Улиточка. Стихотворения

Улиточка

                                   Мне поведал старик-бедолага,

                                  Как тропа превращается в путь.

                                                                    (В. Д.)

Время на кухне событий заварит кашу,

плотную: ложку воткнёшь – и застынет ложка…

Прячься, улиточка, в домик: снаружи страшно.

Ты ведь не веришь, что всё это понарошку?

Выкрикнешь «чур меня» -  и сокрыта чуром!

Домик всегда с тобой, как вторая кожа…

Правда, реальность грозит обернуться чудом,

если ты домик покинешь и уничтожишь…

Ложку, другую, третью… Почуешь, кто ты,

если отдашь за это свои полцарства!

Знаешь ли ты, как путями становятся тропы?

Просто учись терять – и тогда воздастся…

Не навсегда

  Она верит:

  Летать – это очень просто, главное – окрылиться.

  Какое дело пространству, что ты не птица?

  Время вон тоже не птица, а летит, летит же!

  Марк небесный свод тушует немного ниже:

  всё безопасней в тенётах его качаться...

  – Марк, а ты мог бы нарисовать счастье,

  дерзкое, бесшабашное!?

  Над замыслом покумекав,

  мог бы, говорит Марк, и рисует летящего человека.

  Она смеётся:

  Держи меня за руку, как за нитку воздушный шарик!

  Здесь всюду небо, и ветер шершавый шарит,

  а солнце к закату стынет и будто вянет...

  И мы парим – над розовыми церквями,

  зелёными кронами, домиками, скрипачами!

  Она вздыхает:

  Марк, а ты мог бы нарисовать отчаяние,

  лёгкое, как воздух, пронзительное, как булыжник – в реку?

  Мог бы, говорит Марк, и рисует

  летящего

  человека...

  Она плачет:

  Марк, но ведь летать – это счастье, да?!!!

  Да, говорит Марк. Если не навсегда...

Ты сочинишь…

...и вот однажды, чувствуя: не нужен
твой бред словесный и напев лиричный,
ты вылезаешь – из калоши, лужи,
ты запираешь честным словом душу
и варишь крепкий кофе по привычке.
И долго им пытаешься согреться
(как будто можно внутреннее – внешним)...
О запертую душу бьётся сердце,
но ты умеешь рогом упереться,
не уступая слабостям сердешным.
И в час, когда с церковных колоколен
взлетают в небо ангелы и птицы,
и каждый звук – пронзительно бемолен,
и каждый сон – рассветом обездолен,
и падая – нельзя остановиться,
ты сочинишь распахнутые окна,
перешагнёшь запретную границу...
Душа взметнётся, обречённо охнув,
мелькнёт стены обветренная охра,
 и Бог черкнёт в блокнотике: "Не птица…"

без времени

Ребёнок живёт без времени, прост и дик,
и мог бы поспорить с Вечностью – захоти он...
Так иностранец, осваивая язык,
обычно начинает с инфинитивов.
Так в каждом сне – безвременье, "здесь, сейчас,
всегда": и каждый ключ открывает Двери...
А явь, в бесплотное плотным своим сочась,
обычно начинается с недоверий
и с измерений: сколько, мол, быт и я,
соединившись, выдюжим в мире этом,
в котором время – длительность бытия,
а всё, что ЗА, как водится, под запретом?
И оттого – безвыходность, неуют,
игра вслепую: мы для судьбы – гомеры...
И ты, который не верил, что Там – живут,
теперь ты Там, без времени и без меры... 

Причащённые осени...

Никаких претензий, Господи, что ты, что ты!
Ну, надежды разве что да фантазии.
Садись, не побрезгуй: у меня тут хлебушек, водка, шпроты.
И картошка. Правда, сырая. На балконе, в тазике.
Да не пью я, Господи, бог с тобою!
(ой потешно вышло, словно ты сам на сам, Господи)…
Я вот стопочку, под хлебушек – и закрою!
И не стану ныть: у тебя и так проблем с нами воз, поди!
Ох и сложные мы: всё у тебя что-то просим, просим.
Ты нам – нате, держите, мол, – яркие листья, небо эмалевое!..
Ты, поди, всё лето придумывал эту осень –
А мы опять у тебя лето вымаливаем…
А Бог знает, что кому-то нужны его вечера, расплывчато-акварелевые,
кому-то дороги утра, пряные, терпкие, словно чай анисовый.
И лишь порой, отчаявшись, Он в свой мир холодами выстреливает,
и к ногам причащённых снисходит, снисходит листьями…

 Двум «империям» горожанка

                                 Витебску, городу детства…

 Золотистый рассвет пропах

  ежедневным моим эспрессо...

  Разгорается птичья месса.

  Зреет солнце на куполах.

  Старых улиц седую пыль

  приминаю с утра неспешно

  и - по-бабушкиному "пешью" -

  прохожу сквозь чужую быль...

  Белой краской по кирпичам

  (скрыть штрихи черновые дома)

 мазал Витебск свои хоромы:

  так запомнил его Шагал...

  Я за ним, через сотню лет,

  светлой тенью (и той не жалко!):

  двум "империям" – горожанка,

  чуть художница, чуть поэт...