Между строк
Срочно, друг мой, бегите на главпочтамт,
и телеграммы-молнии разошлите -
лето в городе, значит, сбылась мечта.
Будет много заглавных литер.
Много так называемых красных строк,
тексты лета, делёные на абзацы...
Жить с заглавной Вы думаете старо?
Жить, а может - живым казаться.
В старый двор запечатанным, как в конверт,
текстом, плохо рифмованным, неопрятным...
Друг мой, так получается - верь не верь,
только смысл между строк упрятан.
Так что, быстро на почту, плевать на всё.
И - заглавными текст напечатать летний.
Видите, каждый может быть вознесён,
ну, а всё остальное - сплетни...
Колокол
Безъязыкий колокол не звонит,
медь литая замолкла бесповоротно,
и ушли звонари в никуда. Они
не вернутся уже никогда. И вот нам
невдомёк - зачем же и отчего
возле церкви толчётся душа босая.
И строка расслабленной бечевой
ничего не губит и не спасает.
Так и пишем. Звоном полны листы -
медь молчащая слову не потакает.
Эй, душа звонаря, что пристала ты?
И кому ты нужна такая?
Кудрявой прядью у виска
Напишешь слово и прославишь
её ладонь, что так узка,
вибрато черно-белых клавиш,
ещё - кудрявость волоска
на шее длинной у ключицы,
где задан пульсом чёткий ритм.
Но, если слово не случится,
то чуда мы не сотворим.
И станет слава словословьем,
беззвучной музыкой пустой.
Мы звук в тенета слов уловим,
его пуская на постой
к страницам книг, рояльным струнам,
на миг, где каждый звук и слог
вернётся к нам, но только юным,
из монолога в диалог
переводя фальцет писклявый,
в спокойный отзвук свысока,
где сила, царствие и слава
кудрявой прядью у виска...
Невидимые связи
В руках у Моисея на скрижалях
начертаны слова, в которых суть
уводит в заколдованные дали,
куда лишь птица может упорхнуть.
Но суть, её постигших, искалечит,
и не поможет колыханье струй
заброшенной души и части речи,
рождающие робкий поцелуй.
Что далее. Бессмысленные тени,
невнятность звуков и ночная муть...
трещат в камине времени поленья,
молитесь, чтоб осталось что-нибудь.
И в городе торжественно убогом
возможно выжить, если полюбить
того, кто ближе - черта или Бога.
Не порвалась бы только эта нить.
Просто думаешь
просто думаешь - некто или никто
это выдумал и расписал по нотам,
камертоном проверил, настроил тон -
вот и звучат длинноты.
ты их ловишь и правишь, сдаёшь в печать,
ждёшь и думаешь - Боже, когда там вёрстка...
и трясёшься - а будет с листа звучать
или же оборвётся...
Дворник
Пройдись по незнакомым именам:
знакомых тьма, из тех, что поновее.
Они для всех, они - и вам, и нам,
они о том, что свежий ветер веет,
и что метла по-новому метёт,
хотя и дворник, вроде, тот же самый.
Такой же день, такое же смутьё,
такие мы живём под небесами,
и, слава богу, живы до сих пор...
что до имён - я рад и тем, и этим.
Давай, мой друг, закончим старый спор,
ведь мы с тобою в классики не метим,
а новых много, пусть они грешат
на радость нам стихами или прозой.
Забавны песни юных кукушат
о деревнях, калинах и берёзах.
Пора кутить, пора идти вразнос,
а на вопросы дворник нам ответит -
зачем в миру полно кукушьих гнёзд,
и сколько есть подкидышей на свете.
Просто жизнь
Будем жить. Такая незадача -
вежливая манкость городов
тянет от фазенды или дачи,
но закат немыслимо бордов.
Красит кровью небо грозовое,
вот и остаешься на ветру,
думаешь - а может быть усвою
эту бесконечную игру -
там денёк и здесь денёк. Меж ними -
пыль столбом и скука за рулём.
Будем живы, Господом хранимы,
горькую по стопкам разольём.
Где - неважно. В садиках ли, в скверах,
в городе, в деревне, на пути...
под закат всегда приходишь к вере,
если больше некуда идти,
зная - Бог рассудит очень строго,
скажет - что предписано - свершись...
а пока что - долгая дорога.
Просто жизнь. Ты знаешь - просто жизнь.
Укрыв руками
Ползёшь домой, нечёсан и небрит,
плечом цепляя камень ноздреватый.
Твою фигуру месяц серебрит
из куртки выдирая клочья ваты.
И тени, фиолетовей чернил,
тебя сопровождают до порога.
А ты теряешь всё, что сочинил,
к чему не относился слишком строго.
Писал вчерне, слюнявя карандаш,
на листике газетном, на салфетке...
а что стихи? за них гроша не дашь.
Слова в катрене вычурны и ветхи,
желты, как будто листья в октябре,
как письма с фронта в маминой шкатулке...
иди домой, иди домой быстрей,
под звук дождя, размеренный и гулкий.
Плевать, что куртка порвана, что стыл
промозглый вечер, что плечо о камень
содрал...и всё же Бог тебя простил,
укрыв стихи под вечными руками.
Руки её
руки её - это кисти, касания - иероглифы,
тело её, как атласное кимоно...
только гайджин несуразный, почти уродливый,
сам великан, а замашками - точно гном
мелочный и расчетливый. он собирает золото
из каллиграфии. складывает в слова,
и обжигает её холодком ментоловым,
маленький гномик, сражающий наповал
логику. всё перечитано сверху донизу,
а у неё в этой области высший дан.
небо её - это ветер, любовь - бессонница,
взгляд - это лезвие лучшей из всех катан...
Знакомо всё
Знакомо всё. Артель "греми ведром",
запой, похмелье, снова полудрёма...
с утра привычней Веймарский синдром
вечернего Стокгольмского синдрома.
И снова завоёвывай, борись...
напрасный труд - порука круговая
надёжно защитит заветный приз,
тебе не отщипнуть от каравая
кусочек жизни. Значится, влачи
остаток дней, надеясь на удачу.
А там, глядишь, привыкнут палачи
к твоей любви. Присядут, посудачат
о Веймаре, Стокгольме... паритет
найти не выйдет, в этом-то и дело.
Но только жить на огненной черте
уже давным-давно осточертело.
Какой тут выбор - Веймарский с утра,
Стокгольмский ближе к вечеру. И всё же
любить и воевать - Et cetera,
ни дьявола, ни бога не тревожа...
Голод
Плечом по шагрени стены,
немного испачкавшись мелом.
В парадном, где пахнет съестным,
да так, что гортань онемела,
глотая слюну. И слезу
морщины читают у глаза.
Попробовать рифму на зуб -
что строки елеем помазать.
Не всуе считать этажи,
ни с кем не искать диалога,
и голодом Божеским жить,
чтоб слово услышать от Бога.
A.D
Скрипка, вросшая в артерию,
сквозь крахмал воротника...
Так легко выводит - верую,
вдохновенная рука.
"До" высоким - Anno Domini
до сердечной трескотни.
До надрыва, до оскомины,
до "спаси и сохрани".
Плачь, трахея пережатая,
вдох надломленный - стони.
Стань божественным глашатаем
в неприкаянные дни
под смычком. Читай - под лезвием
в перепуге струнных жил...
Ну, артерия болезная,
ноты кто в тебя вложил,
жилкой рваной в горле цокая...
Пой до страшного суда
Anno Domini - высокое
"до", летящее сюда...
Зима
Это зима. Но я
рад почему-то ей,
клёкоту воронья,
щёлканью снегирей.
Это декабрь, и мне
хочется снега, но
только дожди в окне,
только туман в окно
тычется, как слепой,
влажной щекой и лбом.
И, увлечен толпой,
видит любой в любом
только себя. Он скуп,
холоден и беспол,
выпустит в мир из губ
выкуренный ментол.
Бросит окурок, и
голову в плечи вжав...
выпадет из руки
чувственна и свежа
маленькая мечта.
Что в ней - тепло, уют?
Это зима, читай
звуки, что пропоют
птицы. Поди пойми
парочку идиом -
Боже, а что с людьми?
Боже, куда идём?
***
Доверив слово медному листу,
тяни строку, как будто по скрижали,
от лучших, что ещё остались тут
до худших, что куда-то уезжали.
Пиши, но постарайся не шуметь,
чтоб заповеди стали звуком тихим.
Вонзай в стихи податливую медь,
отточенный мгновениями штихель.
Твори закон для тех, кто нынче там
и тех, кто здесь. А где-то в небе хмуро
Создатель снимет с медного листа
не жизнь, а неудачную гравюру.
Которым мало места на земле
...и вот сейчас, когда уже осталось
совсем немного - и конец пути,
пошли мне, Бог, блаженную усталость,
и тихий сон на маленьком вокзале,
где до перрона я не смог дойти.
пошли мне этот сон в разгаре лета,
среди других талантливых пьянчуг...
и подойдёт один из Назарета,
мне скажет: "братец, что ж ты без билета."
смеясь, легко потреплет по плечу...
"таким, как ты, блаженную усталость
мне раздавать отец мой повелел,
чтоб отыскать уснувших на вокзалах,
которым до конца осталось мало,
которым мало места на земле..."
