Накахара Тюя (1907–1937) вошел в японскую литературу как один из наиболее значимых представителей лирики классического модернизма, которая охватывает период от начала ХХ века до Второй мировой войны.

Тюя сформировал свой поэтический стиль, опираясь на традиции французского символизма, поэзию парнасцев, дадаистов и сюрреалистические эксперименты Такахаси Синкити. Художественный мир Накахары Тюя постоянно балансирует между призрачными образами символистской поэтики и образами материального мира, которые подаются автором сквозь призму его субъективного восприятия. В этом смысле лирику Тюя интересно соотнести с поэзией И.?Анненского, который протянул связующую нить между русским символизмом и акмеистами — наследниками поэтических традиций парнасцев и, прежде всего, Теофиля Готье.
Авангардистские эксперименты в ранней лирике Накахары Тюя ориентированы на парадоксальный синтез: разговорный стиль современного японского языка, с одной стороны, и патетические архаизмы бунго — языка средневековой Японии — с другой. Несмотря на это, даже в период литературного ученичества Тюя не утрачивает присущую его стихам органичность стиля и художественную целостность.
Накахара Тюя активно обращается к таким жанрам романтической литературы, как элегия и баллада, однако, романтический конфликт "поэт — толпа" он усложняет: ночная толпа для Тюя — иррациональный образ, медитативный хронотоп, источник вдохновения (о том же писали Кагава Кагэки в танка "Едва ли не больше, чем в самых высоких горах…", а также его российский коллега — В.?Маяковский в стихотворении "Багровый и белый отброшен и скомкан…").
Мировоззрение поэта в ранние годы представляет собой противоречивое сочетание идей декаданса, индивидуалистического анархизма, католицизма и дзен-буддизма с тенденцией к усилению последних в поздний период творчества. Уже в ранней модернистской лирике поэта прослеживается влияние ключевых ценностей (метанарраций) традиционной культуры, что в целом характерно для японской поэзии того периода (с этой точки зрения творчеству Накахары Тюя близка поэтика Велимира Хлебникова). Аграрно-этническая тематика многих стихотворений Тюя сближает их с поэтами-новокрестьянцами и прежде всего с лирикой С.?Есенина, стиль которой, близкий к разговорной речи, сочетается с неожиданным вкраплением изящных, выразительных образов модернистской поэзии. В свою очередь, ностальгически-игровая интерпретация декадентской культуры Накахарой Тюя сближает его с Борисом Поплавским — "последним русским декадентом", который творил в теже годы, что и его японский коллега.
Секрет обаяния лирики Тюя заключается и в ее напевности, акцентированной музыкальности, неслучайно еще при жизни поэта многие его произведения были положены на музыку. Как отмечает современный исследователь и переводчик А. А.?Долин, Накахара Тюя "сочетает с верлибром метрический стих… пробует новые размеры, вводит оригинальные приемы в композицию стиха <…> а также частые повторы, эпифоры, рефрен <…> грамматические, семантические и ритмические параллелизмы" (II, 152–58). Благодаря этим экспериментам Тюя создает новый стихотворный ритм, основанный на сочетании тоники и модернистского верлибра (в связи с этим, дольник и тактовик представляются нам наиболее подходящими размерами для поэтического перевода текстов Накахары — поскольку русский верлибр для Тюя слишком монотонен, а классическая силлабо-тоника оставляет на его стихах чересчур "сладкий" привкус).
Несмотря на то, что лирика Накахары Тюя находится вне литературных направлений, течений и поэтических школ, его творческое наследие широко известно за пределами Японии, а у себя на родине Тюя — один из самых известных и читаемых поэтов.

Комментатор Накамура Минору (р. в 1927 г.), поэт и критик, отмечает следующее: "В марте 1925 года Накахара Тюя отправился в столицу вместе со своей гражданской женой, актрисой и поэтом Хасэгава Ясуко (1904–1993). В апреле поэт-дадаист Томинага Таро (1901–1925) познакомил Накахара с литературным критиком Кобаяси Хидэо (1902–1983), в ноябре Томинага не стало, а Ясуко ушла к Кобаяси. В 1926 году в “Стихотворной биографии” (упоминаемой в стихотворении “Вечер весеннего дня”) Накахара указал: “Май, пишу “Утреннюю песнь”. К июлю покажу Кобаяси. Как приеду в Токио, покажу стихи людям. Так, я намечу курс в “Утренней песне”. Курс поставлен, но столько сил нужно, чтобы написать 14 строчек, что я никак не соберусь”.
В этом стихотворении Накахара утверждается как поэт. Это стихотворение имеет "классическую" структуру сонета, в нем 14 строк: 4–4-3–3. Что касается содержания стихотворения, то его тема — душевная усталость лирического героя. Образ "утра" здесь отнюдь не символ светлых надежд. Даже когда придет утро, и луч едва окрасит потолок в красноватый цвет, герой Накахары ничего не будет делать. Ему не слышно пенье птиц, его мысли обращены в прошлое, он прощается с мечтами о счастье, которым не суждено сбыться".

Накамура Минору комментирует стихотворение следующим образом: "В первых трех строфах ощущается радость автора по поводу возвращения в родные края. Строки“Без стеснения заплачет/ Мне крестьянка средних лет…” указывают на то, что родные края — это то место, где лирический герой Накахары может открыто выразить свои чувства. Однако две последние строки резко отличаются от предыдущей части стихотворения. Устойчивый ритм первых трех строф контрастирует с разрушенным ритмом и разговорной интонацией последних строк, в которых ветер укоряет лирического героя: “Эй, а ты зачем пришел?” Связь с родными краями всегда были мучительным бременем для Накахары".

Накамура Минору отмечает, что "строки “под шатром тусклая лампочка/ дешевые ленты и одышка как рвота/ а зрители-сардины усажены кругом/ их горла кричат — раковины устриц” написаны под влиянием поэтики дадаизма.
Ранние стихи Накахары Тюя, как известно, напоминают японские детские сказки, но при этом они печальные, заунывные и безрадостные, что делает их более трогательными. Ураганы и войны, эпохи проходят мимо, лишь цирк иногда дает представления. Снаружи кромешная тьма, и вдруг на миг под сводами цирка загораются огни. Тщетны мирские дела перед лицом вечности. Звук качелей, поскрипывающих в пустоте (“юан — юён — юянь-юён”), передает эту тщетность и грусть.
Когда Накахара был ребенком, его отец, военный врач, ездил по делам в Хиросиму и Канадзаву. Позднее в “Воспоминаниях о Канадзаве” поэт написал о том, что рядом с кинотеатром на пустыре показывали акробатические номера, и отец водил его туда посмотреть. По-видимому, стихотворение “Цирк” — грустные воспоминания Накахары о своем детстве".

Зарубежные записки № 32, 2016 Накахара ТЮЯ (1907–1937) — "Японский Рэмбо" и поэт равновесия Накахара Тюя (1907–1937) вошел в японскую литературу как один из наиболее значимых представителей лирики классического модернизма, которая охватывает период от начала ХХ века до Второй мировой войны. Тюя сформировал свой поэтический стиль, опираясь на традиции французского символизма, поэзию парнасцев, дадаистов и сюрреалистические эксперименты Такахаси Синкити. Художественный мир Накахары Тюя постоянно балансирует между призрачными образами символистской поэтики и образами материального мира, которые подаются автором сквозь призму его субъективного восприятия. В этом смысле лирику Тюя интересно соотнести с поэзией И.?Анненского, который протянул связующую нить между русским символизмом и акмеистами — наследниками поэтических традиций парнасцев и, прежде всего, Теофиля Готье. Авангардистские эксперименты в ранней лирике Накахары Тюя ориентированы на парадоксальный синтез: разговорный стиль современного японского языка, с одной стороны, и патетические архаизмы бунго — языка средневековой Японии — с другой. Несмотря на это, даже в период литературного ученичества Тюя не утрачивает присущую его стихам органичность стиля и художественную целостность. Накахара Тюя активно обращается к таким жанрам романтической литературы, как элегия и баллада, однако, романтический конфликт "поэт — толпа" он усложняет: ночная толпа для Тюя — иррациональный образ, медитативный хронотоп, источник вдохновения (о том же писали Кагава Кагэки в танка "Едва ли не больше, чем в самых высоких горах…", а также его российский коллега — В.?Маяковский в стихотворении "Багровый и белый отброшен и скомкан…"). Мировоззрение поэта в ранние годы представляет собой противоречивое сочетание идей декаданса, индивидуалистического анархизма, католицизма и дзен-буддизма с тенденцией к усилению последних в поздний период творчества. Уже в ранней модернистской лирике поэта прослеживается влияние ключевых ценностей (метанарраций) традиционной культуры, что в целом характерно для японской поэзии того периода (с этой точки зрения творчеству Накахары Тюя близка поэтика Велимира Хлебникова). Аграрно-этническая тематика многих стихотворений Тюя сближает их с поэтами-новокрестьянцами и прежде всего с лирикой С.?Есенина, стиль которой, близкий к разговорной речи, сочетается с неожиданным вкраплением изящных, выразительных образов модернистской поэзии. В свою очередь, ностальгически-игровая интерпретация декадентской культуры Накахарой Тюя сближает его с Борисом Поплавским — "последним русским декадентом", который творил в теже годы, что и его японский коллега. Секрет обаяния лирики Тюя заключается и в ее напевности, акцентированной музыкальности, неслучайно еще при жизни поэта многие его произведения были положены на музыку. Как отмечает современный исследователь и переводчик А. А.?Долин, Накахара Тюя "сочетает с верлибром метрический стих… пробует новые размеры, вводит оригинальные приемы в композицию стиха <…> а также частые повторы, эпифоры, рефрен <…> грамматические, семантические и ритмические параллелизмы" (II, 152–58). Благодаря этим экспериментам Тюя создает новый стихотворный ритм, основанный на сочетании тоники и модернистского верлибра (в связи с этим, дольник и тактовик представляются нам наиболее подходящими размерами для поэтического перевода текстов Накахары — поскольку русский верлибр для Тюя слишком монотонен, а классическая силлабо-тоника оставляет на его стихах чересчур "сладкий" привкус). Несмотря на то, что лирика Накахары Тюя находится вне литературных направлений, течений и поэтических школ, его творческое наследие широко известно за пределами Японии, а у себя на родине Тюя — один из самых известных и читаемых поэтов. Комментатор Накамура Минору (р. в 1927 г.), поэт и критик, отмечает следующее: "В марте 1925 года Накахара Тюя отправился в столицу вместе со своей гражданской женой, актрисой и поэтом Хасэгава Ясуко (1904–1993). В апреле поэт-дадаист Томинага Таро (1901–1925) познакомил Накахара с литературным критиком Кобаяси Хидэо (1902–1983), в ноябре Томинага не стало, а Ясуко ушла к Кобаяси. В 1926 году в “Стихотворной биографии” (упоминаемой в стихотворении “Вечер весеннего дня”) Накахара указал: “Май, пишу “Утреннюю песнь”. К июлю покажу Кобаяси. Как приеду в Токио, покажу стихи людям. Так, я намечу курс в “Утренней песне”. Курс поставлен, но столько сил нужно, чтобы написать 14 строчек, что я никак не соберусь”. В этом стихотворении Накахара утверждается как поэт. Это стихотворение имеет "классическую" структуру сонета, в нем 14 строк: 4–4-3–3. Что касается содержания стихотворения, то его тема — душевная усталость лирического героя. Образ "утра" здесь отнюдь не символ светлых надежд. Даже когда придет утро, и луч едва окрасит потолок в красноватый цвет, герой Накахары ничего не будет делать. Ему не слышно пенье птиц, его мысли обращены в прошлое, он прощается с мечтами о счастье, которым не суждено сбыться". Накамура Минору комментирует стихотворение следующим образом: "В первых трех строфах ощущается радость автора по поводу возвращения в родные края. Строки“Без стеснения заплачет/ Мне крестьянка средних лет…” указывают на то, что родные края — это то место, где лирический герой Накахары может открыто выразить свои чувства. Однако две последние строки резко отличаются от предыдущей части стихотворения. Устойчивый ритм первых трех строф контрастирует с разрушенным ритмом и разговорной интонацией последних строк, в которых ветер укоряет лирического героя: “Эй, а ты зачем пришел?” Связь с родными краями всегда были мучительным бременем для Накахары". Накамура Минору отмечает, что "строки “под шатром тусклая лампочка/ дешевые ленты и одышка как рвота/ а зрители-сардины усажены кругом/ их горла кричат — раковины устриц” написаны под влиянием поэтики дадаизма. Ранние стихи Накахары Тюя, как известно, напоминают японские детские сказки, но при этом они печальные, заунывные и безрадостные, что делает их более трогательными. Ураганы и войны, эпохи проходят мимо, лишь цирк иногда дает представления. Снаружи кромешная тьма, и вдруг на миг под сводами цирка загораются огни. Тщетны мирские дела перед лицом вечности. Звук качелей, поскрипывающих в пустоте (“юан — юён — юянь-юён”), передает эту тщетность и грусть. Когда Накахара был ребенком, его отец, военный врач, ездил по делам в Хиросиму и Канадзаву. Позднее в “Воспоминаниях о Канадзаве” поэт написал о том, что рядом с кинотеатром на пустыре показывали акробатические номера, и отец водил его туда посмотреть. По-видимому, стихотворение “Цирк” — грустные воспоминания Накахары о своем детстве". Комментарий Накамура Минору: "Выражение “пустил в себя черную ночь” согласно грамматике японского языка следует понимать как обозначение глубокой ночи, ночи до рассвета. Однако в этом стихотворении, фраза, очевидно, обрела следующий смысл: “дождь, заперев собой черную зимнюю ночь, идет ливнем”. Это один из примеров умышленного неверного словоупотребления, которое часто встречается в стихах Накахара Тюя. Человеческие чувства прекрасны и печальны, но не больше, чем цвет апельсина". Однако этот финальный образ неожиданно изменяет весь ход лирического сюжета, "стихотворение, в котором воспевается глубокое ощущение одиночества человека в страшную непогоду, наполняется сладостным чувством. “Дождливая зимняя ночь” была опубликована в пятом номере журнала “Хакути-гун” (“Идиотизм”), и вместе с двумя другими стихотворениями была объединена под названием “Три ненастья”. Журнал “Хакути-гун”, основанный в апреле 1930 года писателем Оока Сёхэй (1909-1988) и критиком Каваками Тэцутаро (1902-1980), продолжал выходить до апреля 1931 года. В мае 1929 года критик Кобаяси Хидэо, расставшись с возлюбленной Накахара Тюя — Хасэгава Ясуко (1904-1993), переехал в Нару. “У чувств Накахара началась новая жизнь”, — писал Оока. Ясуко под именем Кобаяси Сакико опубликовала в “Хакути-гун” свои стихи".

Комментарий Накамура Минору: "“Воротник стойкой” — воротник парадной одежды с отогнутыми краями. Разодетые молодые люди, устав от забав, с песнями возвращаются домой… Ряды черных зданий напоминают герою Накахары Тюя орган. Уже глубокая ночь, на улице ни души. Вероятно, слышна лишь нестройная мелодия их песни, резонирующая в органе домов. Чем выше этот медный звук, тем сильнее лирического героя охватывает ощущение пустоты и уныния. Хотя герой Накахары Тюя понимает, что о торговых делах, делах предков нельзя забывать, у него возникает ощущение отчужденности, желание вырваться из оков общества".

Накамура Минору отмечает, что опубликованное в апреле 1931 года стихотворение "Испачканный печалью" — "одно из самых известных произведений Накахары Тюя. Неспешный ритм стихотворения отсылает нас к традиционным народным песням. Кроме того, стихотворение интересно своей структурой: абстрактная “печаль” здесь обретает различные формы. Так, фраза “испачканный печалью”, с одной стороны, указывает на то, что лирический герой Накахары погружается в меланхолию, размышляя над человеческой ничтожностью, презренностью, а с другой стороны, он испытывает чувство раскаяния, поскольку испачкано то, что должно оставаться чистым".

Накамура Минору отмечает: "Пуговица в стихотворении “Берег моря лунной ночью” была случайно замечена лирическим героем Тюя, так же, как бабочка в стихотворении “Одна сказка”. В образе пуговицы, возможно, так же как и в бабочке, содержится намек на мольбу поэта о возрождении жизни, о воскрешении его надежд. Однако, в отличие от “Одной сказки”, в этом стихотворении нет обращения к образу вечности — напротив, герой Тюя остановился как бы из-за пустяка.
Начиная с раннего периода своего творчества Накахаре импонирует мотив случайного знакомства его лирического героя с посторонними предметами, реалиями неодушевленного мира. Упавшая на веранду медаль (“Луна”), упавшая пустая коробка из-под бейсбольных бит (“Голубые глаза”), пуговица, остававшаяся на берегу моря лунной ночью — все это один и тот же прием. Однако, в отличие от стихотворений “Луна” и “Голубые глаза”, здесь мы видим вещь лишнюю, брошенную, ненужную — именно благодаря такому парадоксу лиризм Накахара Тюя проступает в этом стихотворении ярче всего".

После публикации стихотворения в июне 1935 года, критик Кобаяси Хидэо написал два месяца спустя восторженный отзыв в журнале "Бунгаку-кай" ("Литературные круги"). "Хотя возможно здесь говорится о человеке минувших эпох, я не могу назвать само стихотворение старым, поскольку Накахара Тюя умело владеет новой поэтической техникой. Автор игнорирует сложные сочетания психологических образов, ярко окрашенные прилагательные и слова для передачи индивидуальных переживаний… но именно это делает образ человеческих костей более наглядным", — отметил Кобаяси.
"Лирический герой Накахары находится на границе жизни и смерти. Возможно также, что повествование здесь ведется от лица призрака, который стоит у своей могилы и, воспоминая о прошлом, снова проживает свою жизнь", — комментирует текст Накамура Минору.

Писатель Оока Сёхэй (1909-1988) прокомментировал стихотворение следующим образом: "Думаю, это одна драма, или скорее даже один языческий миф о сотворении мира". Накамура Минору также отмечает: "Эта фантазия, похожая на “миф о сотворении мира”, наполнена тишиной, граничащей со смертью. Возникает ощущение того, что умерший человек оборачивается назад и с мольбой о воскрешении глядит на наш мир. Не является ли “бабочка” как раз символом этой мольбы? “Бледная, потому четкую тень отбрасывающая” бабочка вскоре исчезает, и вода начинает течь".