Анна Маркина

Железное веко. Рассказ

Мальчик вынырнул из зарослей малины, пахнущей августом и клопами, сразу на край поселка. Солнце шпарило во весь опор и хвостом мазнуло по Рутикову лицу прежде, чем он успел спрятаться обратно в лесную тень.  В центре поляны стояла, поблескивая металлическим веком, гильотина. К ней тянулся червяк из молчаливых, поникших главою и сердцем людей. Справа на складном стульчике для рыбаков, изнывая от жары, вел записи комиссар. Слева от гильотины возилось пять медсестричек.  Паренек разглядел, как старик Ходер подошел к комиссару, взял карандаш, черкнул в тетради и положил руку под нож. Машина моргнула. Крик старика плеснул в воздухе, окатив очередь с ног до головы, и уплыл на юг. Комиссар размеренным шагом обошел орудие, без удовольствия поднял отрубленную выше локтя руку и швырнул ее в грузовик. Только теперь Рутик разглядел большой зеленый кузов, в который были свалены человеческие руки. У мальчика потемнело в глазах, он почувствовал, как внутри него все заледенело.

 

У дома шмели пели колыбельные василькам, пахло сеном. Мать возилась в свинарнике, слышно было, как она разговаривает с черным поросенком. Она любила с ним разговаривать, он был ее другом, слушал ее и не перебивал. Только похрюкивал в знак согласия, когда она сетовала, что тяжеловато ей приходится.

Дортар, один из старших братьев, возился со сломанным трактором. Вся деревня таскала и везла к нему поломанное, Дортар волок железяки в угол двора – там были телевизоры и машинки для шитья, часы и автомобили, тостеры и телефоны – целое кладбище раскисших железяк, с которыми владельцы не готовы были расстаться. Парень шаманил с утра до вечера, пел им вульгарные песни, вертелся, как заведенный, и железяки оживали – начинали тикать, рычать, строчить, принимать сигналы.

Мальчик вошел в сени. В кресле, подле солнечного пятна, свернувшись так, чтобы лучи не задевали ее, вышивала Лади. На воротничке в ее руках из-под иголки вылетали божьи коровки. Лади было шестнадцать, она старше Рутика на четыре года. Про нее поговаривали, что ее отцом был леший, потому как не могло такое дитя получиться у приличных людей. У  Рутика и его братьев волосы были цвета ячменного поля, как у матери, глаза серо-зеленые, большие, будто там помещались утренние туманные леса, плечи широкие – словом, ладные парни. А у Лади были волосы цвета осенней лужи, слишком большой лоб, черные глаза, спрятавшиеся под челкой, кривые губы, расположенные не перпендикулярно носу, а как-то по диагонали, еле заметная грудь. Похоже было, что ее в детстве решили постирать, но когда отжимали, так и бросили в скрученном состоянии. Такая она была, наша тихая Лади.

– Я видел ужасное, – признался Рутик, упав рядом с ее креслом. – Просто страх, что там творится, сестричка.

– Знаю, мышонок. Нам уже рассказали, – сказала она, перегнувшись через подлокотник кресла и обняв брата за шею.

Она положила подбородок ему на голову, крепко обхватила ладонями его плечи и они сидели так. Воротничок съехал по ее ногам на пол, словно с горки.

– Что это, Лади? Что это такое?

– Вождь требует, чтобы до завтрашнего вечера каждый дом в деревне отдал ему по руке.

– Как это? – мальчик высвободился и обернулся, чтобы видеть ее лицо. – А мы?

– И мы. Мы как все.

– Что же мы будем делать? – никак не мог понять он. Его ум, врезавшись в ледяную глыбу, начинал трескаться по швам и уходить на глубину.

Лади подняла вышивание и сделала несколько стежков.

– Как вернется отец, будем решать, кто из нас отдаст Вождю руку.

По-прежнему со двора доносился запах желтого безветрия. За дверями светились сиреневым сливы, как гирлянды.

– Как же мы это решим? – Рутик стал, совсем как маленький.

– Не знаю, мышонок. Но мне очень страшно, – ответила сестра и раскатала по внешней стороне ладоней вызревшие к черному августу слезы. 

 

Рутика прибило непокоем в рабочий угол Дортара. Старший брат с видом сосредоточенного хирурга копался в тракторовом сердце –  моторе, но никак не мог его запустить. Трактор не дышал.

– Не заводится? – задал дежурный вопрос мальчик.

– Не хочет. Но я его, собаку, заставлю, – ответил Дортар, похлопав тракторовый желтый бок, будто тот понимал ласку.

Потом он помолчал. Потянулся за бутылкой кваса, сделал два больших глотка.

– Дело тухло, брат, – наконец, постановил он. – Лади тебе все рассказала?

Рутик кивнул. Он знал, если уж Дортар ничего не придумал, то дело точно тухлое. Дортар был сообразительным и надежным парнем. Он выглядел взрослее своих двадцати. Он совсем не был похож на их брата Хари, который ничего не умел, знался с бутылкой и занимался сомнительными вещами.

– Я вот только не понимаю, зачем это все, – сказал Дортар. – Никак в голову не возьму. Если бы я знал, что это для цели, понимаешь, для блага, я бы пошел.

– Может, это для испытаний каких-то. Лекарство там ищут… или… – предложил и сразу осекся Рутик.

– А ты не слышал?  Эти руки свозят на другой край деревни и закапывают. Зарывают, гниды. И все. И поминай, как звали. Ни капли смысла.

Рутик молчал. Он не знал, что сказать.

Дортар повторил, будто боялся, что его не поняли, не услышали.

– Если б сказали зачем, было бы легче пойти… а так…

Голос его закончился и прекратил поступать на свет божий. Старший брат уткнулся обратно в тракторово сердце.

Мальчик понял, что тема закрыта и побрел на улицу. Из-за забора он увидел, как две женщины тащили старика Ходера, левый обрубок у него был перевязан пропитавшейся кровью тряпкой. Он еле волочил ноги по широкой улице, высохшая земля вздыхала под тяжестью шагов, с тротуаров растерянно глядели напуганные соседи.

Рутик передумал идти на улицу, ему захотелось спрятаться, он убежал в дом и до вечера болтался рядом с Лади, пока не пришел отец.

 

Все сидели за столом, словно в надувной лодке в океане, из которой немедленно следовало выкинуть человека. Отец был напряженным и уставшим, каким бывал всегда, только, казалось, он сейчас находится не внутри дома, а держит его на плечах, так его согнуло и тянуло вниз. Мать трудилась у плиты и плакала, ее полное большое тело и ячменная гурьба волос вздрагивали в установившемся ритме. Рутик почувствовал, что она, как и всегда, пахла молоком и желудями. Хари не был пьян, как это обычно бывало, он смотрел на всех остекленевшим взглядом и иногда открывал рот, но слова оттуда не вылетали. Дортар копался в сломанной кофемолке, которую приволок с собой. Лади рассказывала Рутику легенду о леопарде, чтобы вытеснить болтовней тишину.

– Надо решать, – постановил отец. – Мы должны решить мудро. С точки зрения наименьшего ущерба для семьи.

– Ты, конечно, имеешь в виду меня? – выкрикнул Хари, впервые за сегодня подавший голос.

– Может и да, а может, и нет. Надо покумекать, – ответил отец.

Лади добавила:

– Успокойся, Хари. Ты все принимаешь на свой счет.

Но Хари и не думал успокаиваться:

– Я знаю, что вы все думаете. Что мои руки все равно вам в тягость, потому что они тянут из вас деньги, а толку не приносят, потому что они привязаны к бутылке. Вы что думаете, я не знаю, что я пьяница и неудачник? Но вы не имеете права. Слышите? Никакого человеческого права. Потому что это мои руки, и мне решать, что с ними делать… Как же я буду дальше-то с таким обрубком? – парень поднял на отца серо-зеленые глаза. – Я не пойду, понимаете вы? Я лучше сбегу и буду всю жизнь бродяжничать. Вы меня не заставите, – он смотрел с видом загнанной лисицы, которой недолго осталось.

Мать бросила хлопотать над едой и разревелась.

– Ты не мужчина, – поморщился Дортар.

– А ты мужчина? Вот иди и сделай это, раз ты такой смелый, – ощерился Хари. Рутику показалась, что у него сейчас полезут из кожи иголки, как у дикобраза.

Дортар растерялся:

– Если бы я знал, зачем все это… что это на пользу. А так…

– Нет, Дортар – это совсем не вариант. Совсем, – сказал отец. – Он не сможет ремонтировать. Мы останемся без его заработка.

– Он не сможет жить без руки, – подытожила Лади.

– А я, значит, смогу? Так вы думаете! – взревел Хари.

– Нельзя так, пожалейте его, – подала голос мать. – Мы этим его прикончим. Он совсем опустится.

Она подошла и неловко его поцеловала в макушку.

Хари, которому было восемнадцать, уткнулся в ее большой живот и расплакался. У него больше не осталось сил бороться.

Рутик пролепетал:

– Все стараются отправить стариков. Я видел людей в очереди. Потому что они уже пожили свое.

– У нас нет стариков, ты сам видишь, – отрезал отец.

Натянулось молчание, прерываемое всхлипами Хари.

– Вы хотите, чтобы пошел я? – спросил отец.

Занавески на окнах надулись, будто что-то хотели сказать.

– Я готов идти, если вы так решите. Только вы должны понимать, что без меня вам придется туго. Я потеряю работу в администрации, никто там не захочет, чтоб калека маячил туда-сюда у них перед носом. От этого, знаете ли, портится аппетит. Вы останетесь совсем без защиты перед вождем.

– А в этот раз точно ничего нельзя сделать, чтобы нас не трогали? – выдохнула мать с надеждой.

– Я много накопил, – поддержал ее Дортар. – Я хотел жениться, но теперь это не так важно. Я все отдам.

Отец мотнул головой.

 – В этот раз нет. Это приказ для всего округа, для всех семей. Некого подмазывать, потому что приказ касается всех. Говорят, сам вождь отнял у старшего сына руку. Это проверка на верность.

Окно было открыто. Сквозь него врывался ополоумевший ночной ветер и заглядывал покрасневший, будто сваренная креветка, месяц.

– Мне показалось, я слышала выстрелы, – сказала Лади.

– Это расстреливают тех, кто днем пытался сбежать, – ответил отец. – Эркольды, Сваписы…

 Опять в сердцах пролегла пауза.

– Нет. Отца мы не можем туда отправить. Отец – наш дом и защита, – выговорил Дортар. – Это он спас Хари, когда у него нашли ворованные часы и чуть не отправили в исправитель. Это он вытащил нас в голодный год, в то время, как соседи пухли от голода. Это благодаря его авторитету у меня столько работы.

 – Что же получается? – одними губами спросила мать.

Лади поднялась и оперлась двумя руками о стол, будто боялась, что сейчас упадет.

– Я пойду, – решила она. – Мама нам всем нужна, а Рутик еще слишком маленький, он не заслужил этого.

– А ты не маленькая? А ты заслужила? – заорал, как сумасшедший, Хари.

Рутик увидел, как сестра сжалась в комок и задрожала.

– Вот поэтому я и пью. Поэтому я не могу найти себе места. Разве можно жить в таком жестоком мире? Я вам ее не отдам. Не отдам мою маленькую Лади! – Хари встал между сестрой и столом, растопырив руки, будто пытаясь заслонить ее от мира.

– Не играй комедию! Ты трус по сравнению с ней, – взбеленился Дортар. – Она сама так хочет.

– Да, я трус. Но я хотя бы могу это честно признать. А ты нет? Что же ты не заменишь ее?

– Тихо, – приструнил братьев отец.

Затем он обратился к дочери:

– Хорошо. Дело кончено. Это тяжелое решение для нас всех. Я думал, это будет Хари. Но ты храбрая девочка, ты спасаешь всех. Мы с матерью будем о тебе заботиться до конца жизни, я тебе обещаю. Замуж тебя вряд ли возьмут, ты должна понимать. Природа сотворила тебя не для замужества, а для этой жертвы.

– Какое лицемерие, – выдавил сквозь зубы Хари. И обратился к матери. – Почему ты ее не отговариваешь, не защищаешь? Это же твой ребенок, такой же, как и остальные. Почему ты не говоришь, что пойдешь к гильотине сама?

– А кто же будет о вас заботиться, если я пойду? Я не вынесу боли, я сразу умру, – округлила большие глаза, лежавшие на широком лице, как блюдца, мать.

– А ты чего молчишь, Рутик? – Не унимался Хари.

– Я не знаю. – Рутик спрятал лицо в ладонях и застыл. Он чувствовал, как мороз обосновывается в его легких. Дышать было тяжело.

– Тише, Хари. Тебе надо поспать, – Лади положила руки ему на плечи, и опять у него из глаз покатились слезы.

– Завтра в девять мы с Дортаром отвезем тебя, – сказал Лади отец. – Это страшно, но мы будем рядом.

Лади кивнула.

 

Рутику не разрешили ехать. Строго-настрого запретили. Солнце уже лежало в небе, головой на облаке.

Рутик первым обнял сестренку. Он обнял ее и убежал, не мог смотреть ей в глаза.

 

Отец искал Хари, но парня будто сглотнул клочьями разбросанный у поселка туман.

– Вот засранец. Даже не пришел проводить, – буркнул рассерженный Дортар.

– Ему тяжело, – сказала мать. – Он слабенький мальчик.

Она обняла Лади, повесила плетеный амулет ей на шею.

Отец открыл перед дочерью дверцу машины. Девушка забралась внутрь. Дортар сел рядом. Машина рявкнула и покатила тихонько по неровной дороге. Лади дышала глубоко, ей казалось, будто время замерло… будто сейчас выплеснется из нее последняя надежда на счастье, выплеснется и растечется по этой проклятой сухой земле, смешается с пылью. Васильки качали ничего не понимающими головами.

Рутик бежал по лесу к малиннику, наперерез. Лишь бы успеть, лишь бы не пропустить. Он должен быть рядом с ней. Солнце едва пробивалось сквозь плотные темно-зеленые, полные летних сил, кроны, которые держали небо на покатых плечах. Ветки хлестали мальчика по щекам, по голым худым рукам. Вот малинник, протоптанная тропка через него. Он уже различал человеческое мычание и крики. Еще несколько минут и он, задыхаясь, вырвался из зарослей. Рутик прищурился.

Он увидел, как на асфальтированном пятачке остановился их автомобиль. Как неуверенно вышла из него сестра. А за ней брат и отец. Как вдруг Лади побежала к началу очереди. Там томился Хари. Рутик сразу узнал его высокую, красивую фигуру, его ячменные волосы, его широкие плечи. Лади бросилась на шею брату, но он отодвинул ее от себя, будто статуэтку, отгородился. Лади схватила его за руку и попыталась вытащить из очереди. Хари освободился, отдал ее в руки отцу и брату. Те увели Лади, посадили в машину и заперли там. Сами они встали слева от гильотины, рядом с медсестрами.

Хари не смотрел на них, уставился в землю, будто хотел просверлить взглядом туннель для побега. Он подошел к комиссару, расписался в тетради, положил руку под нож. Металлическое веко моргнуло. Рутик зажмурился.

К списку номеров журнала «Кольцо А» | К содержанию номера