Олег Слободчиков

Где никого допрежь. Глава из нового исторического романа «Первопроходцы»

Добрая половина ватаги, ходившей с Поповым и Дежнёвым к востоку от Колымы (1647 год), радовалась спасению душ и не хотела думать о новом походе. Отступники не смущали Федота, он не сомневался, что следующим летом наберёт людей сколько надо,  после окончания промыслов, заложил со своеуженниками остов третьего коча. Пригодного для строительства леса было много, судно делали крепким и надёжным, чтобы, кроме товара и съестного припаса, можно было взять на борт до двух десятков человек.


По большой воде, пенящейся бурунами и водоворотами, три судна Федота Попова и три Бессонна Астафьева сплавились к Нижнеколымскому острогу. На приказе сидел всё тот же казак-первопроходец Втор Гаврилов. Челобитную, с просьбой повторно отпустить на Погычу торгово-промысловую ватагу из шести кочей, он принял благосклонно, но покачал головой и почесал косматый затылок, когда приказчики попросили и на этот раз отпустить с ними государевым служилым человеком Семёна Дежнёва.


Ещё по весеннему насту Дежнёв вернулся с Алазеи с ясаком от тамошних юкагир и четырьмя десятками своих соболей. Втор Гаврилов посочувствовал невезению товарища, но взял с его добычи государеву десятину, как положено. Вера в милость Божью оставила Семёна. С простреленными ногами и рукой, с двумя рубцами на лбу, скрутившими кожу так, что выгоревшие брови были всегда удивлённо задраны, всё его счастье было в том, что жив. Ещё после прошлогоднего плаванья Дежнёв объявил Втору, что желает вернуться на Лену, и отправил в Якутский острог подписанную приказным челобитную с просьбой разрешить ему, увечному, вернуться на Русь.


Приказный сочувствовал, но прошлогодний дежнёвский посул с неудавшегося похода в сорок семь соболей был записан в окладную книгу, а после возвращения взят с казака не был. Приняв челобитную Попова и Астафьева, Втор стал уговаривать Семёна ещё раз попытать счастье.


– Что с того, что не повезло в прошлом году, нынче с Федоткой и Бессонном просятся полсотни своеуженников и покрученников. Даст Бог, найдёте богатые земли, государю послужите и себе что-то добудете. 


Переминаясь с ноги на ногу, прерывисто и сипло набирая грудью воздух, Дежнёв взглянул на товарища сквозь нависшие на глаза волосы, скрывавшие шрамленый лоб, рассеянно пожевал и выплюнул ус.


– Я своё выслужил! Вернусь на отчину с тем, что Бог дал по грехам, построю дом…


– Какой дом? – то улыбаясь, то досадливо хмурясь, заводил беспокойными глазами Втор. – На тебе неправленая кабала за семь лет, а я должен взять прошлогодний посул. Вернёшься голодранцем и сразу – на правёж.


Дежнёв помрачнел, резко вскинул голову, смахивая чёлку, обнажая отчаявшиеся глаза:


– Побойся Бога, мы ведь с тобой много лет выслужили. Неужели возьмёшь с моих крох ещё сорок семь соболей?


– Не самому же расплачиваться? Попов с Астафьевым сильно хотят, чтобы ты шёл с ними. А то ведь Семейка Мотора просится, обещает в казну сто соболей.


– Припёр! – с претерпеваемой болью в лице Дежнёв опять шумно вздохнул всей грудью и согласился. – Дам больше Моторы, но прошлогодний посул – не в счёт?


– Зачтётся в нынешний! – согласился Втор. – Даст Бог, вернёшься, с честью отпущу на Лену.


Вопрошающим взглядом сквозь чёлку Семён окинул целовальника Третьяка Заборцева, смущённо помалкивавшего при разговоре казаков, снова пожевал ус и пообещал против сотни соболей, явленной Семёном Моторой, – полторы, с тем, чтобы идти к Погыче с усовским приказчиком Поповым и с гусельниковским – Астафьевым.


На другой день он продал Федьке Катаеву всех соболей, привезённых с Индигирки, а деньги вложил в поход. Отступать было некуда. Семён Мотора, узнав, что Дежнёв обещал против его посула полторы сотни, нахлобучил шапку и с негодованием хлопнул дверью съезжей избы. Но в тот же день ко Втору прибежал Герасим Анкудинов и предложил отправить вместо Дежнёва его, пообещав казне двести соболей.


Узнав об этом, Семейка Дежнёв побагровел от негодования и стал корить Втора, что тот принуждает к посулу, который невозможно выполнить.


– Или забыл, как Гераська Анкудинов с Ивашкой Барановым грабили торговых людей? – напомнил приказному.


Втор, плутовато посмеиваясь и почёсывая пятернёй бороду, сослался, что не может не принять челобитную на царское имя и радеет за государеву выгоду. Колымский целовальник Третьяк Заборцев опять отмолчался.


Страсти разгорались. Кабальный должник Дежнёва Герасим Анкудинов, почуяв заминку, предложил Втору отпустить его за двести сорок соболей. Потом набавил ещё сорок. Покладистый Семён Дежнёв вдруг разъярился, стал лаять приказного: тот не мог не понимать, что собрать столько соболей невозможно даже в самом богатом краю.


– Ты же знаешь, что государь не получит с Гераськи ни хвоста! Зачем потакаешь? – кричал. – Он и тысячу пообещает, что ему? По прошлогодней кабале не может со мной расплатиться: всего-то двенадцать рублей десять алтын с полуполтиной. Тебе бы, как приказному, поставить его на правёж, а не принимать несбыточные посулы.


Намёки на попустительство по службе Втора не смутили, он только приговаривал, что радеет за государеву прибыль, хотя глаза его блуждали и беспокойно прыгали по рубленым стенам.


Пригрозив приказному жалобой, Дежнёв выскочил из съезжей избы, заплатил писарю и тот написал с его слов, от его имени жалобную челобитную царю. Жаловался Дежнёв на Герасима Анкудинова, обвинив его не только в старых и нынешних грехах, но и в домыслах о нём. Втора Гаврилова с Третьяком Заборцевым он не упоминал, но без того было ясно, что приказный и целовальник потакают беглому янскому казаку.


С пламенеющим лицом при свидетелях Дежнёв подал челобитную Втору Гаврилову, тот почитал, постыдил товарища за смутные догадки, будто Герасим набрал три десятка самых беспутных людей, грозит торговых и промышленных бить, грабить и идти на Погычу самовольно, а там бить и грабить иноземцев, с которых Дежнёв собирался взять прибыль; будто торговые и промышленные Гераську с его людьми боятся и оттого идти с ним, с Семёном, на Погычу не хотят.


В челобитной была скрытая угроза приказному, который обязан усмирить Анкудинова, но не делает этого.


– Кто же тебе поверит, что шесть десятков хорошо вооружённых и снаряжённых людей боятся трёх десятков босяков? – обидчиво спросил Втор и посоветовал: – Может, перепишешь?


За написание челобитной было заплачено по ленским ценам – рубль. Так просто выбросить на ветер ещё один Дежнёв не желал.


– Отправляй, как есть! – упёрся, бодливо глядя на приказного.


– Тебе ответ держать, – вздохнул Втор и подписал челобитную.


Дело было сделано. Тяжба между Дежнёвым и Анкудиновым проходила на слуху у колымского сброда и становилась посмешищем. Гераська при Дежнёве ворвался в съезжую избу, молодецки подпёр бока кулаками, спросил, сколько соболей явил Семейка по последнему слову, и пообещал к тому посулу на семьдесят больше.


Втор Гаврилов положил на стол широкую ладонь с растопыренными пальцами и объявил:


– Не верю! С караваном пойдёт Семейка не за двести восемьдесят, как явил, а за двести восемьдесят пять. У него кое-что есть на чёрный день, а на тебе неправленая кабала и связчики на подбор: вошь в кармане блоха на аркане. Что с вас взять?


Торговые люди, снаряжавшие кочи своим подъёмом, с облегчением вздохнули и поддержали приказного. Поход намечался отчаянным, из которого без добытого богатства лучше бы не возвращаться ни Дежнёву, ни Попову, поскольку они вложили в предприятие всё, что имели. Бессон Астафьев также снарядил три коча и погрузил на них весь нераспроданный товар. Вместе со спросовыми у диких народов медными котлами, топорами, пешнями, колокольчиками, одекуем, он надеялся с выгодой продать за Камнем тринадцать компасов в костяной оправе, бараньи кафтаны, одеяла, варежки, чарки, рыболовные снасти, рубахи ярославские, красные кожи, медные пуговицы, холст, восковые свечи, перец, неводное прядено. Шесть пищалей, три винтовки, порох, двести пудов муки брали на себя его покрученники и своеуженники. Всё это по таможенной оценке стоило тысячу семьдесят три рубля.


Целовальником от торговых и промышленных людей, собиравшихся в новый поход, снова был избран Федот Попов. Один из бессоновсих кочей брался вести бывалый мореход и передовщик Афанасий Андреев, другой – сам Бессон, третий был доверен малоопытному в морском деле казаку Семёну Дежнёву.


Но распря между колымскими служилыми людьми на том не закончилась. Анкудиновский промышленный Пятко Неронов за двенадцать дней до похода подал Втору жалобную челобитную, что Семейка Дежнёв бранил его неподобной бранью, Сидор Емельянов и Иван Зырянин жаловались, что Дежнёв грозился их побить. Все они просили царского суда и старались задержать казака на Колыме. Семён же перед выходом подал исковую челобитную на целовальника Третьяка Заборцева, в которой требовал уплаты за семьдесят соболей.


К отплытию были готовы шесть судов с грузом и с шестью десятками мореходов, но желавших идти на Погычу было больше. Герасим Анкудинов, грозя Семёну Дежневу, метался по низовьям Колымы, прельщая торговых людей снарядить его в поход.


20 июня на Мефодия-перепелятника, когда Михей Стадухин в низовьях Индигирки ждал разводий и попутного ветра, а Василий Власьев, преодолев волок, шёл к Верхнему Колымскому зимовью, поставленному и оставленному прежним целовальником Петром Новосёловым, шесть судов при обычных торжествах и напутствиях пошли от Нижнего острожка правой протокой. Вблизи моря караван догнал большой коч, сидевший в воде почти по кромки бортов. Народа на нём было вдвое против разумного. Он пристал к борту бессоновского судна, которое вёл Семён Дежнёв, на его палубу перескочил Герасим Анкудинов и заявил, что идёт своим подъёмом. Представить государеву служилому человеку наказную память он отказался: я, дескать, и сам служилый.


Коч у Герасима был добрый и крепкий, явно принадлежащий торговым людям. Как он оказался у него, оставалось в тайне: Анкудинов об этом говорить не желал, в ответ на расспросы зловеще посмеивался. На его судне теснилось три десятка самых неудачливых колымских беглецов, крикунов и пропойц.


– Что с ними делать? – растерянно развёл руками Дежнёв, спрашивая совета у целовальника.


– Что поделаешь? – нахмурился Федот и глубже натянул шапку. – Не пустить следом не можем. У нас они ничего не просят.


На том казак с целовальником сошлись: пусть идут куда хотят, за то им самим ответ держать, а мы их к себе не принимали.


Наконец задул попутный ветер, между коренным берегом и льдами появилась широкая полынья. С тем ветром Михей Стадухин вышел из устья Индигирки.


– С Богом, что ли? – волнуясь, взглянул на Пантелея Федот Попов. Тот огляделся по сторонам и согласился, что день для выхода благоприятный. Передовщик Афанасий, торговые люди и своеуженники поддержали их. Герасим Анкудинов со своими удальцами стоял в стороне, никого не торопил и, предусмотрительно, не выходил в неведомое первым.


На шести кочах были подняты железные и каменные якоря. Скинув шапки, мореходы запели молитвы, обычно читаемые перед выходом. Суда покачивали мачтами, течение реки и отлив повлекли их к морю. Люди запели громче и радостней. Ватага Герасима Анкудинова тоже сбилась в кучу, лужёные глотки беглецов заголосили, прося заступничества и доброго пути у Николы Чудотворца.


Федот нахлобучил шапку, махнул рукой Пантелею Пенде, чтобы старый мореход вёл судно первым. Ертаульный коч выгреб на ветер, белая борода Пантелея затрепалась на пол-аршина впереди лица. Его люди потянули фалы-дроги, над судном поднялся и вздулся, смазанный жиром, кожаный парус. Чуть зарываясь в волну тупым носом, обвязанным пучками прутьев, первый коч двинулся к восходу.


За поповскими шли бессоновские суда. Герасим Анкудинов скромно пристроился в конце каравана и вскоре вызвал одобрение опытных мореходов: его перегруженное судно, приспустив парус, легко перекатывалось с волны на волну и не отставало.


Обгоняя караван, по жавшемуся к воде небу неслись сырые облака, оседали влагой на одеждах и парусах. Ветер был свеж с коварными порывами и завихрениями, срывавшими брызги с волн.


– Не нравится он мне! – бормотал Федот и с беспокойством оглядывался на судно, которое вёл племянник Емеля.


Сказать вслух, что такой ветер зачастую переходит в бурю, он опасался и с надеждой смотрел на корму ертаульного судна, то опускавшуюся, то задиравшуюся на пологих волнах. Трепавшаяся на ветру борода Пантелея Пенды стала мешать старому мореходу и он затолкал её за пазуху.


Промышленные люди сидели вдоль бортов, поглядывали на отдалившийся берег – мрачные чёрные сопки, мшистую болотистую тундру и для укрепления духа читали молитвы. В большинстве они выбирались на Колыму морем, плаванье мало кому было в диковинку, но управлять судами могли немногие.


Вскоре раздался утробный вопль: Емелькина якутка исторгла из себя съеденное утром. Следом за ней свесилась за борт юкагирка Афанасия Андреева, с рыком сплёвывая тягучие слюни. Прожиточные своеуженники взяли в поход женщин, на что в старые времена среди промышленных людей был запрет. Их стало выворачивать первыми. Шутили над жёнками недолго. Лица одних промышленных были свежи, у других напряглись и посерели. Приглушенные, стыдливые звуки рвоты стали раздаваться и с других судов.


 А ветер усиливался, круче и выше поднимались волны, пенились белыми гребнями. Кочи стало разносить, но все они были видны друг другу. Герасим Анкудинов, восхищая опытных мореходов, не только держался на плаву, но с удальством болтался неподалёку от Дежнёва и покрикивал, мстительно подначивая казака.


Так, без видимого солнца караван шёл к восходу дольше двух суток. Наконец на жёлтом тундровом берегу показался крест. Промышленные, ходившие в эти места с Исайкой и Пустозёром радостно закричали, указывая вход в залив, где можно было спрятаться от бури, которой все ждали и опасались.


С востока проход был укрыт скалами, по правому борту защищал от ветра низкий и плоский остров. Суда обошли его и оказались в просторном заливе. С полуденной стороны на воде покачивался битый лед. На песчаной косе лежали обкатанные прибоем стволы деревьев. Удивлённые появлением судов, низко над водой носились многочисленные утиные стаи.


– Губа! – указал спутникам на плавник Федот Попов. – Где-то река с лесом, а значит – с соболями, – смутно намекнул на окончание морского похода и добавил: – Надо освежить запас воды.


– Слава Богу! – с облегчением перекрестился кормщик Дежнёв. Он не был новичком в море, но впервые вёл судно сам. – Тут нам буря не страшна! – скинув шапку, поискал глазами восток.


– Здесь у нас была мена! – торопливо рассказывал пустозёрский промышленный. – А на острове много костей: оленьи рога и бычьи головы, – осмотрелся по сторонам, желая с чем-нибудь сравнить, и указал на бочку с водой: – Такие! А то и боле!


Семь кочей под вёслами неспешно уходили вглубь губы, люди внимательно высматривали берега. Оголодавшие анкудиновские беглецы бросили якорь и начали ловить рыбу. Гусельниковские суда встали неподалёку от них. Федот Попов, высматривая разводья в плавучих льдах, направил свой коч дальше, к реке. Емеля и Пантелей повели суда следом. В поисках устья они болтались на воде несколько суток, пока их не нагнали остальные суда.


Издали устье реки заметить было трудно. Сначала показалось селение с кожаными лодками на песчаном берегу, с полуземлянками из плавника и костей, затем открылась река, загородившаяся двумя песчаными косами. С береговых озёр с отчаянными криками налетали чайки, из воды высовывались чёрные и глазастые нерпичьи головы. Было тепло, и сеял мелкий дождь.


Река впадала в губу многими заболоченными рукавами. Устье густо заросло ивняком. Лёгкие лодки с судов Попова поднялись до пресной воды и наполнили берёзовые бочки. В то же время промышленные люди Бессонна Астафьева с казаком Дежнёвым высадились на сушу, чтобы осмотреть селение. Едва они подошли к нему из-за землянок полетел град камней и стрел. Промышленные отступили к воде и для острастки дали залп. Порезать кожаные лодки здешних жителей Семейка не дал. Под насмешки Анкудинова его люди вернулись к кочам.


– А дозволь нам сходить на погром! – крикнул Анкудинов, с удальством указывая на своих голодранцев, ловивших рыбу.


Едва поставив сеть, они уже выпутывали из ячей жирных гольцов. Их коч был обвешан распластанной юколой. Но Дежнёв приказал дождаться возвращения кочей целовальника.


Река оказалась явно не той, которую искал Федот Попов. Заправившись питьевой водой, он вернулся к судам, стоявшим против селения. К этому времени, кожаные лодки жителей таинственным образом исчезли.


Дежнёв снова послал на берег отряд промышленных людей, чтобы взять аманат. Вместе с ними пошли анкудиновские беглецы. Но землянки с кровлей, обтянутой толстыми кожаными ремнями, были покинуты. Из зарослей ивняка то и дело выскакивали толпы мужиков, похожих на чукчей с Чукочьей реки, в сторону охочих людей летели камни и тяжёлые стрелы с костяными наконечниками.


– Однако недружелюбно встречают! – с удручённым видом развел руками Дежнёв и велел возвращаться. Идти на приступы и аманатить ему явно не хотелось.


Анкудинов со своими голодранцами обшарил землянки и вынес несколько мешков вяленой рыбы:


– Давай, веди нас на погром! – корил Дежнёва. – Ты государев человек, не я!


Его люди, понуждая других промышленных следовать за ними, несколько раз высаживались на берег, пытались преследовать здешних мужиков, но те растекались по зарослям ивняка и тундре, преднамеренно завлекая преследователей.


Дежнёв стал пытать промышленных, ходивших сюда с Мезенцем и Пустозёром:


– Однако вы были здесь не с мирной меной?


Те упорно уверяли, что в прежнем походе не пытались аманатить и почти не грабили.


К этому времени установилась благоприятная погода. Рассеялись тучи, небо стало прозрачно-голубым, по вершинам далёкого хребта катилось ясное солнце, ветра не было, не было даже лёгкого движения воздуха, и на судах безжизненно обвисли паруса. Пока охочие двух ватаг и приставшие к ним беглецы думали, как подвести под государя здешний народец, на небе показалась тучка, всё замерло: умолкли даже крикливые гагары и чайки, перестала плавиться и пускать круги по воде рыба, стало тяжко дышать.


Задуло с полудня, со стороны гор, да так резко, что люди на судах вынуждены были схватиться за шапки. Ветер усиливался. Кочи поволокли якоря по дну и стали продвигаться к выходу из губы. Пенда сунул шапку за пазуху вздувшейся камлеи, голова его с длинными волосами и бородой превратилась в треплющийся флаг. Иные зазевавшиеся гребцы с тоской глядели вслед уносившимся шапкам, крепко держались за борта и лавки судов. С дежневского коча сорвало лодку. Она заскакала по воде, едва касаясь гребней кормой и носом.


Пантелею с его людьми удалось вытянуть якорь и развернуть коч по ветру. Погоняемый им, он без паруса помчался в открытое море. Глядя на него, другие суда последовали примеру старого промышленного и были выброшены из губы ураганом. Тут уже никто не думал, куда и как плыть: все заботы были лишь о том, чтобы удержаться на плаву, полагаясь на милость Божью и помощь Николы Чудотворца.


Буря отнесла кочи ко льдам. Опытные мореходы иногда заходили в них, спасались от волн. Такие заходы требовали большого умения и немалого везения, и пока Пантелей не решался на это, гребцы устало висли на вёслах, стараясь не упускать друг друга из вида, суда лавировали между льдинами.


При солнце и безоблачном небе резко начавшаяся буря так же неожиданно закончилась. При безветрии еще гуляли волны и скрежетали льды. Вдоль едва видимого берега открылось широкое разводье чистой воды. Отдохнув, мореходы опять налегли на вёсла, выгребая ближе к суше.


Скалистые сопки мыса, мимо которых кочи вышвырнуло из губы, остались за кормой. По левым бортам, до края, расстилалось море с плавающими льдами, по правым, в полутора верстах, сколько хватало глаз, виднелась тундра, изрезанная мелкими речками, озёрами. Подойти к берегу не позволяла глубина. Дул лёгкий попутный ветер, потрёпанные кочи подняли паруса и продолжили путь на восход. Впереди опять шёл поповский коч под началом Пантелея Пенды, борода старого сибирца колыхалась, указывая направление. Замыкал караван Герасим Анкудинов.


– Ещё верных трое суток прошли от губы, – с недоумением переговаривались на судах. – Где Погыча?


Всем было понятно, что сутки в море не мера пути: волны, ветер, течения могут как погонять, так и сдерживать, и всё же со дня на день люди ждали увидеть устье реки и конца плаванья, но в море падали только ручьи и мелкие речки. Стала пропадать за кормой и равнина, которой, казалось, нет конца. Берег стал круче и скалистей.


Вскоре с моря было замечено селение. Вода в бочках кончалась, припас вяленой рыбы тоже, нужно было подойти к устью речки неподалёку от селения, чтобы запастись свежей водой. Кочи вошли в залив, встали на якоря, спустили на воду лодки с пустыми бочками и подарками для инородцев. Но едва приблизились к суше, на них беспричинно напали здешние жители. С кочей стали стрелять и отогнали их, но воду пришлось брать солоноватую.


– Мезенец с Пустозёром озлили их всех, что ли? – ругался Федот Попов, пристально оглядывая берег. – Отчего никто не хочет торговать?


– Вот и я думаю, неспроста это! – поддакнул Дежнёв со своего судна. – Третье селение проходим − везде одно и то же.


Рыба в море не ловилась, возле судов крутились и фыркали нерпы. По ним стреляли из пищалей, ранили, но добыть не могли. Анкудиновские беглецы голодали. По христианскому состраданию поповским и астафьевским людям пришлось делиться с ними хлебом.


Кочи подошли ещё к одному селению с землянками из камней и костей, у воды лежали большие байдары. На приглашение торговать и эти жители стали пускать стрелы, метать камни из пращей. Взять у них аманат или ясырей не удалось.


– На кой они нам? – с раздражением вразумлял попутчиков Пантелей Пенда. – Надо идти пока Бог даёт попутный ветер. Не упомню такого везения в погоде, как нынешнее. Не упустим – дойдём до Погычи!


Дежнёв охотно соглашался, что задерживаться из-за пустячного торга и ясака не стоит. Анкудинов же зловредно корил всех, что не радеют государю, не подводят под высокую руку здешние народы. И снова суда шли в виду берега, пока не открылся залив, перегороженный торчавшими из воды камнями. Место походило на губу, образованную устьем большой реки. Она расширялась, имела несколько глубоких заливов. Здесь тоже были селения. Кочи нашли устье небольшой речки, не похожей на Погычу. Это так расстроило мореходов, что лежбище моржей и заморная кость, найденная при отливе, не сильно их обрадовали. Один только Пантелей восторженно оглядывал окрестности и не мог скрыть душевной радости.


– Надо спешить! – поторапливал. – Здесь явно нет соболя. А ветер попутный! – глаза его горели, пальцы рук нетерпеливо сжимались в кулаки.


Федот понимал его. О том, что до ледостава уже трудно вернуться обратно, на Колыму, понимали многие, но вслух об этом не говорили. Быть же застигнутыми зимой в таких безжизненных местах не хотелось никому. «Соберём кость на обратном пути!» – решили передовщики и согласились, что иного пути как на восход у них нет.


Суда вышли из залива и снова подняли паруса. Горы подступали всё ближе к воде, волны бились о чёрные неприветливые скалы, крутые и отвесные. Между тем потемнело небо, попутный ветер стал усиливаться и вскоре задул, поднимая крутую волну. Началась буря. Шторм не унимался трое суток. Серое небо стелилось по воде, ложилось на верхушки мачт. За низкими тучами потускневшей медью мерцало солнце.


Изнемогая от усталости, Федот передал руль своеуженнику Осташке Кудрину и прилёг. Спал он глубоко и не сразу очнулся, когда почувствовал, что трясут за плечо. Открыл глаза, увидел в сумерках склонившегося над ним спутника с мокрой, выбеленной солью бородой.


– Необходимый Камень то ли кончился, то ли повернул к полудню. Нас уносит на восход, к островам.


Федот поднялся, схватившись за растяжки мачты, стал смотреть за корму – чёрные скалы удалялись. Коч Герасима Анкудинова болтался в полёте стрелы, зарываясь носом в волны. Время от времени они захлёстывали его борта. Шапками и кружками беглые мореходы отчерпывали воду. Сам Герасим неутомимо маячил на корме. Другие суда разбросало по сторонам, но все они были видны.


Федот достал из кожаного мешочка маточку-компас, посмотрел на заплясавший наплав. Суда несло на юго-восток от Необходимого Камня. Герасим махал ему рукой, указывая на острова. Передовщик отодвинул плечом Осташку, встал к рулю, приказал измотанным, пугливо озиравшимся людям поднять парус. Гребцы перестали грести против ветра к видимому берегу, устало отдаваясь ему и волнам. Иные пытались и не могли отодрать от вёсел скрюченные пальцы.


Коч Попова с приспущенным парусом пошёл к островам, Дежнёв и Анкудинов последовали за ним. Следом двинулись Бессон Астафьев и Афанасий Андреев, с полуночной стороны приближался коч Пантелея.


Был август, круглосуточный день менялся ночными сумерками. При неясной видимости суда вошли в укрытую от волн бухту, борт к борту встали на якоря. Гребцы попадали возле своих мест, не имея сил сушиться.


– Караул по часу, – присел на корме Федот. – Я первый! Всё отсырело, надо бы фитили просушить, да дров нет, – подумав, он решил не мучить людей, не отправлять на берег за плавником: – Суши фитили и подсыпку за пазухой! Отдыхать всем!


На его судне были две фузеи с кремневыми замками. Он поставил их рядом с собой, проверил кремешки, подсыпал сухого пороха на запалы. До берега было саженей двадцать, глубина позволяла не опасаться отлива, но надо было следить за якорным тросом.


Перебарывая усталость, Федот разглядывал угрюмые безлесые скалы. Суша походила на остров, хотя могла быть и продолжением Камня, возле которого так долго и трудно шли на восток. Пролив никак не походил на устье многоводной реки, хотя, в низовьях Лены другой берег тоже не всегда разглядишь. Льдин на воде было мало, но много их лежало на суше: принесённые ветрами, выброшенные прибоем, одни чернели обкатанными боками, другие поблескивали сколами.


Федот то и дело ронял голову на грудь, перед взором пролетала какая-нибудь нелепица, из чего понимал, что недолго спал, заставлял себя встать, ходил по борту, перешагивал на другие суда и обходил их. Укрывшись парусами, одеждой, одеялами, повсюду корчились от сырости спавшие люди: храпели, сипели, кашляли, стонали.


Пару раз перевернув склянку с песочными часами, Федот разбудил Семёна Дежнёва и с наслаждением укутался сырым меховым одеялом. Пока он стоял на часах, рубаха и кафтан подсохли на теле, вскоре потеплело и стало греть одеяло. Федот вытянул ноги и провалился в глубокий сон.


Проснулся он оттого, что его опять трясли за плечо. На карауле стоял бессоновский своеуженник Елфим Меркурьев. Спросони он показался Федоту весёлым и удивлённым: смотрел куда-то за борт, указывая одной рукой, другой толкал целовальника.


Попов поднялся, щурясь. Рассвело. Из-за низких туч не понять было, какое время суток. На берегу, возле кожаных лодок толпилось полтора десятка людей в одежде из кож и птичьих перьев. Их лица были покрыты узором татуированных родовых знаков, как у тунгусов, а из губ, ниже уголков рта торчали клыки.


Федот крякнул от удивления, протёр глаза. Береговые люди не показывали признаков враждебности. Судя по всему, они приплыли на кожаных лодках, которые сушились на камнях, перевёрнутые вверх дном. Попов с укором взглянув на Елфима, перекрестился:


– Всех перерезать могли! – шепеляво пробормотал иссохшим во сне языком.


В голове оживали воспоминания о старых сибирских сказителях, говоривших про безголовых, одноногих и одноруких, со ртом меж лопаток – каких только сказок о неведомых землях не бытовало в его юности.


– Руками машут, торговать зовут! – смешливо взглянул на него Елфим.


– Буди Семейку! – приказал целовальник, стряхивая с глаз остатки сна.


Любопытство оказалось сильней усталости. Один за другим поднимались промышленные люди и беглецы Герасима, продирали глаза, таращились на инородцев, а те миролюбиво переминались возле своих лодок, махали руками и показывали причудливые раковины.


– Спусти-ка нашу лодку, – приказал Федот племяннику, – возьми бисера, корольков, да посмотри их товар, – обернувшись к Дежнёву, таращившемуся на диковинных людей с соседнего судна, спросил с усмешкой: – Аманат брать будешь?


Тот, смущённо хмурясь, поёжился:


– Так ведь не знаем, что у них, сколько их и чьи, – пробормотал, оправдываясь.


Сквернить первую встречу с неведомым народом Семейке явно не хотелось. На пару с Елфимкой Меркурьевым в лодку сел бессоновский промышленный Фома Семёнов.


– Буду глядеть на вас с коча! – напутствовал их Семён Дежнёв, – если что, пальну картечью.


В другой лодке, с разинутым до ушей ртом, плыл Емелька Степанов. С судов за ними пристально наблюдали спутники с ружьями при тлевших фитилях. Это ничуть не смущало зубатых людей: похоже, они не знали огненного боя.


Емелю с покрученником и Елфима с Фомой они тесно обступили всей толпой, восторженно завыли, увидев бисер и стеклянные бусы, стали совать свой товар: раковины, шкуры птиц, стрелы, наконец, догадались предложить несколько моржовых клыков средней и малой величины. Мена стала налаживаться.


Посланные вскоре вернулись, а зубатые всё не расходились, восхищённо разглядывая бисер и корольки.


– Зубы у них не настоящие! – поднимаясь на борт, пояснил любопытным Емеля. – Дыры в губах, а в них вставлены кости… Показали нам, что вокруг вода. Значит, мы на острове.


– А товар бросовый. Кроме моржовой кости брать нечего.


Инородцы, поняв, что торг закончен, сели в кожаные лодки и стали выгребать из залива, бесстрашно болтаясь на волнах.


– Вдруг рыбий зуб привезут на мену, – разглядывал полученные клыки Елфим. – Маловаты. А меньше брать не велено. Я им показывал, что большие нужны, похоже, поняли. Бисер-то охотно берут.


Фома Семёнов, поглядывая на Емелю, прыскал со смеху:


– На Емельку пялились, улыбались душевно, в зятья примеряли. Может, высадим? Приплывём лет через двадцать, а тут все рыжие.


– А что? – с удальством отвечал Степанов. – Высаживайте, если дядька позволит!


– А якутку кому?


– Не пропадёт! Жёнка добрая и не брюхатится.


– Выбираться надо, чтобы не зимовать среди камней! – не принимая веселья, напомнил Федот.


– Куда? – с горькой усмешкой спросил Фома.


За Федота ответил Пантелей:


– Да теперь уже только в одну сторону. Обратный путь заказан: через две недели на устье Колымы встанет лёд.


Люди смущенно примолкли, услышав то, что было на уме у всех. Нечаянное веселье стихло. Такого долгого пути к Погыче никто не ждал.


Зубатые люди наведывались в залив несколько раз. При высокой волне и сильном ветре они бесстрашно ходили по морю на больших кожаных лодках. В каждой было по десять-пятнадцать гребцов, очень слаженно работавших вёслами. Бисер и корольки потрясали их красотой, Емеля – своим видом, но больших моржовых клыков они везли мало.


Едва стих ветер и улеглись волны, все семь кочей вышли из залива на гребях и направились на закат дня, к темневшей полоске коренной земли. В туманной хмари, снова завиднелись вершины гор. Льдин в море было мало. Дождавшись попутного ветра, суда подняли паруса.


В сумерках августовской ночи, на руле впереди идущего судна стоял сам Федот Попов. Его покрученник, бывший на носу судна, вдруг завопил. К нему кинулись все, кто бодрствовал. Другие, натягивая на ходу одежду, выскакивали из жилухи.


Люди не сразу поняли, что видят, а потому крестились, вглядываясь в неведомое. На воде лежал огромный кит. Он не шевелился и не пыхал воздухом. Впереди него другое чудище шевелило лапами и тянуло тушу в ту же сторону, куда шли кочи.


Федот повёл судно в обход кита, и его люди увидели, что чудище – это огромная кожаная лодка. По виду в ней сидело больше полусотни человек, они слаженно гребли вёслами и тянули за собой тушу. Ни такой огромной рыбины, ни такой лодки никто из мореходов прежде не видел.


При догнавших их кочах дикие люди бросили вёсла, ощетинились копьями и костяными луками, показывая, что готовы обороняться. По виду оружия это были чукчи. Несколько стрел воткнулись в борт. Федот велел не отвечать стрельбой и пройти мимо. Суда обошли инородцев с их добычей, те снова налегли на вёсла, продолжая тянуть тушу к берегу.


Скалы стали приближаться. Кочи правили к тем местам, откуда были унесены к острову. Здесь было много плавучего льда, иные заливы оказались забиты им. У чёрных скал, покрытых мхом, суда кидало придонными волнами, они то и дело рыскали, не слушаясь руля и вёсел. Гребцы, выбиваясь из сил, мысленно молились и высматривали расселины, по которым можно выбраться на сушу.


Здешний берег круто уходил на юго-запад, а суда сносило ветром прямо на камни. Гребцам приходилось налегать на вёсла, чтобы не быть выброшенными на них. Своей силой быстрей всех ходил коч Григория Анкудинова. Благодаря многолюдству он вырвался вперёд, высматривал место возможной стоянки. Вдруг его ладный торговый коч так резко остановился, что сорвалась с варовых ног и упала к носу мачта, сидевшие за вёслами гребцы повалились.


– Отпрядыши! – закричал Федот, махая рукой, чтобы другие держались дальше от берега.


Очередная волна сперва отхлынула, обнажив чёрное днище коча, затем приподняла его над подводным камнем и бросила к скалам. Судно стало быстро погружаться в воду. Гребцы, кто стоя, кто сидя, изо всех сил налегали на вёсла, пытаясь подвести тяжелеющее судно к мели. Следующая волна прошлась по палубе.


– Помогайте, братцы! – закричал Герасим.


Его люди побросали вёсла, стали отвязывать лодки, но они не могли уместить и четверти ватаги. Между тем шесть кочей сбились в кучу и качались на волнах, отгребая от скал. Семейка Дежнёв вертел головой по сторонам и кричал:


– Спасать надо!


Федот обернулся к Пантелею. Тот передал руль кому-то из подручных людей и стоял на носу с шестом. К нему под борт подвёл своё судно Афанасий Андреев. С того и другого спустили лодки. Два коча с большими предосторожностями приближались к тонущим. Анкудинов резал тросы и кидал в свои лодки, в которых уже сидели его люди. Они подгребли к ближайшим судам Попова и Дежнёва, освободились от груза и промокших людей, по одному гребцу в лодке вернулись к кочу, который со скрежетом било о скалы.


Федот спустил на воду свои лёгкие берестянки, они засновали по пологим волнам, вывозя терпящих бедствие. Последним поднялся к нему на борт Гераська Анкудинов. Злой, как бес, отыскал дурным взглядом одного из промокших, стучавших зубами товарищей, резким ударом хлестнул по его лицу.


– Я зачем тебя ставил на шест? – заорал, размахивая руками.


Побитый спрятался за спинами столпившихся товарищей, выискивая защиты от разъярённого атамана.


– Что бросили? – через борт спросил Анкудинова Дежнёв.


– Одеяла, одёжка, харч, парус… Пока волна не уляжется, как достанешь? Якорь! – отчаянно вскрикнул и хлестнул себя по лбу мокрой ладонью. – Железный, два пуда!


– Якорь бросать нельзя! – согласился Федот.


Два перегруженных людьми коча, его и Дежнёва, отгребали от берега к другим, качавшимся на волнах. Спасённые стали перебираться, распределяясь по ним. С судна хотел улизнуть незадачливый вперёдсмотрящий с лиловым синяком под глазом. Анкудинов схватил его за ворот парки:


– Куда? Плыви за якорем! Ишь, сам-то успел одеться.


– Один, что ли? – жалостливо всхлипнул тот, оглядываясь на товарищей. – Я же мокрый. Околею!


Одному снимать якорь даже Герасиму показалось делом невозможным.


– Со мной пойдёшь! – рявкнул, и стал спускаться в лодку, привязанную к борту.


Ценный якорь был вывезен, посиневшие от холода люди втянуты на борт поповского коча. Им дали сухую одежду и позволили отдых. Шесть судов с предосторожностями продолжили путь, выискивая место для стоянки и отдыха. Запас дров кончился – сушиться было нечем. Между тем, пришлось идти на гребях вдоль берега ещё день и другой, пока караван не вошёл в просторный залив. Берега его были низменными, покрытыми тундровым мхом.


Укрывшись от ветра и волн, кочи встали на якоря. От бортов к суше засновали лодки с бочками для пресной воды, с плавником. На небольших, но многочисленных береговых озёрах ещё кормились сбившиеся в стаи утки. Промышленные набили птицы, наловили рыбы, на судах задымили очаги, люди стали готовить горячую пищу.


Отдохнув, промышленные пошли вдоль берега в поисках устья реки. Просторный залив с редкими вольно плавающими льдинами открылся за мысом. Один за другим кочи вошли в его спокойные воды. Уставшие гребцы в одной из бухт заметили много больших байдар и полтора десятка юрт, сложенных из камня, на скале – крепость из китовых костей. Кочи встали на якоря. Семён Дежнёв, вздыхая и почёсываясь, готовился идти говорить государево слово и требовать ясак.


– Может, для начала поторговать!? – тоскливо взглянул на Федота Попова.


Тот, пожав плечами, ответил:


– По мне так и вовсе никого ни к чему не принуждай. Захотят, сами попросятся под государеву руку.


Но чукчи, увидев кочи, выскочили из юрт в деревянных и костяных латах с копьями и луками, воинственно закричали, размахивая оружием. Суда Попова и Астафьева выбрали якоря, отошли от селения, встали в стороне.


– Ну! Иди, давай! – подстрекал Дежнёва Анкудинов с поповского коча. – Говори государево слово! А мы, если что, на погром!


– Сперва торг! – твёрдо объявил Дежнёв, тряхнув нависшей чёлкой. – Потом, как Бог даст!


Федот сложил в лодку ходовой товар: бисер, корольки, топоры, железные полицы, которыми укрепляли щиты якуты. Со своим товаром собрались плыть своеуженники: Осташка Кудрин и Юшка Никитин. Все вооружились, надели брони и шлемы, взяли  щиты-куяки. Вид береговых чукчей не предвещал ничего хорошего. Племянника Емелю Попов оставил вместо себя, за старшего.


Трое с товаром сели в лодки. Двое высадились на берег, один вернулся и переправил ещё двух своеуженников. С бессоновского коча к тому же месту поплыли для торга Фома Семёнов и Елфим Меркурьев. Остальные наблюдали за берегом, с ружьями наизготовку. Над людьми Дежнёва тоже курился дымок тлевших фитилей.


Сошедшие на берег сложили на камнях часть товара и отошли к лодкам. Не бросая оружия, к обменному добру подошли два десятка мужчин, загалдели, обнадёживая торговых людей, но, вместо того чтобы положить против понравившихся вещей свои, стали метать в гостей камни, копья и стрелы. Торга не получилось.


С судов загремели выстрелы. По воде заклубился пороховой дым. Три десятка анкудиновских беглецов яростно завыли, сели в лодки, стали выгребать к берегу. Две толпы сшиблись с лязганьем оружия. Чукчи не выдержали рукопашного удара, побежали к землянкам. Вольница ринулась следом. Дикие укрылись за камнями, стали осыпать нападавших стрелами. Пущенные из тяжёлых костяных луков, они пробивали брони. Камни, брошенные пращами, гнули куяки и сбивали людей с ног.


Федот Попов был ранен в первые минуты боя, поскольку оказался впереди всех. Осташка Кудрин положил его в лодку, побросал туда же товар и торопливо выгребал к кочу, с которого уже не стреляли, бегали вдоль бортов и тушили огнива, пущенные зажжёнными стрелами.


Чукчей отогнали от селения. Одни из охочих людей рубили и резали их лодки, другие обшаривали каменные юрты. Хозяева осыпали их градом камней. Долго держать такой удар беглые казаки и промышленные не могли и стали отступать к воде с добычей: одеялами, копьями, с рыбой и мясом. Кроме всего нехитрого добра на погроме были взяты три женщины. Одна отдалась без сопротивления, две другие визжали и вырывались.


Кто на лодках, кто по пояс в студёной воде – погромщики кинулись к судам. Семейка Дежнёв продолжал стрелять, не подпуская чукчей к воде. К нему присоединились люди Афанасия Андреева и Бессонна Астафьева. Как только ходившие на берег поднялись на суда, они стали отгребать от берега.


Погода портилась. Ветер усиливался, но был пособным. На судах подняли паруса и стали уходить на полдень. Увидев отдалявшееся селение, одна из ясырок бросилась в воду. Она не утонула, но погрузилась по грудь и, помогая себе руками, стала выбираться к суше. Другая, глядя на неё, перестала вырываться. Её держал за руку Фома Семёнов, он добыл девку в бою. Третья, приветливо улыбаясь, что-то лопотала.


Кочи всё дальше уходили от немирного селения. Федот Попов, превозмогая боль, вспорол ножом кожу на бедре, вынул костяной наконечник. Емелина якутка пережала ему какие-то жилы и остановила кровь. Рану в неудобном месте, как могли, перетянули лоскутами разодранной льняной рубахи. Попов, бледный от потери крови, едва дополз до своего места в жилухе и слёг.


За мысом пологий берег опять повернул к закату, и стал едва виден в редкой темени подступавшей ночи. Ветер плескал крутыми, невысокими волнами, которые шумно шлёпались о борт. Пантелей попытался поставить коч на якорь. Герасим Анкудинов, сменивший на корме поповского судна Осташку Кудрина, сделал то же самое и выпустил трос на всю длину, но якоря волочились по дну.


– Людей много, выгребем! – бесшабашно крикнул, кося плутоватыми глазами на корму дежнёвского коча.


Меняя друг друга, гребцы всю ночь удерживали суда в виду темневшей полосы суши. К утру разъяснились невысокие, извилистые берега, обсыхающие при отливе отмели. Промокшие и продрогшие люди увидели, что находятся в широком заливе, который мог быть губой.


Ещё сутки суда продвигались на вёслах, но ничего похожего на устье реки не было. Впереди шёл поповский коч с Герасимом Анкудиновым на корме, за ним следовал Семён Дежнёв, подобравший половину его людей. Впереди показалась гора с чёрными скалами, подступавшими к полосе прибоя, за ними тянулась долгая песчаной отмель. Вблизи гребцы увидели с десяток лежавших на ней моржей, ещё столько же плескалось в воде.


– Вот ведь, соблазн! – крикнул Герасим, указывая на них. – Одного зверя хватит, чтобы насытиться всем. Отощали на рыбе, – потрепал ослабший кушак.


– И то дело! – согласился Емеля, услышав его с другого коча. Он держался ближе всех к берегу, окликнул Юшку Никитина: – Пальни картечью, только наверняка, – тихо подвёл коч к отмели, так, что под днищем зашуршали песок и окатыш. Непуганый морской зверь таращился на него, как на диковину. Юшка с двух саженей выстрелил в клыкастую морду. Дым рассеялся, зверь бился на небольшой глубине. Другие скрылись под водой, лежавшие на песке ползли к морю, помогая себе клыками.


Емелины гребцы вытолкали коч на безопасную глубину и встали на якорь. Рядом с ними становились другие. Песчаное дно держало суда на месте. Люди стали спускать лодки, чтобы набрать берегового плавника и обсушиться. Осташка Кудрин с Юшкой Никитиным, по пояс мокрые, пытались вытянуть на песок тушу моржа. К ним присоединился десяток доброхотов с других судов.


Едва ли не с первых шагов песчаная отмель потрясла высадившихся на неё людей. Те, что вытягивали на сушу убитого моржа и елозили по песку ногами, вскоре бросили тушу и стали рыться в песке. Осташка распрямился, ополоснул находку в воде и поднял над головой:


– Заморная кость! – закричал. – Коричневая, сама дорогая!


Пока он кричал и размахивал зубом, показывая его Емеле, другие находили клыки крупней: в четверть пуда и больше.


– Да тут её столько, что можно загрузить все кочи! – плясали без вина пьяные промышленные.


Своеуженники, покрученники, беглые казаки высаживались на берег, выкапывали из песка жёлтые и коричневые клыки. Ласковая волна прилива весело бренчала окатышем. Те люди, что были в мокрой одежде, вскоре бросили это занятие и стали собирать сухой плавник. В стороне от кошки разгорелись большие костры. Возле них, приплясывая, сушились, пекли мясо убитого моржа, насыщались. Буйное веселье стихало, угасал удачный день, сквозь поблёкшую синеву неба проклюнулись первые звёзды. Самые ярые бросили рыть песок и стали готовиться к ночлегу, всё ясней понимая, что «рыбий зуб», валявшийся под ногами, только тогда может стать богатством, когда его доставят хотя бы на Колыму, а путь туда закрыт, по меньшей мере, до следующего лета.


– Семейка подведёт Погычу под государя, – снова стал весело язвить Анкудинов, – перезимуем и вернёмся богатеями…

 

 


 Продолжение следует