Ринат Мухамадиев

Свои люди (Пер. с татарского Р. Фаткуллина)




ЖУК

Быть может, вы и слыхом не слыхали о некой конторе, каких немало скопилось не только в любом заштатном городишке необъятного нашего Отечества, но и в столицах. И то сказать: контора как контора, ничем не примечательна, как две капли воды похожа на сотню других, таких же мелких контор, которые незаметно и прочно угнездились среди солидных советских учреждений на многолюдных проспектах и вовсе тихих улочках. Это для вас она непримечательна, но не для Гаяна Баяновича, для которого в ней, возможно, сосредоточена вся его жизнь. Да и может ли быть иначе?
Каждое утро, хорошо выспавшийся, с гладко выбритым свежим лицом, на котором красуются аккуратнейше подстриженные усики, он размеренным шагом без полторы минуты девять приближается к парадному входу. С лёгкой натугой оттягивает на себя массивную дверь. Вот дверь поддалась, приоткрыла тяжёлые створы, пропустив в проём ладненького, среднего роста мужчину, и захлопнулась, как проглотила. А вечером, ровно в шесть, дверь снова приоткрывается, выпустив того же мужчину, который неторопливым шагом, преисполненный не то чтобы чрезвычайного достоинства, но скорее удовлетворения, отправляется домой.
Контора для серьёзного чиновника — что второй дом. И для Гаяна Баяновича тоже. Он со своей родной конторой вполне ужился. Здесь у него всё: прочный казённый стул с мягкой подушечкой, чтобы было не столь утомительно отсиживать свой восьмичасовой, стол добротный для опоры, на столе перекидной календарь и всё такое прочее… Ну что ещё нужно непьющему, некурящему, умеренному в смысле женского пола мужчине?
Итак, контора. Хотя как будто ничем не примечательна была она среди своих близняшек, однако и у неё имелось своё родимое пятнышко. Директор! А точнее, директорское кресло. И кого оно только не поддерживало на своём широком сиденье! И высоких, и худых, и маленьких, и толстых. Только привыкнешь, бывало, к представительному красавцу мужчине, при котором секретарша так и цветёт бутоньерочкой, как глядишь: и секретарша будто подвяла, губки морщит, как от кисленького, а в директорском кресле сидит этакий лысенький да плюгавенький — смотреть не на что! А месяца через три и его след простыл, как в сухом песке растворился. Другого очередь наступила, а через год и этот исчезнет бесследно, следующий очередник в кресло усаживается. И так далее — деловито, без суеты, без задержки крутится конторская карусель: один поднимается, другой опускается… Только с конторой самой ничего не случается: все чиновники на прежних местах, будто навечно приписались к своим стульям. Сидит и Гаян Баянович, и стул под ним не качается. А чего ему качаться, спрашивается? После института молодого специалиста направили сюда, встретили, отвели место, назначили оклад — не большой, не маленький — в три стипендии. Вот с тех пор и сидит молодой специалист за персональным столом, на персональном стуле. И всё хорошо. Правда, звание «молодой специалист» бывает порой обременительным. Надо куда-то сбегать, принести, достать, кого-то вызвать — взоры окружающих тут же к нему, молодому специалисту. И не пикнешь, бежишь, достаёшь, несёшь, обеспечиваешь, потому как по рангу положено. Он ведь действительно здесь самый молодой. Никто при нём не увольнялся, никто новый не прибывал. Исключая, конечно, директоров. Это директора меняются, как листва на дереве, осень наступила, ветер подул, ну и сорвало листок, и понесло, а рядовые чиновники всегда при хорошей погоде, они, как говорится, вечнозелёные.
У каждого смертного имеются свои пристрастия, маленькие увлечения, праздники сердца — хобби, как нынче говорят. Само собой и у Гаяна Баяновича. Его хобби — чай. Он прямо-таки обожает чай. Да, да, и не усмехайтесь, это у него ещё до указа. Никаких других напитков он не признаёт. Вот чай — да! Не какой-то там в местном буфете или соседней забегаловке, разве мутная тёплая водица в столовском стакане может стать праздником души?!
Испить хорошего чая для Гаяна Баяновича настоящий ритуал. Часу в одиннадцатом, когда обмен информацией уже закончен, обсуждены детали потрясающего наряда секретарши, записаны подробнейше новые рецепты пирогов собственных бабушек, а также составы и пропорции уникальных тортов соседей по площадке, новейшие иностранные диеты для похудания, в комнате воцаряется тоскливая тишина, нарушаемая изредка шорохом перебираемых бумаг, шарканьем ног под столами, сдавленными вздохами и зевками притомившихся сотрудников, Гаян Баянович, не глядя на часы, уже знает: пора!
Неторопливым движением достаёт маленькую расчёску из нагрудного кармана, аккуратно причёсывает усы, приглаживает височки и, поместив расчёску обратно в карман, приступает к священному действу. Вода в тонком стакане закипает быстро. Как только мелкие пузырики обволакивают спираль маленького кипятильничка, Гаян Баянович выдвигает два ящика своего стола, в которых у него хранится заварка в красивой жестяной баночке, сахар в коробке и ещё баночки и коробочки разных калибров с душистыми травами и вареньями разных сортов, регулярно привозимыми летом из деревни.
В третьем же ящике у него хранится тоненькая зелёная тетрадь и ручка… Гаян Баянович ловким движением открывает коробочки и баночки, крышки которых весело перещёлкиваются, сыплет в стакан щепотку только ему известной травки, добавляет щепоть побольше грузинского чая и, наконец, опускает на дно кусочек сахара. Лишь при таких пропорциях и неукоснительной последовательности вожделенный чай приобретает, как говорится, специфический вкус. Чему-чему, а этому ритуалу местные женщины, долгожительницы отдела, обучили его в совершенстве. Потомив свежезаваренный чай под вчетверо сложенным чистым листом бумаги, Гаян Баянович достаёт из коробки ещё один квадратик сахара и, не спеша похрустывая им, приступает к чаепитию — с величайшим наслаждением и умиротворением души, точно деревенская эби перед самоваром.
Но не дали сегодня вдоволь насладиться чаем. Не успел он вдохнуть волнующий аромат напитка, как открылась дверь и вездесущая профсоюзная активистка торжественно объявила:
— Товарищи! Все на собрание!
По комнате прокатился недовольный говорок. Сразу шумно зашаркали ногами, сердито задвигали ящиками, заскрипели стульями. «Какое собрание?.. Что там ещё стряслось?» А уверенный голос активистки призывал уже в соседней комнате.
— Не иначе как пожар…— бурчала рассерженная старожилка, не успевшая завершить помадно-маникюрный комплекс упражнений перед вечно занятым зеркалом. Её досаду разделили ещё несколько женщин.
Только Гаян Баянович помалкивает, хотя и его оторвали от любимого занятия. Поспешно убрал в ящики предметы чайной церемонии, открыл третий ящик, достал тетрадь с ручкой — распоряжения сверху Гаян Баянович выполняет беспрекословно.
Минут через десять красный уголок заполнился инженерами, младшими сотрудниками. Чуть попозже, согласно служебной иерархии, прибыли замы, завы, активисты, представители и заняли соответствующие места.
— Товарищи,— начал наибольший представитель и сделал многозначительную паузу, обведя присутствующих строгим взором.— Сегодня мы представляем вам нового директора…
Не успел представитель договорить, как его заглушили бурные аплодисменты. Так было заведено в конторе. Здесь знали, как встречать директоров. Не первый, авось не последний. Новый директор поспешил встать и раскланяться:
— Постараюсь оправдать ваше доверие, товарищи.
Только Гаян Баянович не хлопал. Руки были заняты. Раскрыв девятую страницу тетрадки, он торопливо записывал данные директора. Это тоже была привычка. Каждому очередному директору в тетрадке была отведена отдельная страница, где фиксировались фамилия, имя-отчество, даты прихода и ухода и кое-какие другие важные сведения. Записывалось не по приказу, обязанности или по причине какой-либо выгоды иль расчёта, а просто так, из любопытства, невинной прихоти, тоже вроде как маленький ритуал. Итак, на сегодня девятый директор на счету молодого специалиста Гаяна Баяновича. Сведения пока скудные, но со временем страничка заполнится. Здесь много кое-чего записано о директорах. К примеру, кто из коллег может вспомнить больше, чем об одном-двух? Вот то-то и оно. А тетрадочка — она всё помнит, всё фиксирует. Жалко, что тоненькая, ведь что такое двенадцать страниц для такой солидной конторы? Через год-два придётся заводить новую тетрадь. От мысли этой лёгкая грусть пала на сердце Гаяна Баяновича, всегда аккуратного, исполнительного, вполне интеллигентного, весьма сообразительного, выработавшего полезную привычку заглянуть вперёд, предусмотреть обстоятельства, варианты… А вот с тетрадкой просчитался, надо было сразу завести о двадцати четырёх, а лучше о девяноста страницах. Но увы, локоть не укусить…
— А вы, товарищ, почему задержались?
Гаян Баянович вздрогнул от неожиданного вопроса, огляделся. Оказывается, пока он сидел, уткнувшись в свою тетрадку, собрание кончилось и все разошлись. Сие обстоятельство привело Гаяна Баяновича в полное замешательство, тем более что окликнул его не кто иной, как сам… новый директор! Уместно вставить, что Гаян Баянович имел крайне ничтожный опыт общения с лицами подобного ранга. От растерянности бедняга совсем потерял дар речи.
— А… а, это… о… охота… охота была…— заикаясь, начал было он, безуспешно пытаясь объяснить начальству, что «охота была поработать одному в тишине, потому как в отделе много народу», но так ничего вразумительного не сумел сказать.
Однако директор, в силу своей должности привыкший выслушивать заикания оробевших подчинённых и понимать их с полуслова даже по нечленораздельному мычанию, поспешил на помощь вконец сконфузившемуся молодому специалисту.
— Как вы сказали — охота? Так вы охотник? Очень приятно, знаете ли. Я тоже, представьте, обожаю охоту. Хобби!
И Гаяну Баяновичу ничего не оставалось, как пожать протянутую для приветствия директорскую руку. Директорскую!
— Значит, охотник… Вот ведь как неожиданно… Я, признаться, новичок в ваших краях… А не возьмёте ли и меня с собой, когда соберётесь на охоту? Как?.. Вы вот что, заходите ко мне в кабинет в конце недели. Договорились? — Директор дружески похлопал Гаяна Баяновича по плечу, пожал руку и удалился.
— Н-н-на… охоту?..— прошептал ему вслед вконец перепуганный младший сотрудник.
Стиснув в руках зелёную тетрадку, не понимая — радоваться ему или горевать, Гаян Баянович побрёл в сторону своего многолюдного отдела в полной потерянности. Под ложечкой тоскливо ныло, перед глазами прыгали, подмигивая, малиновые зайчики. Он вспомнил свой недопитый чай с чудодейственной травкой — и обречённо вздохнул. Но тут послышался за спиной озорной перестук женских каблучков импортного производства. Гаян Баянович хотел было посторониться, как почувствовал: его рукав вкрадчиво и нежно обвила женская рука. О Аллах, кто бы мог подумать — то был локоток профсоюзной активистки! Вдохнув аромат тончайших духов «Ещё не вечер», молодой специалист ощутил крупную дрожь в коленках.
— Извините, Гаян Баянович,— лучезарно улыбнулась активистка,— можно я пойду рядом?
Помня полное профсоюзное безразличие к своей персоне, Гаян Баянович внутренне съёжился, и не решился поднять глаза на нечаянную спутницу, и продолжал идти, стыдливо опустив голову, ощущая всё разраставшуюся тоску в области желудка. Где уж там, он и думать не смел, чтобы освободить свой локоть от цепкой женской руки.
— Можно,— продолжала симпатичная из себя активистка,— я буду звать вас просто Гаяном? Ведь мы с вами здесь самые молодые сотрудники. А?
Первый раз в жизни Гаян Баянович взглянул ей в глаза. В них играли кокетливые огоньки, лицо сияло ласковой, чарующей улыбкой, на щеках цвёл нежный румянец… Надо же…
Она коснулась его плеча розовыми блестящими ноготками и проворковала:
— Ой, Гаян, чуть не забыла! Я же тебе путёвку хотела предложить. Есть одна путёвка в Карпаты. Хочешь?.. Представляешь: лето, солнце, горы и… лыжи! Экзотика!
Обескураженный коллега не нашёлся что ответить, только и успел втянуть голову в плечи, как обворожительная активистка — ах, срочное дело! — исчезла, оставив Гаяна в благоуханно-парфюмерном облачке… Молодой специалист потоптался малость, вдохнул ещё разок аромат под названием «Ещё не вечер», опасливо оглянулся по сторонам и двинулся восвояси.
— Ба, смотрите-ка, уж и не признаёт нас Гаян Баянович! — с какой-то подозрительной приятцей заулыбался ему навстречу один из чиновников, транспортирующий на себе из одного отдела в другой объёмистую груду папок.
До него ли было сейчас молодому специалисту!.. Пригладив усы и одёрнув рукава, сосредоточив внутреннее внимание на своих коленках, в которых ещё не унялась дрожь, стараясь не споткнуться, не обнаружить крайнюю растерянность духа, он приоткрыл дверь своего густонаселённого отдела, где, быть может, ещё не успел остыть его чай…
Но события вспять не повернёшь. Не успел Гаян Баянович перевести дух на своём рабочем месте, как заведующий отделом вызвал его к себе за перегородку.
— Гаян Баянович,— обратился он к молодому специалисту,— который день собираюсь побеседовать с вами, так сказать, с глазу на глаз…— И артистично так наклонил седеющую голову, широким жестом приглашая сесть.— Ближе, ближе, Гаян Баянович…
Молодой специалист, понятно, обомлел, прямо-таки растаял от такого непривычно ласкового обращения к нему начальства.
— Нда, время движется… движется, Гаян Баянович,— тихо и доверительно, точно посвящая собеседника в некую тайну, заговорил он. (По всему видно, издалека заходит, каналья!) — Время словно птица, не заметишь, как улетит… Нда… Как говаривал идеалист Мах, каждый хотел бы отсчитывать время по-своему! Ан нет! Ни Гегель, ни Кант, ни тот же Мах не могли изменить течения времени…
Завотделом был кандидатом каких-то наук, но явно не философских, а потому питал особое пристрастие к философскому осмыслению действительности. Любил при случае порассуждать о борьбе направлений, о теориях, категориях и прочих субстанциях, ввёртывая где надо и не надо фамилии и термины иностранного происхождения. Особенно въедался в идеализм, тут он мог барахтаться сколько угодно… Выражая беспомощность человека перед неумолимым течением времени, шеф покорно развёл пухлыми ручками и продолжал:
— Мы — материалисты, Гаян Баянович. Поэтому относительно категории времени вынуждены признать лишь одностороннее движение вперёд, как единственный для всех отсчёт этой субстанции. Мы не можем, так сказать, понимаете ли, сбежать или спрятаться от времени и пространства.
Молодой специалист почтительно слушал, опустив глаза, и деликатно-рассеянным взором водил по бумагам, обильно рассыпанным на широком столе. Глаза невольно натолкнулись на листок с текстом отнюдь не служебного характера, Гаян Баянович, конечно, понимал, что читать чужие записки нехорошо, но был не в силах побороть любопытство. Будто вскользь он прочитал: «Не вздумай опоздать! По пути домой забери ребёнка. Не забудь купить молока. Почисти картошку. Смотри, если хоть на полчаса опоздаешь!»
Понятно теперь, почему так тянет шефа к философскому осмыслению времени. Видать, потому упражняется на своих сотрудниках, что никак не удаётся мужику убедить свою жёнушку. Ха, милый, женщину умными речами не проведёшь, будь ты хоть трижды кандидат или доктор, философ ли, филолог ли…
— Впрочем, не подумайте, коллега, что я учу вас уму-разуму,— спохватился наконец зав. (будто прочитал тайные мысли своего подшефного),— я, собственно, хотел о другом, более для вас важном… Мда… Вы, Гаян Баянович, у нас ведь, так сказать, давно работаете? Кажется, года три-четыре уже?
— Восьмой год,— скромно поправил молодой специалист.
— Восьмой? Да, время летит, так сказать, понимаете ли. А мы стареем… Время — категория…— хотел было вновь пуститься в философские экскурсы доморощенный философ, но вовремя спохватился, запечатлев на лице крайнюю степень удивления и задумчивости.
— Восьмой… — нерешительно подтвердил терпеливый молодой сотрудник.
— Да, да, именно поэтому я вас и вызвал, так сказать, понимаете ли,— медленно выходя из задумчивости, отозвался шеф и сделал многозначительную паузу, весьма выразительно посмотрев на молодого человека, будто что-то подсчитывал в уме…— Я думаю, не пора ли вам повысить оклад. Ну, не намного, конечно! Для начала, скажем, рублей на пять-десять…

Всю ночь Гаяну Баяновичу не спалось. Казалось, и жизни не хватит, чтоб осмыслить значение вчерашних событий, возмутивших тихую, ровную гладь его бытия. Вопросы, вопросы, как рой мух, кружились над подушкой, не давая бедняге забыться. Он вспомнил ласковое воркование активисточки, её розовые ноготки на его сером рукаве и даже втянул ноздрями воздух, точно пытаясь уловить нежнейший аромат её духов — с какой стати она устремила свои проницательные глазки на его скромную персону, ведь до вчерашнего дня она не только не удостаивала его своим вниманием, а как-то вовсе обидно скользила рассеянным взглядом мимо, будто он не молодой сотрудник с красивыми усиками, а вроде как трухлявый пенёк или, к примеру, полинялый плащ на вешалке? Неужто так переменилась сообразительная активистка, что сам директор пожал ему руку? Вспомнилось и то, что во время разговора с директором дверь красного уголка вибрировала, будто крышка кипящей кастрюли. Подслушивали, подглядывали, черти, а ещё инженеры с высшим образованием — нехорошо, неэтично. Однако и понять можно дорогих коллег: они и представить не могли, чтоб скромнейший, тишайший Гаян Баянович тряс руку новому директору, эдак запросто, по-свойски перекидываясь с ним словами. Вот такие мысли колготились в голове младшего сотрудника, страдающего производственной бессонницей.
В ту особенную ночь вспомнил Гаян Баянович заодно и всю свою прошлую жизнь. Полусиротское деревенское детство. Кроме матери, никого: ни отца, ни брата, ни любимой бабушки. Обиды терпел, никому не мстил, никого не задевал. В школе был середнячком, сидел в среднем ряду, ходил в средних учениках, от других не отставал, но и не выделялся, девчонок за косицы не дёргал, с драчунами не связывался, кнопки на учительский стул не подкладывал, взрослым не перечил. Всегда чего-то не то чтобы боялся, но остерегался, был смирным. Словом, детские и отроческие годы ничего интересного в памяти не оставили.
Были, правда, и приятные моменты. Любил, например, в летний полдень в огороде поваляться. Лежишь себе на картофельной борозде, земля мягкая, приятно холодит спину. Лежишь, смотришь вверх и не то чтобы мечтаешь, а удивляешься: где-то в вышине птицы мелькают, парят, самолёт пролетит — далеко, как в потустороннем мире. А здесь, внизу, совсем иная жизнь: по земле, по стеблям ботвы, по листьям ползают, снуют туда-сюда разные жуки, червяки, букашки. Один мельче другого. У них тоже своя судьба, своя суета, свои заботы: все куда-то бегут, стремятся, и ведь что удивительно, каждая букашка-козявка со своей целью. Ну не чудно ли?! Это сейчас на картофельных полях объявились какие-то особые, заморские жуки, жирные, нахальные, прожорливыe. И откуда только взялись, перелетели из Америки, что ли… Подметил он тогда у местных жучков одну особенность: все они — и зелёные, и чёрные, и коричневые — все ползут в одном направлении — наверх. Ни одна из букашек не падает вниз по своей воле. Как подует ветер посильнее, так и сыплется мелюзга мелким градом. Упадут, побарахтаются на спине кверху ножками, кое-как изловчатся, перевернутся — и опять побежали наверх. Зачем, почему? Небось и не знают, что там, наверху, но лезут, карабкаются только в одном направлении.
Но то жучки, а у Гаяна Баяновича своё мировоззрение. К примеру, выскочки и в школе, и в институте у него не вызывали душевных симпатий, по правде говоря, совсем даже наоборот: он их терпеть не мог. На словах прямо-таки батыры, а как до дела — и соломинка тяжела. А всё неймётся, лезут и лезут, как те жучки. Такие же неприхотливые, настырные. В работе — карабкаются за должностью, в потреблениях — простите за выражение, за куском пожирнее, в учёбе-образовании — и тут лезут вперёд, торопятся растолкать, обогнать. Друзей выбирают по анкетным данным, попутчиков, чтоб друг другу подсоблять лезть повыше. До чего дошло — любовь, фата, свадьба, и так далее — тоже с целью побыстрее подняться. Ох и поднаторели человеки, ох, изловчились!..
…Что касается жуков, их наш герой не жалел. Напротив, часами собирал насекомых и горстями скармливал курам. Куры их жуть как любили. Сбегутся, бывало, обступят, башками тук-тук, как маятниками, кудахчут, ещё просят. А вот нынешних «заграничных» жуков не только цыплята, дятел непривередливый и тот склевать побрезгует. Нынешний жук — это, брат, тако-ой жук! Как говорится, и в воде не тонет, и в огне не горит. И зловредная химия ему нипочём! Ходят слухи, что жуки эти даже пасеки оккупировать начали. А на днях по телевизору африканскую саранчу показывали — тучи! И нет спасения от проклятой напасти!
Он и людей-жуков не уважал, обходил стороной. Старался жить тихо-мирно, ждал своего звёздного часа, питая робкую надежду, что однажды ранним утречком всё изменится. Эх, жалко, однако, что он не охотник!
Ведь не только в роду, во всей деревне не было у них даже самого никудышного охотника. А судьба вон куда повернула. Сегодня он для директора — только охотник, для сослуживцев — приятель директора. А ну как обман раскроется? Что тогда? От трагических картин публичного позора, которые нарисовало отзывчивое воображение, его аж потом прошибло. Отчаянные мысли бешено заклокотали в голове Гаяна Баяновича, подобно перекипевшей воде в стакане, из которого забыли вынуть кипятильник. Он с тоской вспомнил деревянный наган, из которого «стрелял» по насмерть перепуганным курам, бегая по двору сопливым мальцом. Другого оружия он в жизни не держал в руках. Какое там ружьё, с ножом не мог управиться. Курицу для городского рынка и ту, бывало, мать несёт под соседский нож. А тут предстать перед директором бывалым охотником! От жалости к себе ему хотелось забиться в лопухи и заплакать, как маленькому… Однако от судьбы не спрячешься в лопухи, надо что-то предпринимать. Не упускать же фортуну, когда она сама, можно сказать, подмигнула парню?!
На следующий день он не явился в контору без полторы минуты девять, а в девять ноль-ноль позвонил из телефонной будки своему начальнику.
— Это я, Гаян Баянович,— не без душевного трепета сообщил он, изо всех сил стараясь придать голосу спокойствие и твёрдость.
— Да, да, слушаю вас, Гаян Баянович. Может, проблемы какие возникли? Может, помощь моя требуется? Слушаю вас внимательно.
Молодой специалист крайне удивился столь душевному расположению к нему начальства и даже несколько стушевался от необычности ситуации, но усилием воли подавил в себе неуместные чувства и решительно объявил:
— Я сегодня на работу не выйду.
— Вы что, заболели? — забеспокоились на другом конце провода.— Или… или, может, на меня обиделись?
Услышав в трубке виноватые вздохи патрона, молодой специалист приободрился.
— Нет,— ответил он,— неотложные дела, знаете ли. На совещание охотников пригласили. С докладом выступить. В президиум выбрали…
— Гаян Баянович, ну какой разговор! Разумеется, пожалуйста! — с готовностью отозвалась трубка.— Не беспокойтесь ни о чём! Только не вздумайте отказываться от такой чести! — продолжал убеждать растроганный голос патрона.— Сколько потребуется, столько и…
Но молодой специалист, входя в роль, не счёл нужным дослушивать бурные излияния своего начальства и звякнул трубкой о рычаг.
Изящным движением пригладив усики, Гаян Баянович уверенно направился, само собой, не в общество охотников, не на представительное совещание с президиумом и гранёным графином, а в центральную библиотеку.
Oн шёл с приятным чувством удовлетворения и самоуважения, напевая (мысленно) модный мотивчик из репертуара одной звезды советской эстрады, по причине успешного разговора со своим глуповатым шефом.
Не-ет, извините, шептал ему внутренний голос, это не случайность, а результат его, Гаяна Баяновича, решительного действия. Хоть маленькая, но большая победа! Что позволяет сделать головокружительный вывод: продуманная смелость города берёт.
Молодой специалист с восьмигодичным стажем работы не выходил из библиотеки два дня. Забыл еду и отдых, даже о любимом чае не вспоминал. Зато проштудировал десятка два книг об охоте и охотниках, начиная со словарей и кончая классиками. Наиболее ценные сведения тщательно законспектировал. На третий день рано поутру, перед работой, он отправился в общество охотников.
На дверях общества висел замок, смахивающий на заячью морду. Но оказалось, что сия контора становится гостеприимной лишь с начала охотничьего сезона. Пришлось искать охотничий магазин, дабы всесторонне приобщиться к новому хобби.
На работу Гаян Баянович опоздал, то есть, пардон, задержался. У парадного входа он чуть было не стукнулся лбом об ту самую обаятельную профсоюзную активистку, которая выпархивала из конторы с целеустремлённым взором и модной сумкой наперевес.
— Ой, Гаян Баянович! — воскликнула молодая особа, изобразив на сияющем лице пик восторга. И тут же зарделась в кокетливом смущении, взволнованно вздымая грудь, обтянутую импортным трикотажем.— Гаян Баянович…
Молодой коллега сдержанно кивнул профсоюзной деятельнице, надменно шевельнув чёрненькими усиками, и решительно устремился к двери. Не тут-то было! Проворная активистка успела ловко преградить ему путь.
— Как мне не хватало вас…— томно протянула она, закатив подрисованные глазки.— А мне сказали, что вы на важном совещании… Правда? — понизив голос до шёпота, добавила она многозначительно, обдавая его парфюмерной волной.
Хотя подъезд, прямо скажем, был не совсем подходящим местом для нежных бесед, активисточка вовсе не собиралась закруглиться. Однако и Гаян Баянович не собирался задерживаться. Он широким, уверенным жестом распахнул массивные двери, как это умеют красиво делать большие начальники, привыкшие с каким-то очаровательным шиком подъезжать к парадным дверям на персональных «Волгах». Профактивистка осталась в одиночестве, и лишь когда дверная пружина, торжествующе скрипнув, вернула дверь в исходное положение, обиженно поджала перламутровые губки и отправилась по своим неотложным общественным делам.
— Вами интересовался сам директор,— встретил его зав.
Сердце молодого сотрудника заколотилось подобно зайцу в охотничьих силках. Во встревоженном сознании молниеносно мелькнуло: «Не рано ли интересовался?.. Рано!» Ведь директор ещё наверняка не запомнил ни его имени-отчества, ни должности.
— Я сказал, что вы на совещании охотников.
Гаян Баянович задержал взгляд на шефе, пытаясь угадать, чего сулит ему неожиданный директорский интерес. Однако на лице шефа не отражалось никаких предвестий беды.
— Чем ещё интересовался директор? — Вопрос, прямо скажем, прозвучал довольно нахально, но Гаян Баянович решил идти ва-банк. Назад дороги нет!
— Только вами интересовался, Гаян Баянович. «Да?» — спросил и повесил трубку,— доложил несколько растерянный шеф.
Молодой специалист удовлетворённо подвигал усиками и направился было к своему столу, но тут его снова подозвал учтивый голос шефа.
— Одну минуту, Гаян Баянович… Чуть не забыл… Мы тут… я тут рассмотрел на днях внутренние резервы и пришёл к выводу, что можем вам повысить оклад не на пять-десять рублей, а на всё двадцать. Наверху, надеюсь, против не будут?
— Наверху?— рассеянно переспросил молодой специалист, небезуспешно делая вид, что думает совершенно о другом…— Думаю, там против не будут.
О! Так может ответить лишь беспредельно уверенный в себе специалист. Заведующий сглотнул ссохшимся горлом и с робким изумлением посмотрел на преуспевающего молодого специалиста. Ему всё ещё не верилось, что перед ним тот самый младший чиновник, который вечно был у всех на побегушках.
— Конечно, конечно, Гаян Баянович,— преувеличенно бодрым тоном заверил зав.— Насчёт «наверху» это я так… Понимаю, понимаю… В общем, будем считать вопрос решённым… Мир, как говорили древние философы…— Тут в горле у шефа почему-то запершило, и речь его несколько утратила стройность, видимо, догадался, что философия любых эпох здесь ни к селу ни к городу. И вообще, вспомнив о том, что местные чиновники за глаза зовут его «философом», вкладывая в прозвище обидный смысл, он остановил себя, но всё же постарался без ущерба для достоинства выпутаться из философских дебрей и закончить начатую фразу (не останавливаться же на полпути!).— Мир — он словно бы категория и необходимости, и случайности…
Поняв, что сморозил какую-то глупость, философ-самоучка махнул рукой и впервые в жизни обругал любимую науку:
— Да ну её к чёрту, эту философию!.. Поздравляю вас, старший инженер Гаян Баянович!
Давно бы так! И кого только не оставляла в дураках треклятая учёность, диву можно даваться!
Старший инженер проследовал к своему рабочему месту. Небрежным жестом отодвинув стул, медленно опустился на мягкую стёганую подушечку и строгим глазом окинул стол. А стол, кстати, был уже новый, двухтумбовый, и стоял несколько особняком. Перелистнув две страницы перекидного календаря, старший инженер глубокомысленно вздохнул и… невольно потянулся к своим баночкам с заварками, но вовремя спохватился. Незаметно задвинул ящики стола: что можно простому инженеру, неприлично старшему. Однако сидеть сложа руки тоже не годится. Гаян Баянович достал ту зелёную тетрадку и стал не спеша перелистывать. Один директор, другой, третий… На девятой странице взгляд задержался. Эту страницу не мешало бы изучить подробнее. Старший инженер несколько раз повторил про себя фамилию, имя-отчество нового руководителя, чтобы при обращении, упаси бог, не спутать с предшественниками. И надолго задумался, подперев щеку кулаком. Ах, какие возвышенные мысли, какие дивные фантазии, какие дерзкие проекты могут рождаться в голове скромного на вид старшего инженера среднестатистической советской конторы. Чего-чего, а помечтать с размахом мы умеем! Однако через несколько минут видения стали расползаться, терять контуры и осязаемость, а фигура молодого старшего инженера как-то неестественно завяла, осела и даже, я бы сказал, скукожилась, точно скошенный недозрелый стручок.
Скошенный горох вновь не зацветёт. Но Гаян Баянович не какой-то там горох, он быстро пришёл в себя. Последняя картинка прощально вспыхнула в ужасающем воображении и растаяла — вернулась реальность. А реальность требовала действия. Гаян Баянович сладко потянулся, затем передёрнул плечами, как цыганка в экстазе, стряхнул с себя последние дивные видения, решительно достал из кармана маленькую расчёску, привёл в идеальный порядок и без того идеальные усики, пригладил причёску и вышел из отдела, забыв за собой закрыть дверь, чего доселе не наблюдалось.
— Хи-хи, и чего это сегодня с нашим усатиком-касатиком? — стрельнула глазками вслед одна из сослуживиц.— Марафет навёл и удалился…
— Видать, дело серьёзное, раз усики прилизал,— хмыкнула её соседка.
— Интересно, а как ему без усов? — задумчиво проговорила третья, занятая тем, что рассматривала в зеркале, установленном среди папок с отчётами, подробности на своём носике.
— А может, у него бородавка под усами,— высказала предположение одна из сослуживиц предпенсионного возраста и смачно зевнула, нежно похлопав ладошкой по губам.
— Да что вы привязались к его усам!.. Усы как усы…
— Моя сестра говорит, что настоящий мужчина в наше время без усов обходится. Ну, скажи на милость, к чему ему усы?
— Для красоты!
— То-то же. Вот сестра и говорит, усы отращивают только мужчины с комплексом неполноценности.
— А что, сестра твоя специалист по этой части? — зловредно хихикнула та, что с зеркальцем.
— Может, и специалист, тебе-то что?
— А Чапаева, Будённого куда денешь?
— Сравни-и-ила. Те были настоящие мужчины, герои, а нынешние недоноски хотят равняться на них.
— Ну ты тоже… скажешь…
— Ой, девочки, сколько там набежало? Пора чайник ставить! — послышался из дальнего угла тоскливый призыв — и комната вмиг пришла в озабоченное движение.
— А ты всё же приглядись, сестра зря не скажет…— продолжала шёпотом втолковывать своей соседке противница усов, проворно выставляя на стол чайные принадлежности.
Послеобеденное чаепитие отдела разворачивалось… В приёмной директора томились в ожидании трое посетителей. Четвёртый, с остекленевшим взглядом, маятником ходил около высокой, обитой новенькой матовой кожей двери с глянцевой табличкой «Директор». Скользнув безразличным взглядом по ожидающим, Гаян Баянович подошёл к интересной моложавой секретарше, губки которой алой вишенкой горели на круглом личике. Секретарша, женщина проницательная, встретила Гаяна Баяновича как почтенного гостя, сияя улыбкой неподдельного счастья. Да здравствует беспроволочный телефон! Он всегда работает бесперебойно.
— Шеф занят… был. Важное дело. Но вас, думаю, примет. И всё же, минуточку…— пропела она нежнейшим голоском и походкой манекенщицы местного масштаба профланировала в направлении величественной двери.
— Я сам, нe надо,— остановил её почётный гость.— Не беспокойтесь, я сам.
В очереди переглянулись. Грациозная секретарша от смущения сделалась ещё кокетливее. Она эффектно подняла бровки «домиком», повернулась перед молодым посетителем так и сяк, продемонстрировав при этом несомненную привлекательность своей фигуры, и любезно-уважительно разрешила.
— Хорошо, Гаян Баянович, проходите, пожалуйста.
Проникнув в кабинет через двойные двери, Гаян Баянович увидел своего директора. Директор сидел, развалясь, в кресле с расстёгнутым воротничком, приспущенным галстуком, закинув ногу на ногу, и с наслаждением тянул из маленькой чашечки, над которой вился лёгонький парок. Старший инженер тут же уловил терпкий запах кофе.
Увидев в дверях постороннего человека, директор от неожиданности поперхнулся и отодвинул в сторону недопитый кофе. Его вид слегка напоминал нашкодившего кота Ваську, большого любителя сметаны, застигнутого на подступах к хозяйскому добру. Директору было явно не по себе. Он торопливо подтянул галстук, выпрямился в кресле и смущённо спросил:
— Извините, вы… вы кто?
Видимо, подумал, что перед ним какой-нибудь представитель, раз секретарша без доклада пропустила его. Он даже привстал, ссутулившись, и указал вошедшему на кресло рядом.
Вошедший не ответил. Потому как не знал, что ответить. Ему казалось, директор должен не только узнать его, но и принять по-свойски, как давнего приятеля, иначе чем объяснить новый двухтумбовый стол, двадцатку к окладу и вообще уважительное к себе внимание окружающих.
Однако в глазах директора старший инженер не прочёл никакой симпатии к своей особе, в них отражалось одно сплошное недоумение с оттенком лёгкой неприязни.
— Извините… Может, что-то срочное? Я вас слушаю.
Тут, надо прямо сказать, и Гаян Баянович струхнул маленько. От недавнего задора не осталось и следа. Но и тянуть молчанку было рискованно: мелкий колотун уже подбирался к коленям, пальцы и вовсе заморозило. И тогда он решился:
— Я… я ведь тот… ну… охотник, помните?
Сказал и съёжился в кресле.
Директор на мгновение застыл, будто прислушиваясь к зудению мухи в паучьих сетях, потом лицо задвигалось, заходило, и он рассмеялся добродушным, облегчённым смехом.
— А-а-а, вот оно что, охотник… А я-то подумал… Ну и напугал… Думаю, кто же это! А оказывается, свой человек… охотник… Ну и напугал ты меня, братец, будто в медвежью берлогу столкнул. Ха-ха!
Настроение директора явно поднялось. Долго он ещё похохатывал да покрякивал, приговаривая, точно каждое слово щекотало его. Тут и Гаян Баянович начал оттаивать, и колотун куда-то исчез. Стало даже жарковато. И он, само собой, значительно осмелел.Теперь нужно было улучить благоприятный момент.
— Утиный сезон на носу,— деловито сообщил он.— Вот зашёл узнать, каковы ваши планы на этот счёт?
— Утки?.. Утки-и… — потянулся в кресле директор, с явным удовольствием настраиваясь на охотницкую волну.— Ох и люблю ходить на уток! Утречком, бывало, до солнышка сидишь в камышах, и сердце этак… дрожит от нетерпения! Эх, вот бы… Так ты говоришь, и озеро, и тальник, и островки с камышом?
— Не… Да… На Каму пойдём. Места знаю, во!..— поднял большой палец «бывалый охотник».
Места в Прикамье он и в самом деле знал неплохо — как-никак его родной край. Слышал и об озёрах с островками. Раз озеро, камыши, значит, и утки водятся. Жаль только, что среди его односельчан ни одного охотника не было. Зато в соседнем, прибрежном русском селе Урай сплошь охотники и рыбаки. Это он точно знает. У него там знакомый парень есть — одноклассник Семёнов. Если заранее предупредить, выручит, наверное. Сводит на охоту, достанет и ружьё, и лодку. Там, почитай, в каждом доме свой рыбак или охотник, а уж о собаках и говорить нечего. Так что без печали можно всё обстряпать.
— Да-а, неплохо бы. На Каме, говорят, красиво…— совсем размечтался директор.
Он был не прочь обстоятельнее поболтать на увлекательную тему, но Гаян Баянович, парень сообразительный, уже успел почувствовать, как любит повторять его шеф-философ, категорию времени и пространства и поэтому решительно поднялся. Хватит на сегодня! Кстати, тот же Семёнов частенько повторял: «Главное — вовремя смыться!» Тоже, видать, был… в смысле, философом.
— Моё дело предложить, товарищ директор, остальное за вами.
— Вы торопитесь?
— Время же рабочее. Я и так вас задержал.
— Люблю деловых людей,— уважительно посмотрел на него директор.
Инженер, преисполненный достоинства, проследовал к выходу, но тут его снова задержал директорский голос:
— Извини, друг, мы ж познакомиться-то забыли.
Познакомились… И деловой старший инженер отправился к себе в отдел. А спустя некоторое время в директорском кабинете состоялся серьёзный разговор между директором и заведующим отделом.
— Гаян Баянович у вас работает?
— Да, Гаян Баянович работает у нас.
— Давно?
— Восьмой год.
— Кем?
— Старшим инженером.
— Как справляется?
— Гаян Баянович? — заведующий сделал лицо задумчивым и почесал за ухом, но, встретив требовательный директорский взгляд, поспешил заверить: — Гаян Баянович хороший специалист.
— Так ли? — решил испытать его директор.
— Извиняюсь, Гаян Баянович очень хороший специалист.
— Я не понимаю вас, заведующий! — ледяным тоном произнёс директор.— Не понимаю! — Голос директора звучал всё более угрожающе.— Прекрасный специалист, опытный профессионал своего дела восьмой год сидит старшим инженером! — продолжал накаляться директорский темперамент.— Да вы… вы… сказал бы я вам… Вы зажимаете перспективную молодёжь, вялите её, солите! Отвечайте, заведующий! — гнев директора, по всей видимости, достиг взрывоопасной точки…
— Я извиняюсь, извиняюсь…— беспомощно лепетал заведующий, безуспешно пытаясь внести ясность.— Никак нет, не зажимаем… Мы ведь… они ведь… он старший инженер, товарищ директор…— барахтался «философ», разом растеряв все философские подпорки, которые не раз, бывало, помогали ему выбраться из затруднительных положений.
Но директор прямо-таки вошёл в директорский раж, не давая и полсловечка вставить до смерти перепуганному заву. Желая окончательно сокрушить жалкое красноречие столь бестолкового заведующего, кандидата каких-то наук, он хлопнул ладонью по столу так, что телефоны подпрыгнули, жалобно затрезвонив, и рявкнул:
— Хватит! Мне ясно всё! А теперь извольте выслушать меня, зав-ведующий!
Красный как рак заведующий больше рта не раскрывал. Он только слушал и согласно кивал головой…
На следующий день Гаяну Баяновичу предложили отдельный кабинет с креслом. На доске объявлений висел приказ о переводе его на должность заведующего отделом.
Первой поздравила его красивенькая и расторопная профсоюзная активисточка.
— Поздравляю! — заглядывая в глаза, томно произнесла она с французским акцентом, приоткрыв прехорошенькие губки-зубки.
Заведующий отделом склонил голову в знак благодарности, незаметно нюхнув душистого парфюмерного облачка, и, припомнив некоторые сцены из зарубежных капфильмов, галантно приложился губами к ручке профактивистки.
— О Гаян Баянович…— простонала она, охваченная нахлынувшим чувством.— Вы — настоящий мужчина, вы — орёл, Гаян Баянович!
Довольный произведённым эффектом, новоиспечённый завотделом сдержанно улыбнулся, погладил усы и придвинул активистке кресло. Но им не дали приятно побеседовать. Поток поздравлений не убывал. Не пустело кресло, предназначенное для посетителей.
Наконец очередь дошла до зава-философа.
— Рад, рад за вас, Гаян Баянович, поздравляю! — широко улыбаясь и протягивая обе руки, приветствовал он коллегу.
— Спасибо! — ответствовал бывший подчинённый, скромно потупив взор, однако не без тайного удовольствия. Он устало опустился в кресло, как человек уже обременённый славой и почетом.
— Обид на меня, надеюсь, не держите? — осведомился несколько обеспокоенный бывший патрон.— Кстати, это я предложил, а директор одобрил,— будто невзначай заметил он и простодушно улыбнулся.
Последним визитёром оказался директор.
— Ну как дела, дружище?
Директор, по всей видимости, ждал от приятеля-охотника слова благодарности, но Гаян Баянович то ли по причине взволнованности, то ли от недостатка воспитания забыл о приличиях начисто.
— Вчера письмо получил из деревни. Зовут,— тут же приступил он к знакомой теме.— В озёрах уток — видимо-невидимо… Лодка уже засмолена, ружьё смазано, собаки, как бешеные, так и рвутся, поводки грызут…
— Поедем, поедем…— рассеянно отозвался директор, а сам как будто о своём думает. И снова спросил: — Ну, какие новости в мире?
Только не понял его Гаян Баянович. Будто не при новой должности, не в отдельном кабинете сидит.
— Новости-то? На свете, само собой, не без новостей, всё течёт, всё изменяется,— философически заметил новый зав. Тут он вспомнил одну забавную книжечку, которая недавно попалась ему в руки, и поспешил сообщить: — Двести лет назад жили морские коровы.
— Морские коровы?
— Да, были такие морские коровы. В длину до восьми метров. Вес — до четырёх тонн. Представляете?.. Обитали в мелководье и питались исключительно травой.
— Так, так… Это интересно,— оживился директор.— И где же они, твои коровы? А может, на морских коров соберёмся в следующую субботу, а? Сколько, говоришь, весу в них, четыре тонны? Многовато, конечно… Не донесём. Да и куда мясо денем… Вот задачка-то.
Директор определённо веселился. Эх, чёрт возьми, могут же иные начальники так легко и беспечно веселиться, ни о чём таком не думать, не опасаться. Да, так раскованно вести себя могут только преуспевающие начальники.
— Видите ли, товарищ директор, их мясо оказалось слишком вкусным, поэтому наши дикие предки съели их все до одной,— серьёзно объяснил причину друг-охотник, по которой они не могут немедленно отправиться на промысел. (Что поделаешь, если с юмором у парня плоховато.)
— Какая жалость… Но мы с вами не будем такими варварами, пару-другую уток оставим потомкам на расплод, а, Гаян Баянович?
Наконец и заведующий улыбнулся. Весёлое расположение директорского духа и ему развязало язык. Что же, и он не лыком шит! И так увлёкся собственным красноречием, что себя не слышал.
— А вы знаете, русский писатель Куприн был заядлым охотником,— сообщил он ошеломляющую новость и, похоже, сам удивился.
— Да? — поднял брови директор.— Куприн? А-а, читал, читал такого. Особенно любил про эту… как её — лесную красотку… Олесей, кажется, звали… Помните?
— Как не помнить… у него много было охотничьих собак, не только Олеся… Идёт, к примеру, на тетеревиную охоту, а сам спрячется за дерево и наблюдает. Надо же, на охоту без ружья ходил… Странный народ эти писатели!
— С Олесей, что ли, ходил? — поинтересовался директор.
— Не, с другой. Про Олесю я ещё не прочитал. Между прочим, такие знаменитые писатели, как Толстой, Тургенев, Некрасов, Бунин, Пришвин, были большими специалистами по собакам.
— Вот как? Интересно. С тобой не соскучишься, дружок. Ты, я вижу, очень эрудированный… охотник.
— А вот наш Тукай,— виновато снизил голос «охотник»,— почему-то не интересовался охотничьими собаками. Лишь своего Акбая и знал. Видать, и в лес к Шурале с Акбаем ходил, один боялся.
На сей раз директор не нашёлся что сказать, только принуждённо улыбнулся. Но директоров приятель вовсе этого не заметил. Кипя охотничьей эрудицией, как пивной пеной, он неожиданно переметнулся на другого зверя.
— Вот вы думаете, сколько заяц живёт? — спросил он задиристо.
Директор опасливо посмотрел на Баяновича, и сомнение мелькнуло в директорской голове. Но он тут же отмёл нехорошие мысли о психическом расстройстве своего приятеля — должно быть, слишком увлёкся парень своим хобби.
— Ну, ну, сколько? — подзуживал «охотник», чувствуя себя на высоте положения.
— Кхе-кхе… Заяц… А вот пока не попадётся нам на мушку, столько и проживёт твой заяц,— засмеялся находчивый директор.
— Заяц живёт всего четыре года,— наставительно сообщил приятель и вздохнул, будто сожалея о кратковременности заячьей жизни. Интересная их беседа продолжалась и продолжалась, пока запасы познаний охотоведа, набранные в центральной библиотеке, не истощились…

К сожалению, им так и не удалось посидеть в камышах на утренней зорьке. В самом начале утиного сезона в контору назначили нового директора. А прежнего — то ли повысили, то ли понизили, а только исчез он, словно испарился. И опять зав-философ и активная профактивистка при встрече с Гаяном Баяновичем посмотрели на него как на пустую вешалку. Как обычно, Гаян Баянович прошёл в красный уголок с зеленой тетрадкой в руках. Присев с краю, он открыл десятую страницу.
— Товарищи!..— начал представитель.
Зал, привыкший понимать представителей с полуслова, как всегда, взорвался аплодисментами. Новый директор, степенно приподнявшись, заверил:
— Постараюсь оправдать ваше доверие, товарищи…
Гаяну Баяновичу недосуг было хлопать в ладоши: он спешил сделать необходимые записи. Не упустить ни один факт, ни одно сообщение не оставить без внимания. И так увлёкся заполнением очередной страницы, что не заметил, как остался в красном уголке один. Увидев перед собой очередного директора, интересовавшегося причиной задержки молодого специалиста, Гаян Баянович нимало не удивился и без обиняков спросил:
— Вы что, тоже охотник?
Представляете, как растерялся солидный, с благородной сединой директор от неожиданно странного вопроса незнакомого члена коллектива вверенной ему конторы.
— А вы… вы разве охотник?
— Я-то… Да как вам сказать?.. В некотором смысле…
В самом деле, что ответить? Скажешь, что «охотник», а вдруг новому директору с благородной сединой это вовсе не понравится? Поэтому пришлось акать, вякать, нащупывать тропочку.
— В наших краях природа, сами знаете… Я с Камы, товарищ директор. Природа, она ведь, сами догадываетесь, завораживает, облагораживает… В общем, вы понимаете меня…
Благородное лицо нового директора несколько оживилось, даже, я бы сказал, вдохновилось маленько.
— Вы это хорошо сказали: «облагораживает»… И «завораживает» тоже… Действительно, природа — это особый мир, где столько ещё таинственного, неизведанного. Одни, насекомые чего стоят, жучки, бабочки…
При слове «насекомые» Гаян Баянович насторожился: мурашки аж муравьями побежали по телу. И почему новый директор вдруг заговорил о жучках-бабочках? Может, знает его деревенское прозвище? И насмехается, хочет унизить? Но ведь Гаян Баянович повода для насмешек не давал. И непозволительно директору с его благородной сединой беспричинно издеваться над своим подчинённым. А может… И тут неправедно обиженного Гаяна Баяновича посетила одна крохотная мыслишка, от которой в груди началось сильное сердцебиение: погоди, жучки… бабочки… Когда он штудировал в Центральной охотничью литературу, ему попадались на глаза эти самые жучки да бабочки… Так-так-так… Вспомнились и строчки про чудаков, которые собирают всю эту дрянь, изучают, классифицируют и всё такое прочее, словом, посвящают бездельному занятию всю свою жизнь. Он ещё посмеялся тогда над существованием такого вида человеческой глупости, как собирание жуков. В общем, директору не пришлось долго ждать ответа.
— Я вроде и не охотник, а… как бы вам сказать… Интересуюсь, скорее, насекомыми… Ну, всякими там жу… жу… жуками там…
— Чем, чем? — переспросил изумлённый директор.— Ну, повторите, повторите, пожалуйста, ну! — упрашивал он, ласково улыбаясь.
— Жуками,— задумчиво проговорил Гаян Баянович всё же с некоторой неуверенностью. Но нужно было решаться.— Жуков собираю, да,— закончил он с непоколебимой убеждённостью.
— Вы? Вы! — взволновался седовласый представительный директор, прямо на глазах теряя представительность.— Это — замечательно! Вы — один из редких людей, кто решается посвящать свою жизнь жукам. Вот ведь какая встреча, какое неожиданное приятное знакомство! — продолжал восторгаться директор, в нетерпении потирая холёные руки.
Завотделом, желая доставить новому директору ещё больше удовольствия, обрадованно и решительно подтвердил:
— С детства собираю. Жуки — моя страсть!
— Я думаю, вы не откажетесь показать мне свою коллекцию? Ведь нас оч-чень мало. Нам надо общаться, обмениваться опытом, информацией,— произнёс директор прочувствованные слова и с большим удовлетворением пожал коллеге руку.
Дверь красного уголка была неспокойной: то приоткрывалась, то хлопала, то жарко вздыхала, то мяукала, точно котёнок. Видимо, петли давно не смазывали…
— Договорились,— отвечал Гаян Баянович, долго не выпуская директорскую руку.— Договорились, но только с условием: сначала осмотрим вашу коллекцию.
Директор, откинув крупную голову, рассмеялся.
— Ну вы, я вижу, настоящий профессионал. Надо подумать, надо подумать… Надеюсь, не забудете дорогу в мой кабинет, милости просим!
Он ещё разок потряс руку новому знакомому и вышел. А завотделом, почувствовав слабость в коленках, снова присел на краешек стула. Но долго рассиживать ему не пришлось. Случайно, конечно, в красный уголок заглянул сначала зав-философ, а минуту спустя очаровательная профсоюзная активистка. И конечно, сердечно обрадовались, неожиданно застав здесь Гаяна Баяновича. Окружили, обласкали добрым словом, проводили до самого кабинета.
— Жуки, жуки…— не весьма учтиво обойдясь со своими спутниками, всю дорогу шептал Гаян Баянович заветные слова.
Не исключено, что оба провожающих приняли эти подозрительные эпитеты на свой счёт, но виду не подали, только все жужжали над ухом: «Гаян Баянович» да «Гаян Баянович» — вроде как успокаивали.
— Жуки, жуки…— повторял, как заведённый, на разный лад одно лишь слово Гаян Баянович и всё прислушивался, прислушивался к чему-то…
На следующий день на работу он не вышел, а с раннего утра отправился за шоссе в пригородный лес. В походной экипировке, за плечами рюкзак. А в рюкзаке спичечные коробки и пузырьки разных калибров.
Бодро шагая по просёлочной дороге, он вспоминал детство. Вот так же рано поутру, когда роса ещё не просохла, а от земли и трав, напитанных влагой, исходит свежая, пахучая прохлада, шли они весёлой мальчишеской ватагой в лес за земляникой. Штанины закатаны по самые колени, ботинки на палке за спиной небольно колотят по лопаткам, голые ноги бесстрашно ступают по мягкой, сочной траве, оставляя позади ярко-зелёные полосы, в лёгком теле предвкушение счастья… Ух, сколько её там было — целые красные поляны! Сначала пригоршнями набивали рты, давясь, душистой ягодной мягкостью, и мычали от наслаждения, а насытившись, собирали в ведёрки и корзинки. За земляникой поспевала клубника, потом ежевика, смородина, черника. Спустя недели две наливалась терпким соком черёмуха. И всё лето мать сушит, варит, протирает, вознося хвалу всевышнему… Затем наступает очередь орехов. Надеваешь тогда фартук, берёшь мешок, палку и — в лес. С раннего утра, конечно… А уж с первыми холодами запылает гроздьями рябина, потом и калина. И так все месяцы до поздней осени в лесу, на лугах, на речке. Природа угощала, утешала, обласкивала, никогда не обманывала, не отвергала — только одаривала. Но кончилось детство, высохли росы, заросли тропинки, разбрелась мальчишеская ватага кто куда, многие завели себе собственную «природу» на дачах, на приусадебных участках. До лесных ли полян теперь!
Думать не думал Гаян Баянович, что когда-нибудь снова наденет рюкзак, возьмёт палку в руки и ранним утречком, когда косые лучи ещё не выпарили с листвы обильные росы, отправится в лес. Не мальчишка ведь босоногий, а инженер с высшим образованием, заведующий отделом солидной конторы, бодрым шагом с завёрнутыми штанинами вышел на лесной промысел. Не за даровыми щедротами, ягодами да орехами,— совсем за другим. Цель куда более серьёзная — да, жуки! Эх, куда только, в какие дали, на какие предприятия и даже подвиги не толкает нынешних джигитов поставленная высокая цель! Шуршали за спиной спичечные коробки, тонко позванивали флакончики и пузырёчки…
Богата и щедра наша природа. Несть числа в её лесах, густых чащах, на полянах, озерках мелкой разнообразной твари: и ползающих, и прыгающих, и летающих, и плавающих. И пищат, и свистят, и скребутся, то мелкой горошиной катятся, то прячутся под листочки, под камешки… А уж цвета — радуга небесная! И ведь что замечательно: повадки у всех разные, так сказать, разнохарактерные особи. Но есть и общее для всех. Всякая букашка, какая бы ни была, маленькая или побольше, беловатенькая или чёрненькая в крапинку, серенькая или рыженькая, ползающая или плавающая, с крыльями или без — все карабкаются. Прямо-таки завидное единство в членистоногом племени! И удивительно порой: ну к чему, скажем, такому, что с крыльями, карабкаться? Он на своём пропеллере ой куда долетит, так нет ведь, карабкается, стервец, ползёт, лезет, да не куда-нибудь, а всё наверх, наверх, как будто там, наверху, самая что ни на есть распрекрасная жизнь. А уж какая распрекрасная, когда всюду опасность подстерегает малявку: и ветер сдует, и птичка склюёт, и зверь какой смахнёт на бегу, так нет же — наверх и наверх! Иные так увлеклись карабканьем, что крылья у них от долгого бездействия совсем повысыхали, превратились в некое подобие шелухи, уж деток рожают без крылышек, а пристрастия своего не оставляют. И что за сила такая толкает упрямцев добровольно отказываться от полёта? Ведь во все времена крылья были мечтой всего живого на земле, в том числе и человека. А нынче крылья, над которыми природа, можно сказать, трудилась веками, остались без надобности, ссохлись в жалкую шелуху. Это надо же, до какой степени однообразия может довести существование карабканьем!
Лёжа на большой цветущей поляне, он наблюдал за насекомыми. Где красиво, просторно, тепло и сытно, туда и метит многочисленная жучья рать — он давно заметил свойство этого племени. Вот они — ползают, ковыряются, ни один не пребывает без движения. На цветок ли карабкается жук, на листок ли или на какой стебелёк — он не знает устали, лезет и лезет, не считаясь ни с чем. Если на пути попадается кто поменьше да послабее, сталкивает того вниз или перелезает через него, а встретится кто покрупнее, осторожно обойдёт его, эдак бочком, бочком, и опять лупит наверх. А если упадёт ненароком, не теряется, поболтает в воздухе ножками, поднатужится, изловчится — и опять поспешает туда же. Иногда и трудновато приходится бедняге: брюхо ли толстое, руки-ноги коротки или силёнки иссякли, пока бултыхался на спинке,— пожалеешь, подденешь соломинкой да опрокинешь на ноги, не то чтобы спасибо сказать, так он даже не обернётся, сломя голову несётся навёрстывать упущенное. Ему надо взять своё: забраться на самую верхушку цветка, в самую сердцевину венца, откуда исходит сладкий запах нектара. И ведь все едины в своих желаниях, ни один не стремится вниз, где вроде бы надёжнее, нет — все наверх!
Интересно, однако, что же будет делать жук, достигший наконец желанной высоты? А вот что: покорённая высота очень скоро перестаёт удовлетворять его, он начинает кружиться, суетиться, вынюхивать, высматривать, нет ли поблизости объекта повыше, поближе к солнышку. А уж если присмотрел себе новую цель, то, будьте уверены, не успокоится. Снова начинает ползти, карабкаться, штурмовать очередную вершину, и ни дождь, ни град, ни ветер не остановят его. Он всегда целеустремлён, всегда в пути — наверх! Правда, настораживает одно обстоятельство: карабкаться вверх долго и утомительно, а шлёпнуться, сорвавшись вниз, пара пустяков. Но и тут есть своё «но». Ну упадёт, ну тюкнется о землю настырный жук, но ведь не разобьётся, голову себе не проломит, даже не пискнет — костей-то у него нет, да и падать он научился — искусно, без ушибов и шишек за свой короткий и напряжённый век. Живучие, черти!
Спичечные коробки и пузырёчки быстро наполнялись неугомонными членистоногими. Была бы охота, а собрать дело немудрёное. Их тут столько, если присмотреться, глаза разбегаются. Например, Гаяну Баяновичу попадались и такие экземпляры, которых он вообще раньше не видел. Лишь поспевай собирать!
А утром следующего дня он прямиком направился к директору. Уважительная секретарша сама открыла ему дверь в директорский кабинет. Зав-философ и душистая профактивистка, дожидающиеся очереди в приёмной, встали, провожая его округлившимися глазами. Их удивил не столько визит Гаяна Баяновича, сколько его рюкзак.
Директор в задумчивости рассматривал маленькую бабочку, тщетно бьющуюся об оконное стекло. Он сразу не узнал Гаяна Баяновича, вторгшегося в его пределы с увесистым рюкзаком. Должно быть, позабыл о знакомстве в красном уголке.
— Что это? Как понимать? Кто вы?
— Жук,— спокойно отрекомендовался посетитель.
— Жук? — недоуменно переспросил директор, тупо переводя взгляд с рюкзака на человека с щегольскими усиками и обратно, чувствуя себя в некотором смысле идиотом.
— Да, жук,— так же серьёзно и внушительно повторил вошедший, не отводя взгляда.
И только тут директора осенило — он вспомнил того малого… да, да, в красном уголке, и просиял лицом, точно солнышко.
— Ах, жу-ук… Я малость того… запамятовал, в делах закружился, знаете ли… Сначала подумал, уж не представитель ли какой со стороны… Ну раз жук, милости просим, садитесь… вот сюда, поближе.
Завотделом сначала развязал свой рюкзак, а затем сел на предложенное место.
— Мои жуки,— молвил он с большим достоинством, доставая одну за другой заветные коробочки. Потом стал выкладывать пузырьки, в которых копошились, карабкались по стенкам всевозможных размеров и окрасок насекомые.— Не вытерпел, решил вам показать некоторых из моей коллекции.
— Они что, живые? — изумился директор, приподняв очки.— Впервые вижу коллекцию живых жуков. Ни о чём подобном не слышал, не читал. Вы… вы…
— Чему тут удивляться,— усмехнулся довольный «коллекционер», поглаживая молодецкие усы.
— Как вам удаётся содержать их живыми? Это же… это просто феноменальное явление. Даже, я бы сказал, уникальное.
— А вы что, мёртвых жуков собираете?
Несмотря на свой солидный жизненный опыт и компетентность в области членистоногих, директор на сей раз замешкался с ответом.
— Ну как это… мёртвых… Не совсем мёртвых…
— Значит, вы их сами убиваете? — возвысил голос строгий «коллекционер».— Выходит, вы не собиратель насекомых, а их… палач?
Директор с ужасом догадался, что перед ним не просто любитель-коллекционер, а истинный фанатик, душой и телом преданный жучьему племени. Кажется, дело принимало взрывоопасный оборот. Он смущённо посмотрел на сурового заступника членистоногих, и краска стыда залила его благородное лицо до самых ушей.
— Я… я не убиваю… Они сами… умирают…— сказал он убитым голосом и виновато заморгал глазками.— Извините, но я действительно ни о чём подобном раньше не слышал. Но может быть… если не секрет, вы и меня научите… Я смею надеяться? — добавил он смиренно, устремив на «коллекционера» вопрошающий взгляд, явно заискивая…
— Посмотрим,— нахмурив брови, обронил Гаян Баянович.— Не могу сразу обещать, надо подумать.
— Я подожду, сколько нужно подожду,— обрадовался директор и незаметно перевёл дух.
Лицо Гаяна Баяновича несколько смягчилось. Он удовлетворённо пощипал свои усики, расслабился в кресле, приготовившись к длительной дружеской беседе. Да начхал он на этих мерзких букашек, живых и мёртвых! Главное — завязать узелок с директором. И он, кажется, сумел, завязал. Значит, и дело с концом. К чёрту жуков! По дороге домой он с величайшим удовольствием (и омерзением) вытряхнет всю эту шебуршащую нечисть в первую мусорную урну. А пока они сидят с директором друг против друга, в вольных позах, закинув ногу на ногу, и ведут непринуждённую беседу на увлекательную тему о жуках (пропади они пропадом!). А философ-самоучка и красивенькая профсоюзная активистка пусть сидят себе в приёмной и с сердцебиением ждут своей очереди. Пусть ждут, зарплата ведь идёт… Краем уха Гаян Баянович прислушивался к благородному баритону директора, который, не отрывая восхищённых глаз от пузырьков, что-то говорит и говорит… Кажется, называет насекомых какими-то одному ему известными именами… Назовёт жука и вскинет на Гаяна Баяновича вопросительный взгляд — мол, правильно ли я назвал, подтвердите, коллега. И Гаян Баянович утвердительно кивает. А потом уважительная секретарша-манекенщица на изящных современных ножках принесла им кофе.
Шли дни, недели, месяцы. Но директор почему-то не спешил показывать свою коллекцию. Уж очень удивила его, прямо ошеломила живая коллекция заведующего отделом. Подумать только, его, старого коллекционера, посвятившего жукам всю свою жизнь, обошёл, обскакал совсем ещё молодой коллега. Как тут не горевать, как не завидовать? Руки прямо опускаются…
Не знаю, как пережил воспитанный директор нанесённый самолюбию удар, но только вскоре после знаменательной беседы перевели Гаяна Баяновича в новый кабинет, на двери которого, обшитой красной кожей, сияла табличка «Главный инженер». Директор и главный инженер работали рука об руку. Но о жуках разговора между ними больше не возникало. Директор не рисковал затрагивать опасную тему, а ещё пуще боялся этой темы главный инженер.
«Всё пройдёт,— успокаивал себя директор,— затянется и эта рана… А зла и зависти к нему я в сердце не держу…» Однако рана в благородном сердце директора долго не затягивалась. Чувство ущемлённости, униженности, попранного достоинства, следовательно, собственной неполноценности так и грызло уязвлённую директорскую гордыню. Да так въедливо — точно жук. А уж если жук начнёт точить… Нет, не выдержал, сломался директор. И года не просидел в конторском кресле, подобрал на своё место подходящую кандидатуру и, элегантно простившись, ушёл на пенсию по состоянию здоровья.
На сей раз нового директора в контору не привезли. Обладатель тоненькой зелёной тетрадки, сидя за столом президиума, сам дожидался представителя. Шустрая профсоюзная активисточка уже обходила отделы и кабинеты, созывая народ… Ещё до начала собрания одиннадцатая страница была заполнена данными нового директора. А двенадцатая? Ведь у зелёной тетрадки есть и двенадцатая страница? Куда её деть? Пустой оставить?.. Владелец тетради, без пяти минут директор, оглянулся по сторонам и незаметно оторвал двенадцатую, пустую страницу. Оторвал — и, скомкав, незаметно бросил в корзину.
— И в нашу организацию пришла перестройка, товарищи! Время требует от нас…— начал он уже в качестве директора.
А в заднем ряду сидел скромный молодой человек и что-то торопливо записывал в тощенькую, о двенадцати листах, зелёную тетрадку…

СВОИ ЛЮДИ

По мере приближения к Казани колёса поезда застучали звонче и решительнее. Да и сердце… радостней и энергичнее забилось в груди. Берёзы и рябины, растущие по берегу Волги вдоль дороги, на тёплом ветерке машут зелёными платками. Телеграфные столбы несутся навстречу, спеша обогнать один другого, глаз не успевает за ними, мелькают лишь их тени. Возвращение на родину, в город, сохранивший память о твоей молодости, о счастливых днях твоей жизни, после долгой вынужденной разлуки, когда, скучая по нему, считал дни и месяцы… Из-за этой тоски не спишь по ночам… Это волнение может понять лишь тот, кто сам пережил подобное.
Он даже не заметил, как очутился у окна. Глаза устремились на дорогу, а на душе — грусть. Грусть и нетерпение. Прошло уже четыре года, как он оставил Казань. Думал: временно. Вышло — целых четыре года. Кому-то может показаться: невелика беда. А Галимджанов тяжело пережил это время. Он думал: брошу всё — забуду, уеду. Ан нет. Не так-то легко забыть родные места, где рос, трудился. Как забыть родных, друзей, знакомых…
В купе их было двое. Сосед, одних с ним лет, в Казань ехал впервые. Поэтому, надо полагать, у них не сложился разговор. Хотя обедали и чаёвничали вместе. Сосед всю дорогу сидел, уткнувшись в газету. А Галимджанов был занят своими мыслями: копался в прошлом. Когда одолевала печаль, смотрел в окно. Когда они проехали мост через Волгу и въехали на окраину, сосед вдруг разговорился:
— Вы впервые едете в Казань? — спросил он.
— Нет,— ответил Галимджанов.— Я из этих мест.
— Не похоже.
— Почему? Да если я даже спрячусь в печи, то всё равно по спине узнают, что я татарин,
— Татары рассеялись по всей стране, по всему миру… Немало татар, которые ни разу не видели Казани. Как-то не похоже, что вы рвётесь домой. Люди не возвращаются в родные края с такими тяжёлыми думами.
— А вы сами русский, так ведь? — счёл нужным спросить Галимджанов, хотя сомневался в этом.
— Нет, ошибаетесь. Я — татарин. Аблаев Ильдар Рустамович,— протянул он руку.— Давайте знакомиться. Лучше позже, чем никогда.
— Я — Галимджанов,— произнёс, перейдя на татарский. Но имя не назвал.— Могли бы всю дорогу проговорить на родном языке.
Аблаев некоторое время смущённо смотрел на него, затем как бы виновато, но спокойно сообщил:
— Жаль, но я не говорю по-татарски. Вернее, в детстве говорил, но забыл… Я родился далеко на востоке. Женился на русской девушке. Язык забывается без практики.
— Это так,— вздохнул собеседник.— А какие пути ведут в Казань, родственников навестить?
— Если скажу, что в Казани у меня никого нет, это не будет ложью. Родители мои из Пензы. Однако и там я не был. Конечно, хочется побывать, но нет времени.
— А в Казань нашли время?
— В Казань меня направили на работу.
Галимджанов не стал продолжать расспросы и опять уставился в окно. А Аблаев желал продолжить беседу. Он, хоть и видел безразличие соседа, добавил:
— Вот пока еду один. Если город понравится, устроюсь, перевезу семью. Жить отдельно нехорошо. Жизнь-то одна…
— Значит, что-то всё-таки тянет вас в Казань. Говорят же: родная кровь даёт себя знать. Очень хорошо, что вы собираетесь здесь свить гнездо,— поспешил одобрить Галимджанов.
— Возможно, возможно…— промямлил Аблаев. Казалось, ему всё равно — Казань, Самара или Екатеринбург. Везде одинаково — одна страна, обычаи одни и те же, одинаковые люди. Однако он промолчал, не хотелось обижать соседа.
— Казань — красивый город. Ничто с ним не сравнится,— гордо произнёс Галимджанов.— Вон, видите, наш Кремль, берега реки Казанки, а справа разлилась Волга. Такой красоты нет, наверное, ни в каком другом городе мира… Вы хоть одним глазком взгляните в окно.
Аблаев нехотя пододвинулся к окну.
— Не туда, а смотрите вперёд, на наш Кремль. На башню Сююмбикэ,— вынужден был ткнуть пальцем Галимджанов.
— Красиво,— нехотя согласился Аблаев.— Вроде похож на московский Кремль.
Однако было видно, что он не в восторге. Заметив это, Галимджанов умолк. Он даже погрустнел от такого безразличия.
В купе на некоторое время установилась тишина. Но вскоре Аблаев нарушил её.
— Вижу, что вы очень любите свой город. Даже гордитесь им. Так ведь?
— Верно подметили.
— Тогда можно задать вопрос?
— Пожалуйста.
— Почему же вы, так любя, покинули этот город? Говорите, что четыре года не были…
Галимджанов вздрогнул и резко повернулся. Он молчал некоторое время, не зная, что ответить. Чтобы спокойно, обстоятельно объяснить причину своего отъезда, совсем не оставалось времени.
— Не нашёл общего языка с руководством. Вот и вынужден был бросить любимую работу, друзей, родные места и уехать,— выдавил он.
— Не кажется ли вам, что это напоминает пословицу: рассердившись на блоху, сжёг шубу?
— Выходит так. Но,— он тщательно подбирал слова,— бывает порой, если блохи вопьются, шуба может сгореть, а они останутся. Оказывается, около крупной блохи быстро собирается мелочь… Со мной случилось подобное…
— Что это за музыка? Почему её завели? — удивился Аблаев.
Уже по одному этому вопросу было ясно, что он впервые едет в Казань. Галимджанов улыбнулся.
— Это марш Сайдаша. Марш Советской Армии. В Казани торжественно встречают уважаемых гостей этим маршем. И провожают.
— Хорошая музыка. Говорите, Сайдаш?.. А кто он?
— Композитор. Великий татарский композитор.
— Сайдаш… Сайдаш…— повторял Аблаев. Хотел, видимо, запомнить.— Я не слышал о нём.
Взглянув в окно, увидев встречающих, Галимджанов онемел.
Он готов был выскочить в окно. Его удерживало только что рядом Аблаев. Он не верил своим глазам. У вагона с букетами цветов собрались его старые друзья, коллеги. А он думал: забыли, забросили. Как они узнали о его приезде?
— Вас встречают? — спросил Аблаев.
— Да, из прежнего коллектива. Мои бывшие замы, начальники цехов, заведующие отделами — все свои люди,— выдохнул Галимджанов. Комок подступил к горлу, глаза наполнились слезами. С трудом удерживался, чтоб не заплакать.
— Не волнуйтесь так, успокойтесь. Успокойтесь,— утешал Аблаев, положив руку на его плечо.— Вы не ожидали?.. Друзья, свои люди не забывают.
— Я ведь не сообщил… Никто ни разу даже не позвонил, не справился обо мне. А они вот все с цветами, радостные. Можно подумать, что я всё ещё директор. Удивительно.
— Не удивляйтесь, не исчезли с лица земли хорошие люди.
— Выходит, так… Вы правы, правы, господин Аблаев. А я уже было потерял надежду. У меня сердце окаменело от людской неблагодарности и их короткой памяти…
— Нельзя таить обиду, терять надежду,— и Аблаев тоже приблизился к окну.— И вправду, с какими хорошими людьми вы работали… Какие душевные, ясные лица, все так и сияют.
— Смотри-ка. Даниялов пришёл…— удивлённо покачал головой Галимджанов.— Кого-кого, а его не ожидал увидеть.
— Почему?
— Когда я уходил с работы, он, желая угодить начальству, облил меня грязью. А был-то пьяница, а я его начальником цеха назначил.
— Значит, осознал свою ошибку. Совесть в нём заговорила. Бывают такие люди, в жизни всякое бывает. Не удивляйтесь,— сказал Аблаев.
И поинтересовался, который из них Даниялов.
— Да-а… Слишком умильно улыбается. Говорят же: подлости жди от подхалима. А вот тот, крупный такой, улыбается во весь рот, кто это?
— Этот? Это Сабир Мансурович. Был моим первым замом. Дружно мы с ним работали. Хоть он и был судим, я вошёл в положение, взял на работу. И не пожалел. Было взаимопонимание. И всё же…— не закончил фразу Галимджанов…
Сосед не стал расспрашивать, затянул галстук, стал тщательно расчёсывать несколько волосинок около лысины.
— Оказывается, и Низам с Хуснетдином здесь,— прошептал Галимджанов. Эти парни незаменимы во время застолий. Годы взяли своё, они округлились. Что сказать, то ли не выспались, то ли голова болела от вчерашних излишеств — лица были кислые. Они беспрестанно облизывали губы. Уж не диабет ли у них?
Наконец, готовые к выходу, они широко открыли дверь купе. Но узкий коридор был запружён пассажирами. У каждого в руках, на плече сумки. Люди спешили скорее выйти на улицу, добраться до дома.
Не желая толкаться, они сели на свои места.
— В хорошем коллективе вы работали,— повторил Аблаев, не желая сидеть молча. Когда работаешь руководителем, то много встречающих, провожающих. А стоит уйти — и тут же забудут… А такая встреча после четырёх лет — это редкое явление.
— Я и сам не ожидал,— промолвил Галимджанов. Он уже подбирал слова, которые скажет каждому в отдельности, когда будет здороваться. Тёплые, приятные слова не всегда вспомнишь в нужное время.
Наконец выход был свободен.
— Вы идите вперёд, вас ждут,— уступил ему дорогу Аблаев.
— Нет-нет, что вы… Вы же первый раз в нашем городе. Вы — гость. Вы идите первым,— предложил Галимджанов.— У меня и вещей много.
Он помахал ожидавшим.
Взяв дипломат, Аблаев направился к выходу. Галимджанов спросил:
— А вас, вас встретят?
— Должны. Сообщено.
И всё же нельзя ни в чём быть уверенным. Галимджанов понимал, если соседа не встретят, то понадобится помощь, поэтому старался не отставать от него. Торопливо повесил дорожную сумку на плечо, схватил два больших чемодана, и вот он появился в тамбуре. Появился… и чуть не упал. Два чемодана одновременно брякнулись на железный пол тамбура. Дорожная сумка шлёпнулась на них.
— Это вы, Ильдар Рустамович? — спросил, когда тот ещё не успел ступить на платформу, и протянул букет, возвышающийся впереди, как гора, Сабир Мансурович. Второй рукой, не спросив разрешения, выхватил дипломат из руки гостя. Голос зычный, хорошо поставлен. Движения вкрадчивые. Приветливое лицо. Можно подумать, что стоит посреди большой сцены.— Мы наслышаны о вас как об известном всей стране учёном и руководителе, Ильдар Рустамович. Добро пожаловать! — произнёс он и сделал изящный жест рукой.— Я ваш первый заместитель, то есть правая рука, Сабир Мансурович. Ни дождинке, ни снежинке не дам на вас опуститься. Можете мне доверять. Есть у меня звание «Заслуженный работник» и медали есть. Скажу по секрету, я и песни пишу. Если суждено, то и вам посвящу песню,— и тут же захохотал: мол, шутка. Улыбнулись и женщины, стоявшие рядом с ним. Видимо, так было задумано.
Аблаев, не зная, как поступить, только вертел головой. Он ведь не понимал по-татарски. А встречающие этого не знают.
— О-о-о, Ильдар Рустамович,— с этим возгласом, толкаясь, пробрался Даниялов.— Вот, оказывается, какой вы милый, симпатичный человек. У нас такого руководителя ещё не было… Мы так ждали вас… Давайте познакомимся, Ильдар Рустамович. Я — Даниялов. Заместитель. Ваш заместитель.
Отталкивая Даниялова, как говорится, двигаясь то вплавь, то вброд, в какое-то мгновение перед новым руководителем предстал третий тип. Хоть он и был мужчина, но губы его напоминали бутон красной розы, а щёки, несмотря на середину лета, были румяны, как яблоко. Он вручил свои цветы и, обомлевший от улыбки нового директора, поцеловал его в щёку.
— Здравствуйте, я — Кайметов.
Видимо, он ждал какого-то ответа, но его не было. И всё же Кайметов не растерялся. Он засмеялся так звонко, словно серебристый ручеёк зажурчал, и, удовлетворённый, мелкими шажками отошёл в сторону. Вернее, его оттеснила группа жаждущих приветствовать нового руководителя. Не сдался только Сабир Мансурович, как встал рядом с директором, так и остался стоять. Стать, широкие плечи, зычный голос — попробуй — оттолкни…
Невольно наблюдая этот спектакль, Галимджанов словно окаменел, он был в ужасе! Ведь это те, кем окружил он себя! Это не сотрудники, а артисты! Эх ты, собрал вокруг себя лицедеев. Вон как играют! Точно так же играли и четыре года назад. Играли с ним самим. А он не чувствовал, не понимал.
Наверное, редко кто из руководителей, один из ста, не попадётся на крючок подхалимов. Только теперь он осознал это. Стоя наверху. Став сторонним наблюдателем. Вот в чём его ошибка! Он не смог увидеть в сотруднике фигляра. А для руководителя это — непростительная ошибка.
…Прошло четыре года — ничего не изменилось. Стольких руководителей они угробили за это время! А артисты на своих местах. Им хоть бы что. Их приёмы и уловки те же. Единственная перемена — в сегодняшней комедии он не участвует. Он только сторонний наблюдатель. Он наверху. Его сегодня не видят. А возможно, притворяются, что не видят.
Страждущих предстать перед новым директором, пожать руку, вручить букет было немало. Так и пытаются прорваться, только и слышно: «Ильдар Рустамович» да «Ильдар Рустамович»,— перебивая, отталкивая друг друга, толпа бурлит, как волна, в непрерывном движении, уносит директора в сторону, подальше от вагона.
Аблаев не забыл о нём. Несколько раз оглядывался на Галимджанова, стоявшего в тамбуре. Помахивал рукой, пытался что-то сказать, но нет, не удалось, их быстро разъединили.
Осторожно ступив на железную ступеньку вагона, держась за поручни, Галимджанов спустил один чемодан, затем поднялся за другим. Полез в третий раз забрать сумку. Он запыхался и сел перевести дыхание на чемоданы, которые поставил прямо у дверей вагона.
Гомон «своих людей» с букетами удалялся. Хоть и были те, кто видел его краешком глаза, не кивнули даже издали, никто не подошёл, чтоб пожать руку. Видимо, в этой группе не было никого, кто б не заметил его, он же стоял напротив, не могли не узнать.
Он старался припомнить, кого из них он обидел хотя бы невзначай. Вроде бы нет. Делал только добро, сколько было в его силах.
Почему же так получилось? Почему они постарались сделать вид, что не замечают его? На худой конец хотя бы один подошёл поздороваться, пожать руку. Или зло обругать его, если обиженный. Нет, не отважились. Побоялись вызвать недовольство нового руководителя…
А Аблаев — хороший человек. Кажется настоящим человеком…
— Это вы, товарищ Галимджанов? Что вы тут сидите? — спросил прохожий.
— Да, я — Галимджанов. Но вас не знаю, впервые вижу.
— Неудивительно, недолго работал я под вашим руководством. Недолго, около двух лет.
— Не назовёте свою фамилию?
— Малов я, Алексей. После технического университета меня распределили к вам.
— Вот оно что…— Галимджанов не жаловался на свою память, но молодого человека не припомнил. Да и разве запомнишь молодёжь, приходящую и уходящую ежегодно.
— Давайте помогу вам. По дороге и поговорим, возможно, и вспомните,— он взял чемоданы и зашагал.
Галимджанов припустил за ним, повесив сумку на плечо. Порой даже приходилось делать пробежку, чтобы не отстать.
— Ох, доставлю вас с ветерком,— улыбнулся Алексей, открывая багажник старенького жигулёнка.
В багажнике поместился только один чемодан. Второй чемодан и сумку он устроил на заднем сидении.
— Не могу вспомнить,— повторил Галимджанов, согнув свою высокую фигуру и усаживаясь на переднем сидении.
Тронулись. Машина, хоть и старенькая, шла споро. Видно, что водитель опытный.
— Вы меня уволили,— сказал Малов после некоторого молчания.
Галимджанов вздрогнул, словно его ударили обухом по голове. Не понимая, шутка это или правда, он повернулся к водителю и долго смотрел на него. Уж не собирается ли парень мстить, да и сам хорош, доверился первому встречному… Он насторожился.
А Малов бесхитростно улыбнулся и продолжал:
— Лет пять или шесть тому назад я начал работать у вас инженером. Работа мне нравилась, вроде и мной были довольны. Даже собирались назначить старшим инженером. Согласитесь, для человека со стороны, без блата, это немало.
— Верно, для вчерашнего студента за два года подняться до старшего инженера — великое достижение. Выходит, были не без способностей.
— Выгнали вы меня, а «старший инженер» остался на словах.
— Да, это вышло плохо.
— Говорят же, кто прошлое помянет… Что было, то было. Да это для вас и неинтересно. Просто к слову пришлось. На новогоднем концерте мы устроили «огонёк». Там я показывал пародию на вас и ваших замов. Народу понравилось, хохотали до упаду. Руку жали, Дед Мороз даже подарок вручил… Только вот «старшего инженера» не дали, зажали.
— Да-да,— встрепенулся Галимджанов и вновь посмотрел на водителя.— Вспомнил. Вспомнил… Я и сам хохотал.
— Месяца через два заставили написать заявление. «Почему?» — удивился я. «Ну, парень, нужно уметь быть хозяином своего языка». Так я и ушёл… И с того дня занимаюсь частным извозом,— улыбнулся Алексей.— Семья не голодает. Хватает нам.
— Извините меня. Этого я не помню. Это некрасиво получилось. Не знаю, что и сказать…— почесал щёку Галимджанов.— Возможно, это произошло в моё отсутствие, когда я был в командировке… Судьбой человека так не играют.
— Ещё как играют!..
— Да,— пришлось ему согласиться.
— Не удивляйтесь, но я, наверное, должен вас благодарить. Не прогони вы меня тогда, я бы и сейчас работал старшим инженером за три-четыре тысячи рублей. Говорят же, как одна женщина прокляла свою ненавистную соседку: «Чтоб муж твой был инженером, и чтоб вы жили на одну его зарплату!»
— Да, есть такой анекдот.
— А так я эти три-четыре тысячи порой зарабатываю за день,— в очередной раз улыбнулся парень.— Да и сегодня некому было бы встретить вас, не прогони вы меня.
— Да,— тяжело вздохнул Галимджанов.— Недаром гласит народная молва: «Век живи, век учись!» Выходит, так… А вот и приехали.
— Который ваш подъезд?
— Последний… Вот спасибо,— Галимджанов вышел из машины.
Алексей Малов поставил у двери два чемодана и сумку.
Увидев в руках Галимджанова деньги, он по-свойски дотронулся до его плеча:
— Не нужно. Мы же свои люди. Желаю вам здоровья и успехов…
— Нет-нет, возьмите, Алексей. Вы же на работе. У вас семья,— с протянутой рукой он пошёл за парнем.
Тот сел в машину, послышалось «пока». За стареньким жигулёнком заклубилось облачко пыли.
Слова Алексея «свои люди» проникли в душу. «Свои люди. Свои люди»,— мысленно повторял Галимджанов. Этот парень поставил его в безвыходное положение. С умыслом он произнёс, или?.. Интересно получается, я его уволил, а он мне — «свои люди»…

К списку номеров журнала «ДЕНЬ И НОЧЬ» | К содержанию номера