Любовь к трём апельсинам. Выпуск девятнадцатый: Окончания следуют

«Октябрь» № 2: Падающие вертепы

Февраль – месяц романных окончаний; и в «Знамени», и в «Октябре» «главная проза» представляет собой завершение публикаций, стартовавших в январских журнальных выпусках.

Вторая часть первой книги Сухбата Афлатуни «Поклонение волхвов» меня немного разочаровала. Кажется, это тот случай, когда все силы автора ушли на экспозицию и завязку текста. «Поклонение волхвов» – словно красочный картонный рождественский вертеп в барочном стиле, но на него наверчено столько украшений, что стенки рухнули под их тяжестью. Слишком много мистики: тут и вычурные прожекты Николая Первого, и фантазмы фельдшера Казадупова, и секта «волхвов», и явление нового Тамерлана, – целый мешок с чудесами. Главные герои один за другим бесследно исчезают в киргизской степи, сюжетные линии то скручиваются в клубок, то расходятся и иссякают. Заканчиваешь читать «Поклонение волхвов» с недоуменным чувством: и к чему всё это затевалось? Впрочем, в «Октябре» опубликован журнальный вариант романа Афлатуни; возможно, в его полной версии нет скомканности и невнятицы.

Несмотря на это, «Поклонение волхвов» – очень грамотная, умная и изящная историческая фантазия, которую я рекомендую всем читателям. Сухбату Афлатуни бы чуть-чуть побольше позитивизма, и у него получилось бы не хуже, чем у Тынянова. Но где сейчас сыщешь позитивизм?

Прочая проза второго «Октября» тематически схожа. Григорий Канович (цикл рассказов «Бедный Ротшильд») пишет о евреях (как всегда, очень трогательно), Валерий Попов (рассказ «Жёлтая папка») – о пустяках (о неудобствах, причинённых жлобоватой попутчицей по купе, и тому подобных вещах), а Леонид Левинзон (подборка рассказов «Хорошая адсорбция») – и о евреях, и о пустяках (о мелочах советской и израильской жизни).

Мои соболезнования любителям поэзии: на журналы опять нахлынул Алексей Цветков (старший, конечно же). «Новые стихи» Цветкова чуть попроще и повразумительнее, чем обычно, но всё равно они плохие – претенциозные, выморочные, небрежные. В первых строках одного из этих опусов удивлённый читатель может встретить глаза с локтями – очередная словесная мутация от мэтра. Елена Лапшина («Всякое дыхание») пишет мило – но так, как сейчас положено писать, ни на миллиметр не отклоняясь от мейнстрима современной психологической и религиозной лирики. Подборка Ларисы Доброзоровой («Никто не хочет жить в Шарье») – эталонный образец «женской поэзии». Не люблю искусство, создаваемое ради гендерных целей. «Женские стихи» – это не лучше, чем «женские романы».

Объёмистая статья Александра Багаева «Заблуждения в переводе» посвящена не заблуждениям в переводе (это – не более чем метафора, фигура речи) и даже не реабилитации Николо Макиавелли. Она о том, что Оруэлл, оказывается, имел в виду не просто социализм, а британский (фабианско-колониальный) социализм, который каким-то образом повинен и в сталинизме, и в нацизме. Ничего не понятно, но очевидно одно: англичанка гадит. На всякий случай в конце статьи Александр Багаев восхваляет конспирологическое мышление. Ну, конспирология так конспирология, ничего против не имею. Но когда конспирологические конструкции выстраиваются на таких основаниях, как «О’Брайен – типично шотландская фамилия» (не надо быть академиком, чтобы знать, что эта фамилия – типично ирландская, а не типично шотландская), тогда мы имеем дело не с конспирологией, а с чем-то другим.

Воспоминания горьковской актрисы Эры Сусловой («Мне кажется, что я вас знал всегда…») – сюжет для передачи «От всей души». Судите сами: зимой 1944 года молодой сержант ходит по Горькому, случайно забредает в театр, видит красивую девушку, но не решается с ней заговорить, потом она получает письмо с фронта. Через сорок лет Эра Суслова узнаёт, что её конфидентом был юный Давид Самойлов. Юбилейный вечер артистки. Встреча с поэтом на сцене горьковского театра. Вот такой поворот судьбы.

Пожалуй, самый яркий материал второго номера «Октября» – полемика под заглавием «Милая корявая литература», очередной отголосок совкоборческой статьи Ольги Мартыновой, опубликованной в швейцарской газете и наделавшей много шума. Несколько умных людей героически защищают Ольгу Мартынову – и раз за разом попадают в нелепые положения; оно и понятно: непоправимый изъян в фундаменте заставляет падать возводимые стены. Один из защитников Мартыновой, хороший поэт Валерий Шубинский («Что и почему»), развивает теорию «второго серебряного века», обаятельную, но совершенно утопическую (согласно этой теории «авангард шестидесятых-семидесятых годов» являл собой нечто кардинально отличное от советской культуры и ныне способен породить в литературе новый, мощный, абсолютно несоветский дискурс). С Шубинским убедительно спорят Вадим Левенталь («Верлибры, свежие верлибры») и Дмитрий Трунченков («Литературу ожидают непредсказуемые мутации»); доводы первого носят социально-политический характер, доводы второго – социально-экономический. Засим к дискуссии подключаются мимохожие, которым есть что сказать, но, увы, не по теме. Александр Мелихов («Хранить дворянские гнёзда») заводит разговор о «целительных иллюзиях» (как обычно), а Владимир Лорченков («Русский Олимп – брошенный диван») разыгрывает роль весельчака-простака (боюсь, что тоже как обычно, – маски имеют свойство прирастать к лицам).

И на этом пёстрый вертеп корявой-некорявой советской-несоветской литературы рушится окончательно.





«Новый мир» № 2: Французы и японцы

Кажется, «Новый мир» окончательно превращается в издание, специализирующееся на полуакадемической мемуаристике и эссеистике.

В качестве «главной прозы» февральского «Нового мира» предлагается «книга интервью» «Встречи на рю Данкерк». Искусствовед Андрей Лебедев беседует с прозаиком Евгением Терновским, эмигрантом третьей волны, живущим в Париже и пишущим как на русском, так и на французском языке.

Вот она – «русская всемирная отзывчивость». Вуаля – и перед нами наитипичнейший «француз-литератор» как он есть: с игривой солидностью, с трепетной любовью к Флоберу и к «чистому искусству слова», с энциклопедизмом, с поверхностным антикоммунизмом, с комической безапелляционностью, с изящно-несмешными каламбурами. Таких «мсье» уже и среди чистокровных французов давно не водится; нынешний француз-писатель – бойкий поджарый джинсовый троцкист. А тут – эдакое чудо в манишке, достойное ордена Почётного легиона.

Впрочем, внимательному читателю «книга интервью» даст много ценной информации – о советском литературном подполье, о русской эмиграции (всех волн), о европейской научно-филологической жизни, – разумеется, если читатель пробьётся сквозь запальчиво-кудрявые галльские пассажи типа «в течение полувека Сартр не покидал балаганные подмостки так называемой литературной и общественной жизни…».

Далее является когорта «присяжных журнальных рассказчиков» чуть ли не в полном составе – Елена Долгопят («Скупой рыцарь»), Георгий Давыдов («Порыв ветра»), Александр Кормашов («Хох дейч») – и в своих привычных амплуа. У Елены Долгопят – опять нечто пыльно-провинциальное: о «маленьких скучных человечках» и о том, что они «тоже совершают благородные поступки». Давыдов вновь живописует «старорежимных интеллигентов»; на сей раз он повествует о платонической любви Михаила Павловича (Мишеньки) к пианистке Елене Фабрициевне; а у этой героини, между прочим, есть прозрачный прототип. Я всё больше злюсь на Давыдова: ну нельзя же судьбы талантливейших и умнейших людей так методично и лихо адаптировать в антикварные бранзулетки. Чуть поживее, посимпатичнее старательная зарисовка Кормашова о рядовом красноармейце Андрюхе Пчёлкине (первые дни Великой Отечественной войны, отступление, мытарства, гибель).

Стихи «Нового мира». Инну Лиснянскую («Небесные стропы») нет смысла хвалить лишний раз – она стабильно великолепна. Александр Кушнер («Невероятный случай») также равен себе – во всём своём обычном диапазоне: от умной грациозности до трепещущего жеманства. Привлекает внимание подборка Виталия Науменко («Перевёрнутый человек») – в ней есть некая прозрачная безуминка, как в слегка искривлённом зеркале. Евгений Чигрин («Погонщик») следует тому избыточному, неподвижному, жаркому, глиняно-песчаному акмеистическому ориентализму, который укоренился в русской поэзии с лёгкой руки Арсения Тарковского. Также во втором номере «Нового мира» можно увидеть старояпонскую поэзию в переводах Виктора Сановича («Прекрасные поля Катано») и праздную рефлексию-стилизацию Александра Жолковского, написанную белыми стихами («Искусство поэзии – 2010»).

Основная часть «новомирского петита» – блок просветительских материалов на японскую тематику. «Летающий остров аниме» Леонида Кудрявцева. «Картинки быстротекущего мира» Евгения Штейнберга (старинная японская гравюра, в том числе, пардон, порнографическая). Исследование Александра Чанцева «Поворот наоборот в послевоенной Японии: Ю. Мисима о войне и мире».

Неяпонские тексты – воспоминания Михаила Львовского «Так запомнилось» (о Давиде Самойлове) и уравновешенный комментарий Аллы Латыниной к последнему роману Василия Аксёнова «Таинственная страсть» («Эпитафия шестидесятникам»).

Спорить не с чем. Потому не спорю.





«Знамя» № 2: На букву «Ш»

Завершился роман Германа Садулаева «Шалинский рейд». По ходу сюжета выявилось, что герой-рассказчик живёт по паспорту погибшего сотоварища, что он был участником чеченского подполья и двойным (или даже тройным) агентом разных тайных структур, что именно он сдал федералам Масхадова и виновен в его гибели. К финалу романа всё уплывает в окончательную фантасмагорию, и становится невозможно отличить реальность от вымысла и бреда.

Очевидно лишь одно: автор переживает сильнейший кризис идентификации и вызванное им чувство неясной вины. «Шалинский рейд» – не проза, но и не публицистика, это вообще не литература. «Шалинский рейд» – исповедь, сеанс психоанализа, ценнейший человеческий документ. Рискну взять на себя роль психоаналитика по отношению к Садулаеву и предложу купировать его личный кризис следующим вбросом-высказыванием: на мой взгляд, обе «чеченские войны» были внутрироссийскими гражданскими войнами. А гражданская война не предполагает «своих» и «чужих»; на гражданской войне все «свои» (и все «чужие»). Потому Садулаеву нет смысла мучаться с самоидентификацией. Он для России «свой» по-любому.

Тема (само)идентификации-расследования подхватывается в рассказе Леонида Зорина «Последнее слово. Монолог адвоката». Советский адвокат Дьяконов некогда был участником (государственным статистом) знаменитого «дела Самарина» (то бишь Саблина – если говорить о реальных событиях), защищал взбунтовавшегося командира броненосца, завидуя и ужасаясь его странной цельности. Зорин выстраивает острый психологический поединок мудрого конформиста и стального бунтаря-идеалиста (коллизия далеко не новая в его творчестве, но в который раз поданная живо и точно).

К сожалению, последующая проза февральского «Знамени» уступает в значимости. Евгений Попов в «рассказе о магическом» «Как писатель Гдов в историю влип» опять длит мутную самодовольно-интеллигентскую игру в «писателя Гдова» и «безработного Хабарова», а «Рассказы» Моше Шанина посвящены «мелочам жизни» и мгновенно выскальзывают из памяти.

Поэзия «Знамени» представлена именами известных авторов (за одним исключением). Благородные традиционалисты Константин Ваншенкин («Лампа, горящая днём…»; зарисовки-миниатюры) и Владимир Рецептер (элегическое стихотворение «Очнусь, когда горло рокочет…»). Плюс Алексей Цветков (старший, естественно). Его «знаменская» подборка «не сдадим гибралтара» не так вразумительна, как «октябрьская», но столь же бессмысленна, ляпсусов в ней не меньше. Вообще Цветкова надо переждать; его стихи – как неприятное явление природы, вроде затяжного докучного ливня. Новое имя – Антон Бахарев-Чернёнок («Огонь к огню»), молодой учитель русского языка из города Оса Пермской области. У Бахарева-Чернёнка есть и ум, и талант, но я рекомендовал бы ему остеречься развращающего «синдрома провинциального гуманитария». Русская провинция веками играет в одни и те же губительные игры; от них надо уметь отстраняться.

Дополняют поэтическую программу «Знамени» «Ранние стихи»… Давида Самойлова. Рядом «Воспоминания о Дезике» Константина Симиса. Все журналы как сговорились. Что это? Круглая дата? Да, она самая. В этом году Давиду Самойлову исполнилось бы девяносто лет. Поправка: исполнится (бы). В июне. Боюсь, что к июню журналы рискуют вконец исчерпать имеющиеся у них материалы о Самойлове.

Самая важная, по моему мнению, публикация второго номера «Знамени» – большой отрывок из книги Владимира Рокитянского «В поисках Шифферса», ещё одно расследование (на сей раз документальное). Рокитянский собирает воспоминания о Евгении Шифферсе – писателе, театральном режиссёре, кинорежиссёре, религиозном философе, чрезвычайно ярком, интересном и противоречивом человеке. Рокитянскому приходится общаться с различными, иногда не пересекающимися кругами – литературными, научными, артистическими, кинематографическими, церковными, художническими, диссидентскими – в соответствии с разнообразными сторонами жизни Шифферса. Из многих свидетельств выкладывается удивительная мозаика цельной и неповторимой личности.

Статья Елены Степанян «“Это мы, Господи”. О дилетантах, профессионалах и мировом холоде» здраво, осмысленно и дельно анализирует темы, которые неоднократно поднимались на страницах «Знамени». Христианская проза: Шаров, Малецкий, Кучерская, «Бог дождя». Конечно же, Улицкая с Даниэлем Штайном. Экуменисты, ереси, секты, православные евреи – всё разложено по полочкам, всё на своём месте. В следующий раз снова придёт Шишкова-Шипунова и вдохновенно восстановит былую путаницу. И ещё один толковый исследовательский текст – «Анна Каренина после Толстого» Сергея Аксёнова – подробный обзор экранизаций классического романа.

Разумеется, «Знамя» не может обойтись без дежурного антисталинизма. Он представлен в двух модификациях – в вопрошающе-эссеистической («За что?» Анатолия Фёдорова – о крымских татарах) и въедливо-экономической (статья Натальи Плискевич «Эффективен ли “эффективный менеджер”»). Оказывается, все наши проблемы – из-за низких зарплат. А виноват в этом Сталин. Хорошо, что хоть не Пушкин.

Поразительно: все ключевые географические названия и фамилии февральского «Знамени» – на букву «Ш». Шали, Шифферс, Шанин, Шаров, Штайн. Ну и незримая Шишкова-Шипунова с ними.