Михаил Щерб

Наставление птицам. Стихотворения

 

ЗАСЫПАЯ

 

Засыпая, шепчу молитву из слова «будь»,

Левую руку помещаю тебе под грудь,

Правую руку кладу тебе на живот,

Мы становимся лодкой, и наша лодка плывёт.

Я не чувствую больше твою и свою наготу.

Что достать тебе из пустоты, прежде чем я уйду?

Перед тем, как стальная дверь

                               за мною захлопнет пасть,

Прежде чем я, изогнувшись, ещё попытаюсь упасть

Половчей. Рассыпаясь на сор

                             разноцветный и белый шум,

Мрамор ступеней затылком не сокрушу.

Пусть приходят люди в посыпанный

                                     солнечной манкой двор,

Пусть каждый заводит особый свой разговор, –

Все разговоры похожи на заводных зайчат:

Сжата пружина – палочками стучат.

Покуда сжата пружинка – лапками машут в такт,

Словно курицы крыльями. Знают, что не взлетят. 

 

КРОШКА

 

Когда едва-едва заметная

В углу немытого окошка,

На ситце неба предрассветная

Звезда застрянет хлебной крошкой, –

 

Забудешь огоньки да свечечки,

И полночи густую ваксу, –

Возьмёшь весну в ладонь, как птенчика,

Чтоб согревать и согреваться.

 

Из нежной кожицы шагреневой

Нарежешь вечеров лоскутья,

Сгустится ватный дым сиреневый

Ограды чёрные укутав.

 

И снова будет за посёлками

И глыбами многоэтажными

Бежать черёмуха весёлая,

Махать платочками бумажными.

 

ВАРЕНЬЕ

 

На рассвете во двор выбегает отлить Фома,

По бурьяну струя хлещет прямой наводкой.

И под градом полива расцветает цветок-чума:

В колокольчатой чашечке плещется царская водка.

 

Сгнили звёзды, как вишни, и горизонт померк.

Скошен стебель под горло и травы пошли на силос.

Лишь цветок-чума вызревает в ягоду-смерть.

Как же много её в этот год для нас уродилось!

 

Собирать урожай выйдут бабы за край села,

«Вiтре буйний», – споют, да прошепчут:

                                            «Кохаю, любий!»,

Похоронят надежду, – скорее б она взошла,

И наварят варенья, чтоб мёртвым помазать губы.

 

ПОЛЫНЬ

 

                                                       Марине Гарбер

 

Станешь на звёзды смотреть сквозь дрожащую стынь,

Или на солнечный диск сквозь зрачковую копоть,

Только б увидеть, как вновь расцветает полынь

Там, где в степную, широкую реку Гордынь

Буйно впадает притоком бурлящая Похоть.

 

Тот, кто распахивал землю и скалывал лёд,

Взглядом ростки согревал и дыханием нежил, –

Стиснет полынные листья и запах вдохнёт,

Станет слепым и прозрачным, как будто и не жил.

 

О, безмятежная взвесь, золотой аксолотль,

Зов океанского лона, прозрачная ранка.

Словно на чистую скатерть просыпала соль

Фея забвения, добрая самаритянка.

 

Жатва поспела: и колос, и плевел созрел,

Звонкий динарий лежит на столе, не украден.

Лекарь доволен полынью и горд винодел

Самой туманной и сладкой из всех виноградин.

 

ЧАСТИЦА

 

Мне снится, словно я уже не я.

Там, под землёй (мне это только снится!),

Система кровеносная моя

Теперь багровой разрослась грибницей.

 

Я жив, но протекает сквозь меня

Чужая жизнь, и никуда не деться

От ярого напора бытия,

Теперь моё над садом бьётся сердце.

 

В солоноватых солнечных лучах

Всё – щебет, треск, чириканье и клёкот

В кленовой кроне гладкой, краснощёкой.

Там воробьи, скворцы, дрозды, синицы,

Стрекочут, сыплют, цокают, кричат:

Зарю встречает суетная рать,

Подрагивают ветви, как ресницы.

О, ветер в лёгких – и легко дышать!

 

Я жив, пока проходит сквозь меня

Чужая жизнь, теперь я только дверца,

И бьётся над растущим садом сердце.

По пальцам – по ветвям –

Струится свет,

(И от него листвой не заслониться),

И капля каждая, и каждая частица

Насквозь пронзая, оставляет след.

 

ЗАЗОР

 

Запеленай орущую жару

В картофельную сырость, в кожуру,

Зажми ее покрепче в кулаке,

В дожде, как в целлофановом кульке,

Храни. Пускай звенит, как василёк, –

Царапает ногтями чёрный лёд.

 

В кленовый липкий день тугая дверь,

Неужто заколочена теперь?

 

Жасминовый дурман, жара да тишь...

На велике над улицей летишь,

И щеки наливаются свинцом,

И кто-то дышит ласково в лицо.

Кузнечиком в висках стрекочет пульс,

И на зиму накошенная грусть

Накатывает душною волной,

Вонзается в дыхание иглой.

Каким огнём горит моё лицо!

Покрыта кожа пылью и пыльцой,

Засохла грязь на майке и трусах,

Запутались былинки в волосах.

Беги за мной, смотри, как на лету,

Я с лёгкостью пронзаю пустоту,

И замерзает век мой, невесом,

В зазоре меж землёй и колесом.

 

ЛЁТНОЕ

 

То не ядра, а хлопушки:

Конфетти, фольга, рубли.

Что щебечешь, милый Пушкин:

«Риволи» да «Тюильри»?

 

Чёрен фрак, бела манишка,

Только с перьями беда.

Кошки-совы-птички-мышки –

Упорхнешь ли навсегда?

 

Тут пилястры да колонны,

С пеною волна у губ,

Город твой – стакан гранёный,

Санкт- (стеклянный) Петербург.

 

Жменька крошек, тучка дроби.

Вот и всё: ощипан, гол,

Задрожишь и ты в ознобе,

Как дрожал другой щегол.

 

Сыплет солью снег на тушку, –

Неизбежна смерти месть.

 

Улетай скорее, Пушкин,

Ни пшена, ни солнца в кружке

Никогда не будет здесь.

 

БРЕЛОК

 

Словно с ключами круглый брелок

Выпал из сумки, звеня, –

Снежный белок, солнца желток, –

Таинство зимнего дня.

 

Ночь напролет мела круговерть,

Лес и поля замела.

Смотришь на саван и думаешь: «Смерть

Может ли быть весела?».

 

Даже закончив всемирной резнёй

Набело можно начать,

Если в зенит над пустынной Землёй

Солнце взойдёт, хохоча.

 

ЭЛЕГИЯ  ДЛЯ 

ДМИТРИЯ  ВОДЕННИКОВА

 

Дух дышит, где хочет,


Дух пишет, что хочет.

Он дышит корицей, гвоздикой, печеньем.

Собою самим сочинённый сочельник

Он правит пером из отточенной стали.

Что хочет – то пишет, иного – не станет.

Он пишет по новой, таинственной пашне

Позёмкой и почерком птичьим неровным,

Он дышит из трещин печеных каштанов,

Как будто из маленьких чёрных жаровен,

Он греет ладони и пышет в лицо мне.

И падает снегом, и падает духом,

И падает пухом на мех горностая,

Он падает с неба, а я воспаряю,

Как будто бы мы на огромных качелях

Качаясь, проходим сквозь стены панельных

Домов и тоскливые тусклые лампы,

Летим, за собой оставляя тоннели,

Летим, изнывая прохладным свеченьем,

Друг другу навстречу, затем удаляясь.

 

ЯНВАРЬ

 

На хлипких санках маленький январь:

Ушанка, шарф, растресканные губы.

Земля теряет волосы и зубы,

А в небе спорят киноварь и гарь.

 

Медлительны и слишком горячи

Глотки глинтвейна в веточке трахеи.

Воняют краской рёбра батареи,

И чашка гаснет, как огонь свечи.

 

Январь играет с выводком котят,

Он так далёк от совершеннолетья!

На круглых щёчках – сакуры соцветья,

В ладоши хлопнет – мотыльки летят.

 

Клеёнка сложена и влажной тряпкой вытерт

Широкий стол, похожий на кровать.

Я в шею захотел поцеловать

Тебя, но шею облегает свитер.

 

Январь, я оказался не готов

К твоим зрачкам, прицельным как мишени,

И ангелы высоких напряжений

Слетают в небо с голых проводов.

 

ЭЛЕГИЯ  ДЛЯ  БАХЫТА  КЕНЖЕЕВА

 

«Проще некуда. Выйду на воздух,

пот чернильный стирая со лба –

и мычат раскаленные звёзды,

будто глухонемые гроба».

 

А когда он вплывет, словно крейсер

В слишком узкую гавань, твой день,

Душ прими, аккуратно побрейся,

Да рубашку почище надень.

 

Расцветет над тобой хризантемой

Горний мир: синеглаз, желторот.

(Пожелаешь увидеть подземный –

В пешеходный спустись переход).

А когда полетишь поневоле,

Козырнут на прощанье дома.

Это чёрное – русское поле,

Это белое – мать-Колыма!

 

Запах снега и запах навоза.

В небе облако – дым из трубы.

 

И мычат раскалённые звёзды

Словно в трюме немые рабы.

 

ЭЛЕГИЯ  ДЛЯ  МАЙИ  ШВАРЦМАН

 

Ты устанешь от улиц-жгутов

И застывших фасадных оскалов.

Слишком узкие кольца мостов

Не натянешь на пальцы каналов.

 

Лишь тоска разольётся сильней

Из-под кровель сомкнувшихся сводов, –

От тягучих подводных теней,

До протяжных гудков пароходов.

 

Это жизнь проплывает теперь

Вереницей бессмысленных сводок,

Незаметных весенних потерь

И безрадостных зимних находок.

 

Так слипаются катышки лет,

Так стекаются шарики ртути.

Балерина на ножке-игле

Фуэте свои крутит и крутит.

 

Это время сквозит из дверей,

Из ослепших глазниц маскарадов.

Это смерть проплывает, и ей

Ничего уже делать не надо.

 

НАСТАВЛЕНИЕ  ПТИЦАМ

 

Из расколотых яиц

Прорастает травка слуха.

Птицы сделаны из спиц,

Из папируса и пуха.

 

Величавы, суетливы,

Блёстки, трели, переливы,

Шепот, шорох, шелест, свист.

 

Пышным венчиком из перьев

Плотный воздух взбейте пенно,

Раскачайтесь вдохновенно

На качелях высоты,

Звонкие, как горло горна,

Раскладные, как зонты,

И компактные, как зёрна.

 

Птицы, правнуки драконов,

Мы вас слушаем и внемлем.

Вниз спускайтесь, к нам, на землю,

К нам слетайте: на балконы,

На картины, на иконы,

Или лучше – прячьтесь в кронах, –

Станет каждый сад фруктовым!

 

Клюйте просо, крошки хлеба,

А потом – взмывайте в небо, –

Вам в уютных гнездах тесно,

Душно вам в древесной тине, –

Вы – пловцы морей небесных,

Гончары блакитной глины,

Слойки солнечного теста.

К списку номеров журнала «БЕЛЫЙ ВОРОН» | К содержанию номера