадешь в неё по второму разу,
Наконец-то начнёшь улыбаться всем и всему, и нередко
Бывает – вступаешь в третью фазу:
Ходишь по памяти, как по углям, дымишь прикольно.
Ротозеи в ужасе. А тебе не больно.
 
 
* * *
 
Зима, Мария, пустота.
И вечный разговор с собою,
И препирательства с судьбою,
Уж чересчур она проста.
 
Мне ясности не надо столь,
От ясности с ума и сходят.
Её назвали непростой,
Она – простая, скулы сводит!
 
И предсказуема, как зим
Российских чёрных неизбежность.
Талант – проверка на прилежность.
Привет! Давай поговорим
 
Не обо мне, а о тебе,
Я знаю, ощущаю кожей:
Погрешности в моей судьбе
Похожи на твои, прохожий.
 
Я о себе, но я – о нас,
Я – переписчик, ученица.
Но то, в чём я разобралась,
Глядишь, тебе на что сгодится.
 
Я не великого ума,
Умён диктовщик, небом залит.
А набело уже зима
Всё перепишет и подправит.
 
 
* * *
 
Пока ты спал, пока тебе спалось,
На свете столько связей порвалось,
Отвергнуто и пало столько женщин,
И столько взято узников в полон,
И столько стран сюда со всех сторон
Шлёт ненависть, что горизонт уменьшен,
А умерло такое тут число
Своею смертью, что добро и зло
Мельчают и меняются местами.
И собственный твой крестик стал тяжёл,
Пока из двух ты выбираешь зол
Отечество с отцовскими крестами.
Но ты лежи-посапывай, слезать
С печи не смей, послушайся поэта.
Я прослежу, чтоб не было навета
На этот мир, и после суть сюжета
Попробую тебе пересказать.

Ася Додина, Слава Полищук. «Что Остаётся VI (Сад I)»
Смешанная техника/холст, 54-120". 2014 год.