На этапе случайного возгорания. Стихотворения

***

 

время заполнить нечем. в пиджаке не покуришь за гаражами.

я жду неизвестно чего: возвращения Бога, атомной бомбы, случайной гибели,

но нарочно тебе не звоню, моя грустная госпожа.

ибо голос пропал, ибо руки с утра дрожат,

а хронический тремор, увы, выдает даже больше,

чем положено знать обо мне кому бы то ни было.

 

город лежит на груди змеёй, утренний смог глаза заволок пеленой,

кофе арабика мерзок, и чёртовы спамеры снова загадили ящик.

а хочется рвать на себе кафтан, хочется пить и петь, штамповать стишки,

хочется, раздувая лёгкие, как целлофановые мешки,

проорать: ну же, будь со мной. пусть я гол, пусть бывал в переплёте,

но разве же я не хорош, когда я – настоящий?

 

 

***

 

он спрашивает у неё: скажи, а любить тебя – это грех?

она говорит: разве можно любить огню цельную глыбу льда,

разве можно домашнему зверю отбиться от рук,

генералу пойти против всех?

он говорит: значит, да? она вторит ему: значит, да.

 

он спрашивает у неё: скажи, а желать тебя – это боль?

она говорит: больно ли мёртвым глазам

впервые увидеть потусторонний свет,

больно ли сумасшедшему снова и снова переживать юдоль?

он говорит: значит, нет? она вторит ему: значит, нет.

 

он спрашивает у неё: скажи мне, мы оба обречены?

она говорит: а разве обречены не выстоять в холода

диковинной красоты цветы,

экзотические растения малой величины?

он перебивает её: так значит, обречены?

она вторит ему: значит, да.

 

 

***

 

плохие письма, плохие сны. чур меня, чур.

твой роковой прищур

побуждает меня признать:

с нами что-нибудь приключится

и то ли выпито уже чересчур,

то ли я вспомнил твои потаённые имена,

демоница

 

татуирована адским огнём –

на лопатках горят цветы,

креатура Бодлера, Les Fleurs du mal.

если бы ты была золушкой,

я не смог бы избавиться от мечты:

посмотреть, как в лодыжки твои вонзится

опасный хрусталь.

 

когда разобьётся прекрасная туфелька,

и ты упадёшь лицом в грязь,

испачкав роскошный бархат,

чем себя от души измучаешь,

я руки не подам, а напротив,

как дёрзкий ребенок, смеясь,

расскажу всем светилам

об этом нелепом случае.

 

демоница моя, да на привязи,

чистый шёлк –

губы и щёки твои. узок

маленький чёрный зрачок

демоница моя, сделай зубами щёлк-щёлк,

овладей мной в ночи, укуси меня за бочок.

 

 

***

 

привет от моего дна твоему дну.

как там приветствовал Цезарь

на смерть идущих?

ничего не увидела ведьма в разводах кофейной гущи,

значит, нам снова придётся ещё одну вечность

делить с тобой тишину.

 

значит, снова придётся друг другу рассказывать сказки,

описанием красивых деталей

сокрывать неприглядную суть.

о таком мы мечтали?

такого хотели?

оставим-ка эти отмазки,

ведь иначе и мне, и тебе будет сложно уснуть.

 

привет от моей тёмной стороны луны твоей бесконечной досаде.

привет от моей фатальной кометы твоему природному катаклизму.

 

каждый мужчина хранит в себе некий прообраз маркиза де сада.

в каждой женщине есть стремление к мазохизму.

 

 

***

 

он сказал ей: в первую ночь приноси нож,

бельевые верёвки и шёлковые платки,

любовь должна подчиняться хлысту,

иначе она есть ложь.

иначе сойдёт на нет. ведь прощение за грехи

не полагается тем, у кого горький мёд во рту.

 

он сказал ей: во вторую ночь приноси вино,

приноси коньяк, ковёр из звериных шкур

и беличий хвост, и заячью стыдобу.

любовь должна подчиняться хлысту,

быть шальной, удушающей, как телефонный шнур,

тяжкой, будто осиновый кол, что несёшь

на своём горбу.

 

он сказал ей: в третью ночь приноси патроны,

в тумбочке – револьвер системы смита и вессона,

пригласим всех знакомых богов –

Персефону, Аида, Харона

будем крутить барабан, устроим

поле чудес.

 

 

***

 

если я что и понимаю в любви –

это так же странно, как читать в новостях о скутере,

выбросившемся на берег и раздробившем кому-нибудь спину,

как видеть ампулу с димедролом, присыпанную сахарной пудрой,

как делать прямой массаж сердца, уже успевшего вымокнуть в формалине.

 

если я что и понимаю в любви – это будто хирург распарывает брюшину

и, видя сто метастазов, зашивает обратно, но без старания,

потому что агония и так близко,

а в гроб можно класть абсолютно любое тело.

нет большей пропасти, чем между женщиной и мужчиной

на этапе случайного возгорания…

выжил, целый – уже полдела.

 

если я что и понимаю в любви – это всё равно что

за оголённые провода схватившись, вопить от внезапной боли,

однажды встретившись с самим Богом,

переврать его книжные имена…

 

я люблю тебя слишком созвучно с даю тебе право

делать со мной

всё что совесть тебе позволит

 

невзирая на…

 

 

***

 

даже если всё скатится в бездну, зловещие тартарары,

приходи – я в кафе на углу, так же балуюсь чаем имбирным,

точно так же мечтаю однажды отведать Крым,

или же побродить по Стамбулу, оттуда – паромом в Смирну.

 

я – эстет, консерватор, мне место – музей Афин,

где упрятаны древности, память былых торжеств,

озверевший атлант или же обрусевший дельфин –

называй меня так. обойдёмся без происшествий,

 

обойдёмся без ревностей – к чему мне такая честь,

мне – избегающему неоправданных прегрешений?

помни, милая, если некто считает, что у него всё есть,

непременно наступит опасное пресыщение.

 

вот и бери меня тёплым, обессилевшим от обид,

я сейчас беззащитен – таким меня не видали.

обнажёнными будем учить с тобой заново алфавит.

первая буква – алеф.

 

 

***

 

ирония всё это время скрывалась в том,

что самое нужное слово сказано сердцем, не ртом.

можно жить без души. невозможно – с распоротым животом.

всадник не ходит конём, как Иуда не ходит крестом.

 

ирония всё это время пряталась в мелочах,

прогнала беса из мелочей, бес свалился, зачах.

оказалось, любовь не всегда разглядишь при свечах:

вся надежда сгорела в немецких доменных печах.

 

ирония всё это время сидела в твоём тылу,

не давала ходить ноге, не давала лететь крылу,

обратилась на тыкву карета, золушка – на золу,

и коль блюдо мести остыло, пора подавать к столу.

 

ирония всё это время скрывалась где?

те, кто столь сильно любят, оставят тебя в беде,

человечек в грязи не тонет, как не тонет судак в воде,

начинаешь ценить лампады, когда оступаешься в темноте.

 

 

***

 

взрослых не существует.

нас внедрили агенты системы,

с прицелом разрушить наше астральное тело,

с надеждой заставить нас бросить всё то, что хотели,

всё то, что любили. оставить одно только дело:

 

не слишком собой кичиться, не выбиваться из массы,

охотиться за одобрением – репостами, лайками, классами,

довольствоваться лжеправдами, не требуя лишней гласности,

кое-как расправляться с настигающими опасностями.

 

взрослых не существует.

нас внедрили агенты системы.

нам вкололи вакцину,

насильно закончив детство,

приучили покорно сдаваться,

исправно бедствовать,

видя в этом естественные причины.

 

взрослых не существует:

в любом уголке планеты

мужчины плачут как дети,

женщины плачут как дети.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЕКАТЕРИНА ЯНИШЕВСКАЯ

 

На этапе случайного возгорания. Стихотворения

 

 

***

 

время заполнить нечем. в пиджаке не покуришь за гаражами.

я жду неизвестно чего: возвращения Бога, атомной бомбы, случайной гибели,

но нарочно тебе не звоню, моя грустная госпожа.

ибо голос пропал, ибо руки с утра дрожат,

а хронический тремор, увы, выдает даже больше,

чем положено знать обо мне кому бы то ни было.

 

город лежит на груди змеёй, утренний смог глаза заволок пеленой,

кофе арабика мерзок, и чёртовы спамеры снова загадили ящик.

а хочется рвать на себе кафтан, хочется пить и петь, штамповать стишки,

хочется, раздувая лёгкие, как целлофановые мешки,

проорать: ну же, будь со мной. пусть я гол, пусть бывал в переплёте,

но разве же я не хорош, когда я – настоящий?

 

 

***

 

он спрашивает у неё: скажи, а любить тебя – это грех?

она говорит: разве можно любить огню цельную глыбу льда,

разве можно домашнему зверю отбиться от рук,

генералу пойти против всех?

он говорит: значит, да? она вторит ему: значит, да.

 

он спрашивает у неё: скажи, а желать тебя – это боль?

она говорит: больно ли мёртвым глазам

впервые увидеть потусторонний свет,

больно ли сумасшедшему снова и снова переживать юдоль?

он говорит: значит, нет? она вторит ему: значит, нет.

 

он спрашивает у неё: скажи мне, мы оба обречены?

она говорит: а разве обречены не выстоять в холода

диковинной красоты цветы,

экзотические растения малой величины?

он перебивает её: так значит, обречены?

она вторит ему: значит, да.

 

 

***

 

плохие письма, плохие сны. чур меня, чур.

твой роковой прищур

побуждает меня признать:

с нами что-нибудь приключится

и то ли выпито уже чересчур,

то ли я вспомнил твои потаённые имена,

демоница

 

татуирована адским огнём –

на лопатках горят цветы,

креатура Бодлера, Les Fleurs du mal.

если бы ты была золушкой,

я не смог бы избавиться от мечты:

посмотреть, как в лодыжки твои вонзится

опасный хрусталь.

 

когда разобьётся прекрасная туфелька,

и ты упадёшь лицом в грязь,

испачкав роскошный бархат,

чем себя от души измучаешь,

я руки не подам, а напротив,

как дёрзкий ребенок, смеясь,

расскажу всем светилам

об этом нелепом случае.

 

демоница моя, да на привязи,

чистый шёлк –

губы и щёки твои. узок

маленький чёрный зрачок

демоница моя, сделай зубами щёлк-щёлк,

овладей мной в ночи, укуси меня за бочок.

 

 

***

 

привет от моего дна твоему дну.

как там приветствовал Цезарь

на смерть идущих?

ничего не увидела ведьма в разводах кофейной гущи,

значит, нам снова придётся ещё одну вечность

делить с тобой тишину.

 

значит, снова придётся друг другу рассказывать сказки,

описанием красивых деталей

сокрывать неприглядную суть.

о таком мы мечтали?

такого хотели?

оставим-ка эти отмазки,

ведь иначе и мне, и тебе будет сложно уснуть.

 

привет от моей тёмной стороны луны твоей бесконечной досаде.

привет от моей фатальной кометы твоему природному катаклизму.

 

каждый мужчина хранит в себе некий прообраз маркиза де сада.

в каждой женщине есть стремление к мазохизму.

 

 

***

 

он сказал ей: в первую ночь приноси нож,

бельевые верёвки и шёлковые платки,

любовь должна подчиняться хлысту,

иначе она есть ложь.

иначе сойдёт на нет. ведь прощение за грехи

не полагается тем, у кого горький мёд во рту.

 

он сказал ей: во вторую ночь приноси вино,

приноси коньяк, ковёр из звериных шкур

и беличий хвост, и заячью стыдобу.

любовь должна подчиняться хлысту,

быть шальной, удушающей, как телефонный шнур,

тяжкой, будто осиновый кол, что несёшь

на своём горбу.

 

он сказал ей: в третью ночь приноси патроны,

в тумбочке – револьвер системы смита и вессона,

пригласим всех знакомых богов –

Персефону, Аида, Харона

будем крутить барабан, устроим

поле чудес.

 

 

***

 

если я что и понимаю в любви –

это так же странно, как читать в новостях о скутере,

выбросившемся на берег и раздробившем кому-нибудь спину,

как видеть ампулу с димедролом, присыпанную сахарной пудрой,

как делать прямой массаж сердца, уже успевшего вымокнуть в формалине.

 

если я что и понимаю в любви – это будто хирург распарывает брюшину

и, видя сто метастазов, зашивает обратно, но без старания,

потому что агония и так близко,

а в гроб можно класть абсолютно любое тело.

нет большей пропасти, чем между женщиной и мужчиной

на этапе случайного возгорания…

выжил, целый – уже полдела.

 

если я что и понимаю в любви – это всё равно что

за оголённые провода схватившись, вопить от внезапной боли,

однажды встретившись с самим Богом,

переврать его книжные имена…

 

я люблю тебя слишком созвучно с даю тебе право

делать со мной

всё что совесть тебе позволит

 

невзирая на…

 

 

***

 

даже если всё скатится в бездну, зловещие тартарары,

приходи – я в кафе на углу, так же балуюсь чаем имбирным,

точно так же мечтаю однажды отведать Крым,

или же побродить по Стамбулу, оттуда – паромом в Смирну.

 

я – эстет, консерватор, мне место – музей Афин,

где упрятаны древности, память былых торжеств,

озверевший атлант или же обрусевший дельфин –

называй меня так. обойдёмся без происшествий,

 

обойдёмся без ревностей – к чему мне такая честь,

мне – избегающему неоправданных прегрешений?

помни, милая, если некто считает, что у него всё есть,

непременно наступит опасное пресыщение.

 

вот и бери меня тёплым, обессилевшим от обид,

я сейчас беззащитен – таким меня не видали.

обнажёнными будем учить с тобой заново алфавит.

первая буква – алеф.

 

 

***

 

ирония всё это время скрывалась в том,

что самое нужное слово сказано сердцем, не ртом.

можно жить без души. невозможно – с распоротым животом.

всадник не ходит конём, как Иуда не ходит крестом.

 

ирония всё это время пряталась в мелочах,

прогнала беса из мелочей, бес свалился, зачах.

оказалось, любовь не всегда разглядишь при свечах:

вся надежда сгорела в немецких доменных печах.

 

ирония всё это время сидела в твоём тылу,

не давала ходить ноге, не давала лететь крылу,

обратилась на тыкву карета, золушка – на золу,

и коль блюдо мести остыло, пора подавать к столу.

 

ирония всё это время скрывалась где?

те, кто столь сильно любят, оставят тебя в беде,

человечек в грязи не тонет, как не тонет судак в воде,

начинаешь ценить лампады, когда оступаешься в темноте.

 

 

***

 

взрослых не существует.

нас внедрили агенты системы,

с прицелом разрушить наше астральное тело,

с надеждой заставить нас бросить всё то, что хотели,

всё то, что любили. оставить одно только дело:

 

не слишком собой кичиться, не выбиваться из массы,

охотиться за одобрением – репостами, лайками, классами,

довольствоваться лжеправдами, не требуя лишней гласности,

кое-как расправляться с настигающими опасностями.

 

взрослых не существует.

нас внедрили агенты системы.

нам вкололи вакцину,

насильно закончив детство,

приучили покорно сдаваться,

исправно бедствовать,

видя в этом естественные причины.

 

взрослых не существует:

в любом уголке планеты

мужчины плачут как дети,

женщины плачут как дети.