Лилит Козлова

Духовное преображение Пушкина

 

«Господи! Душа сбылась:

Умысел Твой самый тайный…»

Марина Цветаева.

 

«В начале было Слово...».

Сейчас уже мало, кто сомневается, что мы живем, какдумаем, как выбираем, своей мыслью строим свою жизнь. Наше представление, образ – это тот посредник, что стоит между мыслью и реальными нашими действиями. Чтобы внутренне измениться, надо этого захотеть, снова и снова возвращаясь к этому мысленно, словами, молитвой, стихами. В стихах образ особенно ярок и убедителен...

Последние три дня Пушкина после дуэли, после смертельного ранения. После ответного выстрела в Дантеса... Появляется новый Пушкин, совсем на себя прежнего не похожий–всепрощающий. Это духовное преображение поэта дружно описывают все, кто окружал его в предсмертные дни.

Каким Пушкин был в жизни, знают все, кто хоть раз заглянул вего письма. Но чувства-то добрые он лирой пробуждал, и это самое главное. Остальное читатель или не знает, или забывает в данную минуту, отдаваясь высокой поэзии, или прощает.

У него был великий спаситель – его любовь к «Мимолётному виденью», которой, конечно, была не А.П.Керн, а, видимо, импе-ратрица, красавица Елизавета Алексеевна,супруга Александра Перво-го.  Известная своей кротостью и благочестием, это, скорее всего, она,со «строгою красой её чела и полными святыни словесами», разговаривала с Сашей Пушкиным и лицеистами в одно из посещений Лицея, – «смиренная,  величавая жена,  приятным сладким голосом».  Тем более что, обращаясь к еёфрейлине Н.Я.Плюсковой, он прямо признаётся:

 

Я, вдохновенный Аполлоном,

Елизавету втайне пел.

Небесного земной свидетель,

Воспламенённою душой

Я пел на троне добродетель

С её приветною красой.

Любовь и Тайнаясвобода

Внушали сердцу гимн простой...

 

Итак, Любовь. Тайная, скрытая, неотступная. Невозможная. Ею полон ряд стихов довосемнадцатилетия.

 

Мечта! В волшебной сени

Мне милую яви,

Мой свет, мой добрый гений,

Предмет моей любви.

И блеск очей небесный,

Лиющий огнь в сердца,

И граций стан прелестный,

И снег её лица ...

 

Именно эта любовь, кем бы она ни была вызвана, поднимала его на высоты духовного переживания, выливавшегося в стихи. Но здесь главное не сами стихи, а то возвышенное состояние, которое испытывал в это время поэт. Пусть только на момент, пока писались стихи. Именно оно его растило, а стихи это состояние фиксировали.

Эпикурейская установка – наслаждайся!– дополненная религиозной верой в загробный мир. Стихотворение «Добрый совет» звучит как кредо юного поэта:

 

Пусть наша ветреная младость

Потонет в неге и вине...

 

В целом, в глубине своей, в самой сути, кредо совершенно верное: установка на жизнь, хоть и быстротечную, полную поиска радости. Если убрать вино Физическое, то, что в бокалах, и оставить вино духовное, как у суфиев, а негу дополнить любовью, то лучше сказать и нельзя. Но в том виде, в каком вся эта установка на жизнь реально выполняется,– это смерть, движение в противоположную от жизни сторону. И он это чувствует:

 

Мы же – то смертельно пьяны, 

То мертвецки влюблены.  (1924)

 

Тупик. Куда теперь? Снова туда же, к новой женщине, иначе себя не расшевелить.

«Души неясный идеал»– женский – работал в его душе всю жизнь, и его мимолётные увлечения на момент в него обращались, им становились. Не случайно так много восторженных юношеских стихов, направленных к Наташе, Дориде, Ольге, Лиде, Делии, Адели.

И незаметно для самого Пушкина в нём формировался светлый противовес шалопаю и повесе.И наконец,ужасный  вывод в 22 года:

«А нам уже пора злословить…»

А злословят на балах старики.

Не хочется сильно углубляться в причины преобладания в повседневности поэта Пушкина иной – земной личности. Видимо, здесь комплекс толчков-истоков: раннее детство в случайных руках кормилицы и няньки без материнской любви и ласки, а поэтому неудержимое желание обратить на себя внимание и выделиться чем угодно, но обязательно стать замеченным и первым. Позже это толкало сказать удачнее, острее, пошлее и циничнее всех своих товарищей. Возможно, играл роль и его очень малый рост, чуть более полутора метров. Надо было как-то самоутверждаться.

На поверхности – ёрничанье, цинизм и бравада: мир гадок и прост, а душа просит высоты и Бога: «глубоких ран любви ничто не излечило»... И пронзительно-чистое, написанное в тридцать лет!

 

…Я вас любил безмолвно,безнадежно,          

То робостью,то нежностью томим,

Я вас любил так искренно, так нежно,

Как дай вам Бог любимой быть другим.

 

Вся жизнь – поиск, томление по Высокому, возможно, не всегда осознанное. Искренне и усердно искал не там, а где проще, очевиднее. Из любимой жены, ПООСТЫВ, сделал «милого друга», «жёнку», неистово ревновал её и заставлял ревновать, снова и снова давая для этого поводы. Злые эпиграммы, кощунственные выпады с необходимостью многоточий при публикациях – острословие, пополняющее ту область жизни, о которой сам же сказал: «Я с отвращением читаю жизнь свою...»

И тут спасают светлые стихи – в них он Настоящий, Лучший, без конца обновляющийся и растущий – с каждым новым возвышенно –поэтичным стихотворением. Тот, кого не надо самому стыдиться и отвергать. Так из собственных недр извлекается новая личность и постепенно крепнет.Стихи-откровение «Пророк» (1826) кладут начало новомуощущению себя-поэта – ведь «грешный» язык, «празднословный и лукавый» – вырван.  Да ещё открылась вся Бездна – «И горний ангелов полёт, /Игад морскихподводный ход», и предназначение –«Глаголом жги сердца людей».

В конце жизни стихотворение «Памятник» венчаетприближение к всё более крепнущей новой личности – в себе. Это момент полного самопринятия. В нём предельная внутренняя распрямлённость автора. Верное ощущение себя и своей значимости. Смелость высказать всё так, как есть, по большому счёту. Высокая самооценка. Естественность гармоничного величавого звучания.

Последние три дня жизни делают новую личность единственной.

45 часов смертельно раненного Пушкина после дуэли. После ответного выстрела в Дантеса, когда, казалось бы, всё правильно – с обычной, житейской точки зрения: «око за око, зуб за зуб». Но вот в какой-то неведомый момент домашний врач признаётся в своем бессилии помочь и предлагает совершить последний религиозный долг. Исповедь Пушкина настолько потрясла священника, что он со слезами рассказывал: «Для самого себя желаю такого конца, какой он имел».

Самое явное во внутреннем преображении умирающего поэта, не скрытое тайной исповеди, – это прощение своего убийцы. Данзасу было сказано: «Требую, чтобы ты не мстил за мою смерть. Прощаю ему и хочу умереть христианином».

В ответ на записку Государя, Николая Первого: «…прими моё прощение. ...О жене и детях не беспокойся. Я их беру на своё попечение», – поэт шепчет: «Скажите Государю, жаль, что умираю, весь был бы его...»

В новой личности – примирение со всем и со всеми.  Откуда только взялись, казалось бы,  любовь и прощение? Но Пушкин шёл к ним всю  жизнь,  с  первого  своего  восторженного стихотворения. А модель прощения не раз возникала в его душекак сопровождение радостного, счастливого момента. В юношеской поэме «Руслан  и Людмила» всё кончается прощением и раскаянием злодеев:

 

Фарлаф пред ним и пред Людмилой 

У ног Руслана объявил          

Свой стыд и мрачное злодейство;

Счастливый князь ему простил.

 

Уже зрелый Пушкин таким же прощением и раскаянием кончает «Сказку о царе Салтане»: «Тут во всём они признались, /Повинились, разрыдались…»

Меньше чем за год до гибели поэт молится:

 

Владыко дней моих! Дух праздности унылой,

Любоначалия, змеи сокрытий сей,

И празднословия  не  дай душе моей.

Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,

Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви

И целомудрия мне в сердце оживи.

 

И сбылось по молитве его...

К списку номеров журнала «НАЧАЛО» | К содержанию номера