Михаил Синельников

Послесловие к книге Дмитирия Бакина «Страна происхождения»

 

 

      Два больших рассказа Дмитрия Бакина были по­очередно опубликованы в «Огоньке» эпохи «перестрой­ки» (когда тираж этого журнала превышал два миллиона экземпляров). Эти рассказы были внима­тельно прочтены самым массовым читателем и вместе с тем произвели потрясающее впечатление на чутких ценителей литературы. Вышедшая в при­ложении к тому же журналу тоненькая книжечка Бакина закрепила первоначальное ощущение: в русской прозе появился новый значительный мастер. Притом очень молодой, и эти ошеломляющие рассказы пред­положительно только начало....

      В творчестве Бакина сочетаются огромный и трагический жизненный опыт, глубокое знание людей и обстоятельств, высокое словесное мастерство. Его речь одухотворена, экзистенциальна, много­сложна. Одними и теми же словами писатель го­ворит о разных сторонах бытия, и это – первый признак немалого дарования. Говорится же всегда о самом главном...

      Фигура Д. Бакина в современной русской лите­ратуре таинственна. Очевидно, его жизнь отяго­щена заботами, необходимостью тяжелым трудом добывать для семьи хлеб насущный. Известно, что писатель работает водителем грузовика (эту про­фессию он, вероятно, приобрел еще в годы военной службы, описанной в одном из рассказов). По соб­ственному признанию Бакина у него «мало времени для литературы». Его публикации эпизодичны, пол­ного признания еще нет. Отрадное исключение – книга, изданная во Франции... Образ жизни Бакина в передаче радиостанции «Свобода» назван «лите­ратурным самоубийством». Тем не менее, все на этот день изданные произведения Бакина являются бесспорным литературным фактом. Как не вспом­нить слова одного американского критика, который в 20-х годах на семинаре «Задачи американской кри­тики» заявил, что у американской критики одна задача: всемерная поддержка молодого Уильяма Фол­кнера.

      Русская проза одно из величайших явлений ми­ровой культуры. В советские годы ее уровень ка­тастрофически понизился; можно назвать только нескольких больших писателей, сумевших осущест­виться, вопреки нажиму «советизма». Десятилетие назад русская литература потеряла Юрия Казакова, последнего писателя еще в какой-то мере соотно­симого с мастерами начала века. Все остальное – отдельные удачи... Впрочем, и во всем сегодняшнем мире мало по-настоящему крупных прозаиков, срав­нимых с нобелиатами первой половины века. Теперь получается так, что премия Нобеля чаще дается стране, чем действительному гению. Поэтому каж­дое (столь редкое в наши дни) открытие дейст­вительно незаурядного дарования – мировое культур­ное событие и общая надежда.

      Когда-то о Поле Валери было сказано, что он вошел в Академию, не будучи «обременен литературой. Действительно: горстка стихотворений, и – первый поэт Франции!.. Тем не менее всё же существует закон относительно количества. Качество сделанного Бакиным высоко, и уже существующие его рассказы останутся в русской литературе. Если ему удастся при том же качестве дать количество, он станет великим писателем.

8 июля 1995

 

ПОСТСКРИПТУМ

 

            Публикация двух рассказов Дмитрия Бакина в коротичевском «Огоньке», невероятно многотиражном и читавшимся публикой от корки до корки, вероятно, не на одного меня произвела ошеломляющее впечатление. Вообще мне мало что нравится в текущей литературе, меня многие ненавидят за непростительную резкость критических суждений (все другие обстоятельства и разные мои поступки, как я думаю, лишь давали подобие повода  для выражения этой корпоративной неприязни). Но когда действительно хорошо, то ведь хорошо, и рассказы эти показались  мне попросту гениальными. Я поделился своим восторгом с сотрудниками журнала, ведавшими публикацией, они согласно закивали и сказали: «Да, хорошо!» Но мне кажется, они и тогда не догадались, насколько это было хорошо, а возможно и сейчас не понимают, что в конвейерной текучке перестройки  невзначай открыли дорогу выдающемуся писателю.

            Годы, невообразимо возвышавшие дух народонаселения, были для него же на редкость  скверными  материально. Все мои знакомые  из дня в день боролись за выживание. Лично я тогда за несколько лет переменил, должно быть, больше профессий и занятий, чем все русские писатели. Все же я старался не забывать о своей причастности к словесности. И, предполагая, что гению и таланту в такие времена приходится особенно плохо, лихорадочно соображал, чем бы я мог помочь писателю, тогда молодому. Писал о Бакине заграничным друзьям, привлекая к нему внимание и надеясь на переводы его произведений. Даже (ничего о нем не зная, кроме скупых сведений, сообщенных в «огоньковской» врезке) думал, как бы направить на него гуманитарную помощь, приходящую с сочувственного Запада совсем иным авторам. Это было смешно: позже, при знакомстве с Дмитрием Геннадиевичем, я узнал, что у него имеется кормящая профессия, которой он дорожит…

            Когда я внезапно стал главным редактором петербургского издательства «Лимбус Пресс», первой моей мыслью была мысль об издании книги Бакина. «Пробить» ее, включить в план коммерческого издательства, озабоченного прежде всего немедленной выгодой, было нелегко. Но это удалось, и таким образом вышла в свет первая в России книга, в которую вошли все имевшиеся тогда в наличии рассказы и повести писателя. Послесловием к этой книге стала по желанию владельцев издательства мое рекомендательное письмо, сочиненное для одного австралийского издательства еще когда я не был ни издательским работником, ни знакомым Бакина. Мы спешили издать эту книгу. Иначе я, возможно, написал бы пространней и вообще несколько по-другому.

            Книга, получившая свое название от рассказа «Страна происхождения», со временем всё же оправдала вожделения владельцев «Лимбуса», а уже вскоре сам автор получил заметную тогда литературную премию «Антибукер». По своим соображениям держась в стороне от прессы и тусовки, Дмитрий Геннадиевич прислал на торжественное вручение в качестве  представительницы свою очаровательную жену, прочитавшую  перед собравшимися  текст краткой, сдержанной речи. Не могу не сознаться, что я пережил одно из отраднейших в жизни мгновений, услышав фразу с благодарностью, выраженной лично мне…

            К этому времени проза Бакина уже весьма заинтересовала иностранную прессу и издателей. Но паёк сведений о нём был по-прежнему крайне скромен. Таящийся ото всех замечательный писатель стал легендарен. Некоторые не верили, что  столь странный на фоне всеобщей жажды успеха человек действительно существует. Говорилось, что это – миф, что его произведения – плоды чьего-то коллективного творчества. Но чьего?

            Однако сама издательская необходимость привела меня в серый малоприметный дом, находившийся невдалеке от Дорогомиловского рынка, и привела к знакомству с  поистине удивительным и вполне реальным Дмитрием Геннадиевичем. Внешне он показался мне похожим на благородного белого плантатора-аболициониста, друга и защитника негров, на изящно выточенного природой, светлоглазого фолкнеровского героя. Впрочем, этот профиль еще ранее был нарисован Эдгаром По, а моя ассоциация возникла, быть может, еще и потому, что мысленно я называл Бакина «русским Фолкнером».

            Случилось так, что наше знакомство не ограничилось деловыми отношениями, а стало и, что называется, неформальным. Иногда в беге лет я и моя жена, Наталья Орлова (поэт и автор ряда статей о литературе Серебряного века, также ставшая почитательницей Бакина) бывали в гостях у автора «Страны происхождения». Порою, неожиданно призванный в застолье, приходил и я один. Нельзя было не дорожить такой степенью доверительности. Насколько я понимаю, Дмитрий Геннадиевич был крайне одинок и потому, что сознательно выбрал узкий круг общения, ограничившись, видимо, двумя-тремя друзьями, да и по существу. Последний из названных видов одиночества  – неизбежное свойство художника. Общение же с сослуживцами по грузовой таксобазе, предположительно дружественное, приятельское, прежде всего давало утаившему свои посторонние  от бензозаправки занятия новеллисту  жизненный материал для творчества.

            Наши беседы не всегда были посвящены литературе. Однако, сознавая, что для настоящих, глубоких  читателей основной интерес представляет  прежде всего эта тема, скажу несколько слов о самоощущении этого писателя, об осознании им своего места в литературе. Странным для меня образом Бакин как-то отстранялся от отечественной литературной традиции. Например, холоден был даже ко Льву Толстому, моему божеству. Вообще вкусы его были очень избирательны и казались причудливыми. Явным и осознанным было внимание к англосаксонской литературе и очевидным ее воздействие. Вероятно, определенное влияние оказала и новейшая латиноамериканская проза. Я имею в виду стилистику и некоторые приемы, возможно, что и редкую здесь у нас степень рассвобожденности. Но вот сам материал, по ходу самопоисков, в усилиях становления, привнесенный Бакиным в русскую литературу самобытен и неповторим, воссозданная им действительность трагична по-своему.  Его языковая одарённость велика.

            Прочитал он, вероятно, немало. Многочисленные книги на полках производили впечатление давно зачитанных. Стихами интересовался в меру. Но читал, делая замечания, иногда меткие.

            Предполагаю в нём скрытную обширную эрудицию. Однажды он рассказал мне, что в юности собирался написать роман о Тридцатилетней войне. Тут я подумал, что для этого что-то надо было знать. Хотя бы ознакомиться с монументальным сочинением  Шиллера, посвященным сей разрушительной эпопее… Очевидно, желание ознакомиться с буднями войны, влекло его в юности в Афганистан. Будучи призван в армию, он выразил желание туда поехать для участия в боевых действиях. «Но, – сказал он, - послали тех, кто ехать в Афганистан не хотел».

Жанры, которые составили ему имя, – большой рассказ и маленькая повесть. Но он во все времена подумывал о большом повествовании, о романе. Роман писался медленно и остался незаконченным. Бакин  жаловался на непрестанный кризис, на то, что дело идет медленно. Всё же я думаю, что и над самым кратким текстом он работал  с не меньшей вдумчивостью, столь же неспешно, ещё замедленней и мучительней. Его появления в литературе после выхода книги свелись к регулярной публикации одного рассказа в год в одном московском журнале.

            Он был недоволен собой.

            А вот я, давний уже читатель Бакина, считаю, что  для потомства будет ценной каждая его строка. Если литература вообще продлится.

            Конечно, дарование выдающегося писателя – стихия, с трудом управляемая, если вообще управляема. Чувствуется всё же, что по природе Бакин любил дисциплину, организованность, разумное устройство и труда и быта. Такой человеческий тип в России редок, хотя в истории нашей словесности встречался. Здесь я назвал бы, к примеру, имя Заболоцкого.

Он казался практичным и даже несколько приземлённым. Между прочим, денежная часть той премии целиком ушла на ремонт квартиры и её обновление. Похоже, что этот писатель не мог работать в хаотической обстановке и нуждался в уюте и благообразии обстановки. Такое устремление  можно только уважать.

            Но в углах самого благополучного дома клубится нарастающий дымок сперва неявной драматургии. Уют рухнул, семья, которую её глава нежно любил и которой любовался, как будто бы собственным счастливым осуществлением, в одночасье распалась. Это было непосильно для такого человека и совершенно губительно для такого писателя.

Месяца, пожалуй, за два до своего ухода он мне звонил, коротко, скупо рассказывал о своих трудностях и невзгодах. Возможно, надо было немедленно взять такси и поехать к нему. Скажу, что совесть моя не совсем чиста. Но перед  безвременно ушедшим всегда виноваты все.

Его кончина – большая потеря русской литературы. Но его существующие произведения – её значительное обретение. Возможно, самое значительное за несколько десятилетий. 

19 января 2016   

К списку номеров журнала «БЕЛЫЙ ВОРОН» | К содержанию номера