Юлия Вольт

Тридцать восемь и пять. Глава из повести «Пасьянс»

1.

Незадолго до своего двадцатишестилетия Сонечка была выбита из седла.  По стране галопировала инфляция, компаньоны вынудили Сонечку принять бразды правления разваливающейся на глазах фирмы. Ей во что бы то ни стало требовалось схватить ситуацию под уздцы, а Сонечка свалилась. Слегла из-за высокой, выше сорока, температуры. Со стороны Сонечкиного организма это было подлым предательством, наиподлейшим. Можно было ожидать подножек от друзей и возлюбленных, от родных и близких, но от самой себя?! Оказалось, что ни на что нельзя полагаться – даже на собственные силы. 

Лежать пластом Сонечка приехала к маме. Вернее, Сонечку привез, выполняя ее распоряжение, персональный водитель. В Сонечкиной квартире, опустевшей после развода, болеть было невозможно. Одиночество Сонечка любила, но болеть в одиночестве она не умела. Слава Богу, не пришлось научиться. 

Жар держался несколько дней, не реагируя ни на жаропонижающие препараты, ни на диагноз «ОРЗ», которому была верна пришедшая по вызову участковая терапевтша, ни на крик Сонечкиного компаньона-любовника, извергавшийся из трубки телефона, принесенного к Сонечкиной кровати благодаря длинному проводу: 

– Почему ты не позвонила в Ригу? Это можно было сделать и с температурой выше сорока!!!

«Счастливчик, у него, вероятно, никогда не было температуры выше сорока», – подумала Сонечка и бросила трубку. Бросила даже не на рычаг, потому что и на такое простейшее действие у нее не было сил. Трубку на рычаг положила мама, стоявшая рядом. 

Жар держался, Сонечка лежала пластом, и всего одна мысль приходила ей в голову, когда она выходила из полузабытья: «Я не доживу до двадцати шести и останусь двадцатипятилетней». 

Сонечка слегла очень некстати. Фирма, обеспечившая ей высокий уровень жизни, разваливалась, а Сонечка из-за этого бизнеса бросила институт и никакой профессии не имела. Маме Сонечки предстояла очень неприятная операция. Первая в ее жизни, если не считать аборты. Диагноз «рак», прозвучавший и перепугавший всех до смерти, не подтвердился, но операционное удаление доброкачественной опухоли тоже могло быть чревато всякими нежелательными оборотами. Мама ждала вызова в больницу. Стоило Сонечке слечь, и маме сразу же позвонили из стационара и сказали явиться утром следующего дня с вещами. Вечером, собрав то, что полагалось: тапочки, халат, зубную щетку, – мама подошла к Сонечкиной кровати и сказала: «Сонечка, выздоравливай! Меня кладут завтра в больницу. Выздоравливай, доча!» 

Утром Сонечка открыла глаза и поняла, что ей существенно лучше. Градусник, вынырнув из-под мышки, подтвердил: «Тридцать восемь и пять». После сорока и тридцать восемь казались нормой. Сонечка подумала, что пожелание мамы она исполнила без промедления, о чем и доложит ей, когда та позвонит из больницы. Телефон тут же зазвонил. «Мама еще не может позвонить, потому что городские автобусы не летают… Кто же это может быть в такую рань?!» – недоумевала Сонечка, ковыляя к телефону. Все же она была еще очень  слабой. Трубка сладко-сладко заговорила голосом компаньона-любовника:

– Привет! 

Этот  «привет» с протяжным «е» во втором слоге Сонечка ни с чьим бы не спутала. Он служил ее компаньону-любовнику лучше всякой визитной карточки, если подобное сравнение применимо к телефонным коммуникациям. 

– Как ты себя чувствуешь? – ласково-ласково спросил компаньон-любовник. «Подозрительно ласково», – подумала Сонечка и не ошиблась. 

– Сонь, слушай, срочно нужны деньги. Сколько сможешь, у кого сможешь. Соньк, достань!

Через час Сонечка была в том помещении, которое они звали «конторой», не желая принимать буржуйское «офис». Сонечка деньги привезла и вернулась к делам фирмы. Болеть ей эти дела ну никак не позволяли.  Стоило Сонечке вернуться на боевой пост, ее компаньон-любовник ушел в подполье. В контору не являлся, на телефонные звонки не отвечал, дверь не открывал. Это при всем при том, что то и дело возникали вопросы безотлагательные, которые Сонечка самостоятельно решить не могла. Ленив был Сонечкин компаньон, к тому же страдал регулярными приступами отвращения к деловой жизни. «Когда жизнь излишне деловая, функция слабеет половая», а Сонечкин компаньон ко всем своим функциям относился с особым пиететом. 

Сонечка выследила его, когда он вывел своего мраморного дога на вечерний променад. Он сел в машину. Сонечкин водитель и пес остались снаружи. Договорить Сонечке не удалось. Дог подошел к машине и положил передние лапы на капот.

 – Все! – отрезал компаньон-любовник. – Собака меня зовет! 

Сонечке показалось, что в груди ее лопнула какая-то важная пружинка, издав характерный звук, который нельзя было не услышать. Все оцепенело в ней. Окаменело. Заледенело. Замерло. Любое слово, выражающее прекращение всяческого движения, будет уместным. Хотя внешне Сонечка никак, возможно, и не изменилась. Дома, не у мамы, а в своей собственной квартире, Соня все смотрела и смотрела в окно. Все смотрела и смотрела. Возможно, наступила ночь, но Сонечка этого не заметила. Потом пришло утро, но и эта метаморфоза не отразилась в ее сознании. Она не прилегла ни на секунду и даже ни разу не закурила. Потом глянула на единственные часы, работающие от сети. Те продемонстрировали ей: «00:00». Сонечка тронула выключатель радиоприемника, и услышала, что человечество вступило в Эру Водолея. Вряд ли было произнесено слово «сегодня», но Сонечка сказанное по радио восприняла именно так: «Сегодня человечество вступило в Эру Водолея».

– Сейчас пойдет снег, – произнесла вдруг Сонечка вслух, и снег пошел. Вообще-то был май. Девятое число. Если бы Сонечку кто-нибудь поздравил с праздником, она бы подумала, что поздравляют с Началом Эры Водолея. Но ничего праздничного Сонечка не наблюдала. Снег валил и валил. Ее настенные часы отражали, словно зеркало, ее внутреннее состояние, оценивая его в зелененьких светящихся цифирьках. «Все! Собака меня зовет». «Сонь, достань!» «Это можно было сделать и с температурой выше сорока». «Все! Собака меня зовет!»

Утром десятого Сонечкин водила дал сигнал, как было заведено, но Сонечка не вышла. Он поднялся к ней. Она, слава Богу, открыла. Он понял, что стряслось с ней что-то, потому что выглядела она хуже, чем с температурой выше сорока. Установил правильное время на часах. Делов-то! Вероятно, был перебой в подаче электроэнергии. Повез он ее не в контору, а в зону лесопарка. Хотел утешить ее первыми цветами. Она осталась на какой-то полянке возле машины, а он скрылся за деревьями. 

В лесу Сонечка начала приходить в себя. Вчерашний снег растаял. Птички пели. Все шло своим чередом. На Эру Водолея природе было глубоко начхать. Сонечка стояла на полянке и радовалась весеннему солнышку. Вдруг скрип раскрывающейся медленно двери раздался за ее спиной. На лесной полянке! Несуществующая дверь заскрипела угрожающе. Сонечка и вскрикнуть не успела, как что-то темное, тучное, расплывчатое всосало ее в себя и закрутило в центрифуге. 

 

2. 

Высадили Сонечку из какого-то безоконного транспортного средства через люк, открывшийся под ее ногами. Пока Сонечка приходила в себя, соображая, наяву ли происходит все то, что с ней происходит, доставивший ее транспорт исчез. Когда Сонечка подняла голову на хлопок закрывшейся дверцы, только ночное небо простиралось над крышами домов – типовых девятиэтажек, которыми были застроены все окраины города.

Единственным хорошо освещенным местом была стройка. Возле жилых домов фонари не горели. Сонечка глянула на башенный кран, и померещилось ей, что это не стройка, а могила социализма. Она сама удивилась пришедшему неожиданно сравнению. Во дворах незнакомого жилмассива было еще что-то необычное. Сонечка долго присматривалась, пока сообразила, что нет ни деревьев, ни кустарников, ни газонов, что все дворы заасфальтированы сплошь от стены до стены и похожи на гигантские колодцы. Был поздний вечер, судя по горевшим кое-где окнам. Сонечка решила искать проезжую дорогу, обогнула несколько домов и увидела, что движется по направлению к заброшенной стройке. Вон он, башенный кран! Она его узнала. Пять минут назад этот же кран высился за ее спиной. Сонечка развернулась на сто восемьдесят градусов и пошла прочь, периодически оглядываясь, дабы удостовериться, что удаляется от стройки. Она оглядывалась, пока башенный кран не скрылся совершенно за девятиэтажками, и снова увидела тот же башенный кран прямо перед собой. Сонечка поняла, что заблудилась. Тут, на ее радость, во двор въехала машина. Устаревшего образца. Машина затормозила у подъезда, но двигатель рычал, и из кабины никто не выходил. Со всех ног Сонечка бросилась к людям, надеясь упросить водителя вывезти ее на знакомый проспект или хотя бы спросить направление, в котором ей следует двигаться, дабы выбраться из проклятого лабиринта. Но в ответ на ее просьбу водитель так плотоядно улыбнулся, что Сонечка заорала благим матом и бросилась наутек…

И бежала, бежала, бежала, пока не оказалась снова возле заброшенной стройки. Сонечке смертельно хотелось спать, но негде было даже присесть. Лавочек возле домов тоже не наблюдалось, а подъезды сплошь были на кодовых замках. Возле одного из подъездов она заметила группу людей. Ускорила шаг, побежала даже, переживая, что люди скроются в подъезде быстрее, чем она приблизится к ним на расстояние, позволяющее задать вопрос. Красивый армянин лет сорока в обществе трех баб, заметив Сонечку, сказал ей: «Баревдзес». Женщины же отреагировали на ее появление недружелюбными ревнивыми взглядами. 

Сонечка еще не отошла после развода с мужем, армянином по папе, но уже избавилась от фамилии «Арутюнян». Окончательно бывший супруг достал Сонечку уже после развода, когда милейшую Нелли Михайловну, любимую Сонечкину воспитательницу в детсаду, обозвал «хитрой женщиной». Ни с того, ни с сего. Все их знакомство состояло в пятиминутной беседе, когда Нелли Михайловна заглянула по-соседски, а у Сонечки был ее армянский муж.

Он часто приходил, но Сонечка не открывала ему. Открыла, когда уже почувствовала сильное недомогание. Находясь в собственной квартире, без телефона, без аспирина и даже без градусника, Сонечка взмолилась. Не конкретно к кому-либо, а безлично: «Пришел бы кто-нибудь! Так хреново болеть в одиночестве!» – и Арутюнян не замедлил явиться. Он вроде и в круглосуточную аптеку сгонял, и мусор вынес, и ужин взялся готовить, но стоило Нелли Михайловне уйти, начал вдруг ворчать, ворчать громко и эмоционально. Вот из-за Нелли Михайловны Сонечка его и выставила в два счета. На следующий день водитель отвез Сонечку к маме, потому что купленный армянским мужем аспирин ни капельки не помог. 

Армянин и три его подруги разглядывали  Сонечку молча, пока она объясняла им, что ищет выход. Так же без единого слова, взмахом руки, точнее – рук, показали они ей направление, в котором надо было двигаться, чтобы выйти на шоссе. Сонечка шла долго. Или ей показалось, что долго? Шла, пока снова не увидела освещенную прожекторами могилу с башенным краном вместо обелиска. Дворы были погружены во тьму, прожекторами освещалась только стройка. И все же света этого было достаточно, чтобы рассмотреть появившийся белый жигуль. Она взмолилась о помощи, и ей не отказали.

Она уже в машине разглядела, кто именно вызволил ее из ада, – это была молодая пара. Хотя и сама Сонечка была отнюдь не старой – через день ей должно было исполниться двадцать шесть лет, – но ее спасители были моложе. 

По дороге Сонечка едва не уснула… Нащупав в кармане пальто ключ от маминой квартиры, Сонечка проскользнула в дверь, не зажигая свет, сбросила одежду на стул и рухнула в кровать. Все это получилось бесшумно – благо что дверь в ее комнату была напротив двери входной. Такая вот дурацкая планировка!

 

3.

Разбудил Сонечку запах маминых блинов.  Блины, только что снятые со сковороды, были любимым Сонечкиным лакомством. Сонечка ела, пока мама пекла. Узнав запах, она и на этот раз прямиком ринулась на кухню. Едва не упала, наступив на собственный подол. 

– Зачем ты нарядилась в мою комбинацию? – удивленно спросила мама. 

– Мамочка! – взвизгнула Сонечка, глянув на себя. В прозвучавшем дисканте она не узнала собственный голос. Но голос – это пустяк в сравнении с тем, что Сонечка увидела, а не услышала. Ее собственная комбинация стала Сонечке велика, и поэтому свисала с детского тельца так, что из кружевного декольте торчали не только сосочки, но и пуп.  За последнюю неделю произошло столько чудес, что Сонечка уже перестала им удивляться. Да и детская психика легче переваривает невероятное и таинственное, принимая волшебство как нечто само собой разумеющееся. 

После завтрака поехали с мамой по магазинам – выбирать подарок на день рождения. Сонечка снова запросила куклу, но мама проявила твердость, и они купили платье. То платье, которое понравилось маме. «Такое уже было со мной двадцать лет назад, – подумала Сонечка. – Значит, мне исполняется шесть лет. Но куклу мне все равно подарят. Гости. Мама Кости Козлова, моего детсадовского друга, принесет германскую куклу, синеглазую брюнетку с длинными волнистыми волосами». 

В автобусе мама сказала Сонечке: 

– Вот, доченька, тебе и семь лет. 

– Шесть! – возразила Сонечка. – Еще шесть! 

– Нет, моя дорогая. Когда до полных семи остался один день – это уже не шесть. Вечно ты споришь со взрослыми!

«Неужели на моем дне рождении снова будут Аня Фридман и Вадик Кулешов? Но как? Аня уехала в Израиль в году семьдесят шестом, а Вадик в тот же год утонул, катаясь с папой на лодке». В младшей группе детсада Вадик и Сонечка объявили окружающим о помолвке. Сонечка совершенно серьезно собиралась за Вадика замуж. А теперь она и лица его не могла припомнить. 

Когда Аня, бывшая младше Сонечки года на два, сказала ей, что они уезжают в Израиль, Сонечку более всего шокировало то, что Аня никогда не будет пионеркой. 

– В Израиле тоже есть детские организации,  – ответила Аня.

Соню всегда удивляло то, что мама Ани – инженер, а папа – грузчик. Она уже кое-что понимала в социальной иерархии, и подобный брак ей казался неравным. Оказалось (Сонечка подслушала разговоры взрослых), что папа Ани был офицером, но его попёрли из армии после того, как они подали заявление в ОВИР. Выехать им не разрешали, но и папу Ани никуда на работу не принимали. Только вот грузчиком в овощной магазин и согласились взять. 

День рождения наступил, но пришли на торжество другие, совершенно незнакомые Сонечке дети. В бывшей квартире Фридманов теперь жили Иноземцевы. Ляля Иноземцева принесла Сонечке в подарок коробку конфет. Куклу никто не подарил. Сонечка не вернулась в прошлое, как она думала сначала. По стране галопировала инфляция, и на всех календарях значился год Сонечкиного двадцатишестилетия. Папа Сонечки теперь работал не слесарем-инструментальщиком, а бухгалтером, у мамы Сонечки не было двоюродной сестры, Сонечка так и осталась единственным ребенком. Шагни Сонечка не в детство, а в зрелость – в предклимактерические сорок пять, когда ягодка опять, она бы тронулась умом, но детская психика помогла справиться с невероятным испытанием. Первое время Сонечку тянуло посмотреть на контору, на компаньона-любовника, на ее квартиру, но одну ее никуда не отпускали. А когда, года через три, ей позволили разъезжать на городском транспорте без сопровождения взрослых, Сонечка полностью погрузилась в детство, и новый луна-парк привлекал ее больше, чем стирающиеся воспоминания о былом.

К списку номеров журнала «Литературный Иерусалим» | К содержанию номера