Станислав Ливинский

Жизни горькая механика. Стихотворения

ЖИЗНИ ГОРЬКАЯ МЕХАНИКА

 

 

 *  *  *

 

 

Уже оркестр похоронный

трясется в пазике сюда,

и кто-то номер телефона

твой удаляет навсегда.

Уже толпятся полукругом

и произносят прямо вслух –

пускай земля ей будет пухом…

Не дай-то бог нам этот пух.

 

Оставьте только тополиный,

когда жара и там и тут,

и поливальные машины

на солнце радугу поют,

когда осу пленяет скибка

и луч крадётся между штор,

когда, выбрасываясь, рыбка

летит из банки на ковёр.

 

 

*  *  *

 

Жизни горькая механика –

ствол, приклад да ремешок.

А у мальчика-охранника

над губой ещё пушок.

 

Он стоит в нарядном кителе,

тянет шею, словно гусь.

Ну а я ему в родители

ведь по возрасту гожусь.

 

Не скули и не упрашивай –

не ослабится хомут.

Загремит решётка страшная,

коридором поведут.

 

Моему доверься опыту,

дорогой ты мой дружок.

На свободу лучше поутру

выходить, когда снежок

 

над тюремным плацем кружится,

улетая далеко.

И уже всей грудью дышится

так приятно и легко.

 

 

*  *  *

 

И нам откроется с пригорка,

как море ходит ходуном,

и безымянная моторка

век доживает кверху дном.

 

Как будто мы одни на свете,

снимая вещи на бегу,

к воде несёмся, словно дети,

потом – дрожим на берегу.

 

И взгляд не сводим с небосвода,

а там – закат, как тайный лаз.

И две сосны чуть-чуть поодаль

стоят и шепчутся про нас.

 

 

*  *  *

 

Как стояли ребята по росту,

так и сгинули в девяностых –

Рудик, Цоня, с шестого Валера.

Даже там, где был Дом пионеров,

а потом наш пацанский рейхстаг,

где повсюду бутылки и карты,

возвели на костях супермаркет,

полосатый повесили флаг.

 

Смутно так проступают детали –

чистый спирт и картошка на сале,

охрененная закусь арбуз.

Служба-сука, иные порядки,

и мечталось – вернусь вот в парадке,

отгуляю, а после – женюсь.

 

А на деле всё вышло, как вышло –

ни семьи, ни детей, только вирши.

Вот сейчас допишу – и напьюсь.

 

 

*  *  *

 

Судьба, судьбе, судьбы – и лепишь кружева,

и виснешь, как дурак, на микрофонной стойке.

Не вспоминай при мне погибшие слова,

не трогай у судьбы крутилки и настройки.

 

Огромная страна уснула на спине:

лежит с открытым ртом. В камине треск паркетин.

Да что ж так полысел и дырочку в ремне

проделал новую себе к сорокалетью.

 

Про лебеду загни, про сор и лопухи

и приплети ещё какой-нибудь прополис.

Я помню, что читал (не помню чьи) стихи,

я тараторил их, как проходящий поезд.

 

Но срезался, сошёл. Ищи-свищи финал.

Сам типа разлюбил, зато ушёл красиво.

Я на одной струне «Кузнечика» играл.

Из банок с кем-то пил разбавленное пиво.

 

Я делал узелок на кончике строки

и смешивал вино с лосьоном огуречным.

Прощайте, холода, ментовские ларьки.

Буди меня, буди, кондуктор, на конечной.

 

 

*  *  *

 

Было время, когда из окна –

нет, не Красная площадь видна,

а дорога и крошечный Эльбрус.

А теперь – с гулькин нос небеса,

медицинских общаг корпуса.

Вот пустили троллейбус.

 

Дуб спилили, отгрохали склад.

На углу секонд-хенд, банкомат,

мини-маркет и почта под боком.

Но мечтаешь – скорей бы зима:

подновила бы город сама,

чтобы думать о чём-то высоком.

 

Всё бы так. Но кассир выбьет чек –

масло, хлеб, сигареты и шпроты.

Снег идёт, заполняя пустоты.

Сам себе говоришь – вот и снег,

когда мимо стоянок, аптек

возвращаешься поздно с работы.

 

А потом, налегая плечом,

открываешь квартиру ключом,

ставишь обувь сушить к батарее.

В том и суть, что ботинок промок,

что слегка заедает замок, –

и как будто бы жить веселее.

 

 

*  *  *

 

Ещё не март, но в дверь стучат его сваты,

шумят в подъезде, бьют бутылки, не уходят.

Снег во дворе похож снятые бинты,

и первый день весны замешкался на входе.

 

Ещё мерцает свет стоянок и аптек.

Ещё сплошная тьма в космическом разломе.

Ещё молчит земля и первый человек

запоминает мир, как шестизначный номер.

 

Он курит на ходу, поднявши воротник.

Он смотрит на часы над заводской столовой,

а стрелки, бросив всё, рванули напрямик.

А если снять часы, то там – плохое слово.

 

 

КОЛОКОЛ

 

Не ложились всю ночь – то туда, то сюда,

а легли б – всё равно не заснули.

Кучковались с утра, словно ждали суда.

Долго сватались, время тянули.

 

Но потом потащили его в небеса

к удивленью самой колокольни.

Он от страха, наверно, закрыл бы глаза,

если мог бы – скривился от боли.

 

Он бы вниз не смотрел, а парил над землёй,

привыкая к иному масштабу.

И прохожий крестился одною рукой,

а другою – придерживал шляпу.

 

 

*  *  *

 

Как в первый раз – да будет свет!

Да будет сад и дом с трубою,

и ты, и я, и мы с тобою!

Ну, со свиданьицем! Привет!

 

Я знаю, всё – из пустоты.

И дождь, и заросли крапивы,

и я, конечно же, и ты

зеленоглазый и счастливый.

 

Мы здесь осядем навсегда,

чтоб вечно слушать эти песни.

Твои года, мои года.

Замри, мой друг, умри, воскресни.

 

И ты опять увидишь свет,

услышишь снова на опушке

не то припев, не то куплет

беспечной песенки кукушки.

 

К списку номеров журнала «Кольцо А» | К содержанию номера