Везде жива, везде неуловима. Стихотворения

* * *

Не проще тени… Не светлей звезды…

Не сумрачней обиженной дворняги,

Не тише вековечной немоты

И не живей рисунка на бумаге –

Она парит, прозрачная душа,

Уносится в трубу со струйкой дыма,

С туманами ночует в камышах,

Везде жива, везде неуловима.

Когда бредёшь в раздумчивой тиши,

Наедине с ночным небесным светом,

Есть ночь и высь… А больше – ни души,

Но всё душа, но всё душа при этом.

 

* * *

По хлипкой тропинке брести осторожно…

Былое размылось… Выдумывать – лень…

Неправда, что на сердце так же тревожно,

А правда лишь то, что зачахла сирень.

 

Неправда все эти слова о разлуке,

О вечной судьбе, что одна на двоих.

Неправда, что помнят озябшие руки

Тревожащий трепет ладоней твоих…

 

Есть Чёрная речка, Нева и Непрядва…

И дождь, что за шиворот нехотя льёт.

Есть Слово… И всё остальное – неправда,

А правда, что птицам сегодня в отлёт.

 

Неправда, что ждать остаётся немного --

Закрутит, сломает, ударит под дых…

А правда лишь то, что раскисла дорога

Да ветер свистит в колокольнях пустых.

 

* * *

…И голою грудью Отчизна коснулась меня,

А я растерялся, привычный к тоске и безлюдью…

Но пел жаворонок, трава набухала, звеня,

И голую грудь я почувствовал голою грудью.

 

И прямо сквозь кожу вливались в голодную плоть

Рябиновый воздух и звёзды, упавшие в реку.

И сердце устало всю жизнь ожидать и колоть,

Когда человечье шепнёт человек человеку?

 

Вилась паутина… Куда-то печаль отошла…

Но травы звенели о скорой и долгой разлуке.

И вещая птица в реке полоскала крыла,

А в крыльях всё зрились зовущие женские руки.

 

И стало тревожно стоять среди шумного дня,

Схватясь за лицо, что, казалось мне, стало безлико.

Так пепел не знает, что он – продолженье огня,

Тиши невдомек, что она – продолжение крика.

 

Куда ты, Отчизна, куда ты? Я так изнемог!

Ты белою кожей от женщины неотличима.

Туманится небо… На теле саднящий ожог…

Уснувший огонь, обернувшийся струйкою дыма…

 

* * *

Звезда, исполненная мрака,

Дитя измученных словес,

Ты родилась, ты есть однако,

Ты мчишь сквозь марево небес.

 

И не светя, и поглощая

Свечение иных планет,

Летишь в сознанье – ты иная,

Подобных не было и нет.

Иные пусть напрасно тщатся

И освещать, и озарять…

Ты с упоеньем святотатца,

Ночному дворнику подстать,

Их слабый свет во тьму сметая,

Летишь – сама беззвучный мрак…

В кромешной тьме – и тьма иная,

Но и она не просто так

Сменила звездных многоточий

Всепоглощающий покой,

Где ты летишь, как гений ночи,

Как гений страшный и слепой.

 

* * *

Средь стольких ближних – близких не видать,

Средь пишущих так мало написавших…

И – высшим благом – божья благодать

Не дав упасть, мешает встать упавшим.

 

Как это всё в метаниях мирских

Становится напрасным и надмирным,

Когда есть ночь с купелью на двоих,

И тишина с дыханием эфирным.

 

Как это всё становится тщетой,

Снежинкою в косом метанье света,

Когда ты здесь с единственною – той,

Чья чистота к прозрачности воздета.

 

Греховен ты… И в помыслах не свят.

Есть женщина и с ней – светлее дали.

Об остальном пусть птицы голосят

На рубеже бесчестья и печали.

 

ПЯТИДЕСЯТЫЕ

 

Железнодорожная больница,

Узкий мост от клуба Ильича…

И сегодня мне порою снится,

Как во тьме ограбленный кричал.

Как его бандиты били, били –

Где-то у больничной проходной…

На Товарной лампочки рябили,

Ну а там – лучинки ни одной.

Крик летел, дробя в просторе диком

Звёзды, паровозные гудки…

Делались одним надрывным криком

Семафоры, дыма завитки.

Переулок спал… Закрыты были

Сени в осторожные дома.

Лишь завыла женщина: «Убили…»

И в молчанье канула сама.

Крик летел, вздымаясь выше, выше,

Чтобы оборваться в лютый миг…

Но никто из домиков не вышел,

Ни один недавний фронтовик.

Только утром подписал бумагу

Наш сосед: «Не слышал ничего…»

И медаль болталась… «За отвагу»…

На груди могучей у него.

 

* * *

На склоне дня чернее клёны

И непрозрачней зеленя.

Густеет воздух воспалённый

На склоне дня, на склоне дня.

 

Но что-то есть в небесной муке

Такое, что внезапно, вдруг,

Себя услышав в трубном звуке,

Душа летит на этот звук.

 

А где-то там, за луговиной,

Собой печали заслоня,

Гудит простор о ночи длинной –

На склоне дня, на склоне дня.

 

Превыше зла и всепрощенья,

Чуть разгорается вдали

Вот это белое свеченье

Над чёрным краешком земли.

 

И непонятно, что за сила

Туда, за горестный предел,

Тебя доселе возносила,

Покуда день не отгорел…

 

* * *

Давно не ревную, давно не ревнуют меня,

Но всё же порою накатит в минуту иную…

И женские очи являются, сутки длиня,

И я эти очи к очам позабытым ревную.

 

Берёшь фотоснимок, на трещинку молча глядишь,

А кромка резная шершавит ладонь осторожно.

Умолкшие звуки сливаются в гулкую тишь,

И в этой тиши и тревожно душе, и острожно…

 

Не нужно ответа… Давно постарели уста.

На фото и та же улыбка, и та же тревога.

И вдруг понимаешь, что снимок хранил неспроста,

Хоть юность вдали и всё ближе до Господа Бога…

 

И только под утро ты снимку прошепчешь: «Пока,

Теперь я не скоро твою позабытость нарушу…»

Всё тот же анапест… Всё так же тревожна строка…

И женские очи глядят в заскорузлую душу.

 

* * *

 

Надежде Мирошниченко

 

Мне любезен рассвет… И закатное солнце любезно.

Мне любезна коняга, что мирно бредёт в поводу.

Эта бездна без дна… Мне любезна бездонная бездна,

Мне любезны синица и горечь полыни во рту.

 

Раздаю всё, что есть… Ничего, от меня не убудет –

На великой Руси и беспамятный помнит добро.

Надо мной небеса… Где-то в небе – хорошие люди,

Помолиться за них в час суровый совсем не старо.

 

Эге-гей… Небеса… Прогремите – а я вам любезен?

Вы послали мне с ливнем ночные свои письмена.

Мы с бродячей собакой чужой частокол перелезем,

И в саду очутимся, откуда всё небо – без дна.

 

Я голодному псу потреплю жестковатую холку,

С благодарностью глянет заброшенный пёс на меня.

И тогда осенит, что бродил я и зря, и без толку…

Бесполезно бродить мог до самого Судного Дня.

 

Но спасибо тебе, отворённое в полночь оконце,–

В этот сад поднебесный, что воздух Отчизны сберёг.

Значит, скоро рассвет… Значит, снова дорога за солнцем –

Птицам на проводах нипочём электрический ток.

 

* * *

Всё кружит октябрьская медь…

Старый дом отправили на слом…

Можно к электричке не успеть,

Но успеть подумать о былом.

 

Это там, в серебряном дыму,

На ветру полощется бельё.

Поднял тост, к несчастью своему,

Наш сосед во здравие своё.

 

Поднял тост… Культяпкой поскорей

Подхватил заляпанный стакан.

И вспорхнул за стаей голубей,

Тёте Нюше крикнув, что не пьян…

 

Это там трудяга-патефон

Шепелявит грустно: «Бэ-са-мэээ…»

А я только счёту обучён:

«Трижды шесть… И два ещё в уме…»

 

Это во дворе визжит пила –

Ставят голубятни… Сразу две.

Это в небе птицам нет числа --

Турманы кружатся в синеве.

 

Ну да ладно… Спилены стволы,

Огоньки над станцией дрожат…

Электричка выскочит из мглы

И умчит куда-то наугад.

 

* * *

Чуть первые тени прорежутся из темноты,

И лысые кроны в пруду затрепещут нелепо,

Кресты золочёные станут совсем золоты,

И вспышкой застывшей почудится цвет курослепа.

 

Зелёным дыханьем наполнится чахлый пейзаж,

Рассадят по веткам галчат суетливые клёны.

И встанешь… И вздрогнешь… И всё, что имеешь, отдашь

За галочий крик и над церковью крест золочёный.

 

Пустые хатёнки… За Храмом и дали пусты…

И заново ловишь куда-то пропавшие звуки.

И женщина рядом… И с ней уже можно на «ты»,

А значит, и можно страдать от грядущей разлуки.

 

Господь не поможет – о зряшнем его не проси!

В ладони – ладонь… И грядущим терзаться нелепо.

В реке под мостками упрямо шныряют язи,

Пуская сквозь жабры разлукой дразнящее небо.

 

Пройдёмся немного… Тебя провожу до угла…

А там, не начавшись, конец и любви, и тревоги.

Но птица вспорхнула и клювом простор подожгла,

И пух с тополей… И ребенок стоит у дороги…

 

* * *

Вот и снова костёр погас,

С поднебесья не слышно труб.

Тополиная горечь глаз,

Соловьиная прелесть губ…

 

Пресловутое время Ч –

Время женщины-палача.

Показалось, что боль в плече,

Но болит впереди плеча.

 

Показалось – гудит висок,

Будто в трубах взрывая медь.

Но какой в этом гуде прок,

Если не о чем тут гудеть?..

 

И стою… И шепчу взахлёб…

И не помню, о чём шепчу…

И слетает листва на лоб,

Нервно катится по плечу.

 

И останешься сам с собой,

С тем, что глухо стучит в виске,

Между отсветом и звездой,

Возле росчерка на песке…

 

г. Минск