Лана Степанова

На языках ветров. Стихотворения

Как  мы  искали  клад

 

Как-то летом решили найти мы клад –

я и Дениска, двоюродный брат.

Мне тогда было пять, брат – на год старше.

Взял лопату Денис, я прихватила мешок,

и с утра мы отправились в чахлый лесок

между дачным посёлком и станцией.

 

Огородный заступ тащили зря.

Без него было проще расковырять

моховой ковёр, словно губка влажный.

Мы кусками срывали зелёную ткань,

потому что клад мог быть спрятан именно там.

Получалось неплохо даже.

 

Под ковром земля была голой и неживой.

Мы нашли почерневшего пупса

                              с отломанной головой,

плесневелую сумку, разбитую банку

                                        из-под горчицы,

склизкий жгут, когда-то бывший чулком,

ржавый нож, полусгнивший фетровый

                                              шляпный ком

и монеты россыпью. Можно песком очистить.

 

Помрачнело. Лес поглядел на нас

сотней птичьих, древесных, звериных глаз.

За корягой леший сидел в засаде.

Мне хотелось, чтоб мы не ходили сюда вообще

и не видели смерть вещей.

Оказалось, что я совсем не люблю находить клады.

 

А когда Денис собрал копеек на три рубля,

Встрепенулись деревья, верхушками шевеля,

и прогнали нас к людям, шумя зловеще.

Я мешок волокла. Мешок был пуст,

но казалось, что в нём каменеет груз.

Неужели такими страшными станут...

                                                 не только вещи?

 

А деньги оказались негодными, дореформенными –

так сказала бабушка.

 

Белочка  и  ящерка

 

Бронзовая ящерка сторожила зимой и летом

фонтан с минеральной водой,

                           но стала жертвой «Цветмета»,

когда воцарились вороватые 90-е.

Бронзовой быть и сейчас непросто.

 

Прошло восемь тысяч с хвостиком дней,

но медная белочка помнит подругу, скучает по ней.

Думает:

 

– Кем теперь она стала –

подшипником, втулкой, бра или люстрой

                                      в концертном зале?

Может, в море плывёт, в небесах летает, или…?

Помнит ли, как ключи минеральные били,

путь к источнику был извилист,

а постамент и каменный сток от воды серебрились?

 

Здесь всегда было много курортников пришлых,

а теперь бесстёклыми окнами глядит

                                         санаторий-призрак,

по корпусам гуляет сквозняк истории.

Жутко ушастой в брошенном санатории.

Течёт вода из целебного родника,

в реку бежит, а в реке – облака.

Плывут мимо кучевые, овечьи,

но с ними не поболтать – не владеют речью.

По ящерке медная белка скучает все эти годы,

слёзы с привкусом серы текут в замутнённую воду.

 

Милая, плакать не стоит, что ты!

В альбоме моём до сих пор твоё чёрно-белое фото.

Я помню тебя, и когда-нибудь точно приеду,

после дождя в четверг или в среду.

 

Это не на краю земли, но, белочка дорогая,

меня возвращение в прошлое сильно пугает.

Словно табу. Ты не знаешь такого слова.

Это почти как стать переплавленной снова.

Больно и горячо. По-взрослому и всерьёз.

Но я всё равно приеду погладить твой медный хвост.

 

Ночь  овцы

 

               Подушка уже горяча

               C обеих сторон.

                       А. Ахматова

 

Увяли морфеевы маки,

исчез, словно марево, сон.

Считаю овечек. Однако!

Их будет уже миллион.

За ними следить не желаю,

но мозг не велит прекращать.

Подушка вот-вот запылает,

настолько она горяча.

 

Бессонница – боли кузина,

болезни – родная сестра.

Зануден не-во-о-бра-зи-мо

звенящий полёт комара.

Тиктиканье ходиков бесит,

нервирует шум за окном,

обрывки пословиц и песен

в сознании скачут моём!

 

На сон я, конечно, в обиде. 

На бяшек, хоть дело не в них…

Возьму свой проверенный ридер,

там много закачанных книг.

Пусть жёсток диван, словно камень,

а дрёма ушла за версту,

зато я найду Мураками,

«Овечью охоту» прочту.

 

Примерно к двухсотой странице

в подушку нырну головой.

И сон мне надумает сниться,

и овцы ворвутся в него.

ооооооооооооооооооооооооооо

ооооооооооооооооооооооооо

ооооооооооооооооооооооооооо

ооооооооооооооооооооооооо

 

А где-то чуть ближе к рассвету,

в обьятьях ни-яви-ни-сна

я резко почувствую: эта

овечья всеобщность страшна.

Поскотин и выгонов – сонмы.

Куда б ни вела колея,

мы – овцы. Нас пастырь бессонный

считает в ночи бытия.

 

 

На  языках  ветров

 

От северного ветра злее память,

тоска и сожаления острее.

Я расскажу о том, как всё пропало,

на языке седого снеговея.

В нём много гласных – волчьих и протяжных,

но фразы, как поленья, отгорели

и превратились в клочья чёрной сажи.

И пусть, немного толку в говоренье.

 

От западного ветра мне тревожно.

он бередит сомнения и раны.

Я расскажу, как исчезает воздух,

на языке просоленной моряны.

В нём сонмище шипящих и свистящих,

но только горстка слов для разговора.

А остальные – у Нептуна в чащах,

их рыбы унесли в глубины моря.

 

Восточный ветер – вестник тихой тайны,

он разгоняет предрассветный холод.

Я расскажу о далях и скитаньях

на языке брусничного восхода.

Он звучен, словно жаворонок в небе,

и говорить на нём легко и просто.

Звенит, звенит… но много слов не требуй –

их птицы поклевали, словно просо.

 

Мне южный ветер всех ветров дороже,

он самый озорной, благоуханный.

Я расскажу о радужной дороге

на языке лаванды и тимьяна,

кипрея и настурции весёлой,

на речи муравы и травостоя.

А над цветами зависают пчёлы

и собирают слово золотое.

 

 


К списку номеров журнала «БЕЛЫЙ ВОРОН» | К содержанию номера