Этот мир никогда не прочесть. Стихи

***

 

Благословить и без вести пропасть

в земной беде. Листочек по листочку

к ногам зимы и холода упасть,

и вдруг — услышать дышащую строчку.

И поселить, живую, в тишину —

единственную роскошь захолустий,

остаться с ней и вырастить страну

созвучий высоты и грусти.

 

 

***

 

Время сужается в точку,

где-то сломалось оно.

…Бабушка, мама и дочка,

старое веретено,

 

лампочка под абажуром,

радио мир голубой —

все это было тобой,

все это стало культурой,

 

социализмом, а ты —

дней веществом, просто временем,

кистью его, прахом, семенем —

строить мосты.

 

 

***

 

Ни травинки живой, ни ростка,

птица корма не сыщет…

Это бросила зерна рука,

а взошло — пепелище.

Это долго болеет земля,

это корь вековая

жжет кору и крупой февраля

проступает,

 

где среди нежилой пустоты

нет звериного следа,

лишь беда от черты до черты —

совокупные беды.

 

Что калечит война — то не вырастить веснам.

Это снится сегодня березам и соснам…

 

 

***

 

Трудиться на земле — отрада и награда.

Волшебница, она — кормилица и мать…

Другого счастья нет. Родная, и не надо, —

лишь твой огромный лоб ладонями ласкать.

 

А как краса твоя от ласки расцветает,

как благодарна ты за мой веселый труд!

…Я глажу ей лицо — мои морщинки тают,

отдам все силы ей — они опять придут…

 

И птица нам поет, и солнце греет руки.

Я есть твое дитя: и плоть твоя, и кровь,

а потому не смерть грядет и не разлуки:

ты заберешь к себе на вечную любовь.

 

 

***

 

Ничтожна жертва, и тонка тетрадь,

а жизнь песочной ниточкой сочится…

Когда наступит время умирать,

поплачь, что не сумел ей научиться.

 

А если повезет, что не во сне,

а в разуме приблизишься к пределу,

почти уже над сиротливым телом,

с неведомым иным наедине —

 

пусть времени достанет осознать

последнее и подлинное чувство.

Лишь раз — навеки! — надо умирать.

Великое и страшное искусство.

 

 

Последнее стихотворение

 

И в профиль, и анфас, прости, душа,

твои черты открыто рисовала.

Отточенной иглой карандаша

до самой сердцевины доставала.

Покорная, не спорила с судьбой.

Еще: ни слова я не сочинила…

А наша слабость, наша боль с тобой

была не то ли, что и наша сила?!

 

Теперь мы лишь в себе обнажены.

Молчание — особое моленье.

Уже летит из тесной тишины

последнее мое стихотворенье.

 

 

***

 

Помнишь, плакала в детстве легко

и не зная, что хочешь ты ласки…

Помнишь сливочный мед — молоко,

золотые обертки из сказки,

 

и прохладный чулан, и чердак —

путешествие в мир отстраненный.

И казалось — растешь просто так,

тополек у дороги зеленый.

 

А потом ты поймешь: не воздать

тем, кто дал тебе эту свободу,

эти звуки — «гора Благодать»,

эту темную-темную воду…

 

Эту Деве хвалебную песнь

перед старой, на кухне, иконой. —

Этот мир никогда не прочесть,

несказанный, короткий, бездонный.

 

Только мне без него — никуда.

Он внутри, он растет и питает.

Ледяная родная звезда

никогда не растает.

 

 

***

 

Дарованная нищета,

последняя моя свобода…

Неприкасаема тщета

познать дары другого рода.

 

Все на местах: и день, и ночь,

картошка, что весной сажаю,

два сына выросшие, дочь —

вершина, небо урожая.

 

Все — счастье. Этот вольный тон —

звучанья каждое мгновенье,

ненужность лезть из кожи вон,

чтобы оставить впечатленье…

 

Подарки зрелости. Не в счет

ее утраченная свежесть

и старомодности налет.

Все на местах — и впредь, и прежде.

 

Пока боимся не успеть

мы в мире самовыраженья,

зима идет и топчет медь

и золото… И в том — спасенье.

 

 

Тополь

 

…тонешь, тополь; берег ломкий

словно ложкой вынут.

Воды тихо съели кромку —

вместе с камнем глину.

 

Руки солнца кожу пруда

согревали нежно.

Простота твоя оттуда —

от волны прибрежной.

 

Лучше б ветры с черной тучей,

лучше б молний стрелы,

был бы раньше ты научен

стойкости как делу.

 

Убаюканный волной,

потерял ты силу

и надломленной спиной

падаешь в могилу…