Февральский разговор. Обзор журнала «Дружба народов», № 2, 2010 год

Поэзия февральской «Дружбы народов» – о преходящести, шаткости времени и пространства, о ностальгии и любви. О любви, впрочем, много глупостей… Как говорит один мой друг, писать о любви лет до сорока должно быть запрещено законодательно. Юношей лет двадцати (судя по тексту), пишущих о «девушках с телом форели», следует вообще сажать в тюрьму. Для их же духовной пользы. О девушках-форелях пишет (в переводе Светланы Буниной) Змитер Вишнев, которому далеко за двадцать. Его и в тюрьму уже неловко. Так хорошо написал о влажном, кисельном Минске… И вот человек, так тонко почувствовавший душу города, в котором живет, несёт чушь о кисейных (кисельных, простите) барышнях-форелях. Да еще мечтая о памятнике самому себе. Наверняка о том, что тверже металлов и выше пирамид. Воистину правая рука не ведает того, что творит левая.

Предсказуемо неплох поэт Андрей Валерьевич Хаданович в переводе Игоря Белова. А разве может быть плох поэт, нарекший свой цикл многозначительным «Под знаком качества»? Предсказуемо неплоха баллада о «тридцать восьмом троллейбусе». А разве можно плохо написать о троллейбусах, автобусах, поездах? Чтобы дурно написать о метафизике городского транспорта, надо очень постараться. Катастрофа начинается, когда автор обращается к «постимпрессионизму», за которым следует шансон-верлибр позавчерашнего дня в духе «Et si tu n'existais pas...». Хотя автор утверждает, что «разбирается в подсолнухах не хуже Ван Гога, а в тыквенных семечках намного лучше его», он явно преувеличивает. Понимай автор в тыквенных семечках (хотя бы как Ван Гог), он бы не стал дарить имя возлюбленной «недавно открытым странам». Знает ли Андрей Валерьевич, что такое «недавно открытые страны»? Там можно и на пиратов нарваться, а то и на инопланетян. И что он будет делать, когда возлюбленную его по имени Et-si-tu-n'existais-pas просто похитят и потребуют выкуп? А ведь если такое случится, виноваты будут именно его неразумные стихи верлибром. И вообще, когда Андрей Валерьевич и ему подобные авторы загружают пространство и время русскоязычным верлибром, становится понятно, почему в этом году так долго не наступала весна...

Другое дело поэт Сергей Евгеньевич Васильев. Он, напротив, очень трепетно, щепетильно обращается к метафизике, пространству и времени...



То ли климат излишне сух,

То ли сук рубить недосуг,

Вот и пьешь свой вишневый сок,

Ожидая выстрел в висок.



Все очень хорошо замечено, Сергей Евгеньевич... Мы все привычны к выстрелам в висок... Почти смирились с ними... То ли еще будет... Вот только вишневый сок... Его бы не надо. А так – пронзительные строки, вроде:



Этой полночью злой и звездною

Славно будет помочь греху

И дышать невозможной бездною,

Ожидаемой наверху.



По-осеннему, по-настоящему хороша Анна Матасова с замечательным циклом «Навстречу яблоням и птицам».



Может, небу наших

Звезд и не хватает?

Пьяный, в снежной каше

Человечек тает.



А звёзд не то что не хватает, но и те, что светят, – надуманны, зловещи, фальшивы... Ненастоящие, как Звезда Полынь, которая вот-вот упадет на землю... Мы уже почти растаяли, как весенние снеговики, почти растаяли... И умрем, и воскреснем, и растаем снова.

И наконец, предсказуемо прекрасен поэт Александр Тимофеевский. Настоящий поэт, с неустойчивой, по-прекрасному пьяной душой, открытой всем ветрам. И его багульник, и его колдун, и ожившая зеленая гора, пьющая из горла. И его посвящения живым и мёртвым:



Багульник

Вере Ивановне Прохоровой



Январь прошелся королем,

И город замер,

И мы затворниками в нем

Тюремных камер.

Но как насмешник королей,

Как богохульник,

У нас в бутылке на столе

Расцвел багульник.

Наперекор календарю,

Как будто летом,

Расцвел в насмешку январю

Лиловым цветом.

И утверждает видом всем,

Веселым глазом,

Что не был сломан он никем,

Веревкой связан.

Что он живой! Что он плевал

На все прилавки,

Что незнаком ему подвал

Цветочной лавки;

Что не был заперт на крючок

Он в том подвале

И что его за рупь пучок

Не продавали.



О книге поэм Тимофеевского «Краш-тест» – замечательная рецензия Владимира Губайловского «Грустный праздник», спрятавшаяся в критическом разделе журнала.

Из веселых поэтических кабаков и подвалов, в которых разит бессмертием, шатаются поддатые сквозняки, а девушки-форели с длинными французскими именами гадают на тыквенных семечках, мы с некоторым недоумением попадаем в тишайшие селения публицистики, затерявшиеся в неброских осенних туманах и сирых дождях.

Публицистические тексты Равиля Бухараева и Александра Мелихова, должно быть, хорошо читаются дождливым осенним вечером в далекой деревне, когда развезло дороги, промокшие дрова занимаются в печке... И почтальон сегодня уже точно не придет, и небо точно не упадет на землю... Можно посочувствовать Равилю Бухараеву, до сих пор ощущающему фантомные боли об утраченной дружбе народов, о большой стране, в которой мы родились и которой больше нет; об утраченной идее Вселенской Справедливости... Можно согласиться с ним в том, что нынешняя литература в России начисто лишена raison d'etre, разделить его тоску по человечности семидесятых, но...

Пишет этот хороший человек: «Мы, персонажи семидесятых, по крайней мере те из нас, кто предвидел в близком будущем что угодно, но не нынешнюю эпоху Торжествующих Победу Фарцовщиков». И хочется ему ответить… А ведь надо было предвидеть. Надо было предвидеть, дорогой Равиль Бухараев, нарочито не развивший в своей статье редкие, но неслучайные упоминания о религиозной духовности.

Очень, очень правильные мысли и здравые суждения есть и у другого публициста, Александра Мелихова, хотя читать человека, начинающего свой текст словами «статья была заказана автору в рамках проекта, инициированного невероятно солидной международной организацией», страшновато. Рассуждая о «малых» и «больших» народах и их отношениях, автор замечает, что «для того чтобы представители разных культур могли хотя бы в какой-то степени слышать, входить в положение друг друга, сильные должны осознать свою силу, а слабые свою слабость», приходя к верному, но запоздалому выводу: «для более или менее безопасного диалога культур необходимо прежде всего реабилитировать слово “империя”». Вообще-то сейчас не 90-е годы, «империя» реабилитирована уже давно. Развивая свои мысли, автор приходит к выводу, что «при конфликте иллюзий идеологий, метафизических систем нужно прежде всего понять, какими интересами они порождены», предлагает «усилить толерантный имперский дух в русском народе», заканчивая свое эссе призывом «вести себя так, как каждый деликатный человек ведет себя с менее преуспевшими коллегами».

Однажды мой друг (тот самый, о котором я помянула в начале) сдавал в институте экзамен. Преподаватель, выслушав его, изрёк: «Всё правильно, только бестолково», и отправил на пересдачу. Он не был деликатным человеком, а мой друг был всего лишь студентом, а не его «менее преуспевшим коллегой».

«Нация и мир» представлена в «Дружбе народов» рассказом Григория Нижарадзе о новейшей истории Грузии. Читается интересно. И это несмотря на «лэптоп» – но с «лэптопом» как не смириться: понятно, что всякий порядочный грузин, повествуя о независимой Грузии, «лэптоп» помянет скорее родной бабушки. Кроме того, за «узаконивание свободного предпринимательства, открытие границ, создание свободных медиаструктур, освоение современных информационных и коммуникационных технологий», воспеваемых автором, его, автора, можно только простить… Он же грузин, брат наш… По милости коммерции... Мы же понимаем, что под «милостью коммерции» автор понимает что-то другое... Не то, что понимают под этим рублевские амбалы. Зато не может не очаровать описание нострии и грузинских ритуальных служб.

О ритуальных службах и услугах – в чудесном рассказе Инны Кабыш «Саша плюс Маша». Дочь, прокуренная учительница литературы, пожелала, чтобы в Вечности её умершие родители были вместе. Мешали даты и фамилии, отсутствие креста на могильной плите… Земное бремя. Приходит на помощь «человек с лопатой» – дядя Саша, в перерывах между покраской оградок и прополкой сорняков сочиняющий эпитафии. Вот и подсобил добрым людям: «Саша + Маша = любовь»:



– А разве… так можно?

– А почему нет? Кто платит, тот и заказывает текст, – рассудительно ответил дядя Саша.

– А где… крест? В смысле Царствие Небесное? – робко спросила Светка.

– А это что? – дядя Саша ткнул пальцем в знак +.



Роман Дмитрия Стахова с претенциозным названием «Перевёрнутые небеса» тоже заканчивается «ритуально». Кому-то снится, что он умирает, кто-то и вправду приказывает долго жить. «Перевёрнутых небес» не видно даже из иллюминатора. Старушка, знающая наизусть Достоевского (вот чудо!), «высокая, красивая, ухоженная, бледная» героиня (тоже неплохо разбирающаяся в литературе и в мужчинах, естественно), две бутылки (одной мало для литературного шика) «Бланшо» поблёскивают дешёвой бижутерией. В мягкую обложку с душещипательной картинкой – и на «книжный развал» (удачное название книжным рынкам, возникшим в постперестроечные времена).

Туда же рассказ Фарида Нагима «Дубль два». Рассказ про пустоту, одиночество – про людей без свойств, без внутренних органов и без чувств, пустых и одиноких. Отчаявшихся. Но их не жаль. И даже подтолкнуть не хочется падающих в бездну. Рассказ сам по себе не примечателен ничем: какой-то актёришка с птичьей фамилией, выбившийся в гламур, обращает внимание на душевнобольного Федора, вообразившего себя перепёлкой (фамилия актёришки). Не Наполеоном каким-нибудь, не Сталиным, но перепёлкой. Актеришке лестно, он хочет вытащить Фёдора из клиники, чтобы вместе с ним сыграть пьесу. Вообразил себя Чеховым. Фёдор – человек с предсказуемо скучным, отвратительным характером жителя Москвы нулевых. «Я должен сделать признание, я, как и все человечество, морально и физически готов к исчезновению мира. Боже, ты слышишь, я устал, я готов к концу света». Избитый, вторичный сюжет, зарисовки и этюды гламурной Москвы нулевых. Резиновый, ненастоящий сумасшедший, бессмысленная кукла-перепелка. Ни Федор, ни гламурный Перепел не знают про себя, живые они или мертвые, существуют ли они вообще. И я не знаю... Не знаю, существует ли в 2010 году на земле город Москва... Неизвестно, существует ли писатель Фарид Нагим и его небытийные дубли. Вокруг Москвы еще зеленеют рощи, в них обитает лесная быль. А сегодняшняя Москва – небыль, как и герои Фарида Нагима.

«Жизнь застыла на одной точке» в мистично-реалистичных рассказах Елены Долгопят. Люди-невидимки, существующие на границе «двух миров». «Тихая жуть» свершающихся с ними перемен:



– Ничего в мире не переменилось.

– На самом деле все переменилось.

– Я не заметил.

– Самые главные перемены в нашей жизни происходят так тихо, что жуть берет.



Из подвалов души человеческой, из мистики обыденного вернёмся к «реальности». О перерождении гражданской лирики – в статье Евгения Абдуллаева «Террор, война и…». Поэтическое отражение политического. Взгляд поэта-философа на поэта-гражданина. Весьма пристальный и проницательный.