Трудный путь к людям. Эссе и приложения

Жизнь и творчество «прО?клятого» русского поэта Игоря Юркова (1902–1929)

1. В  ОБЪЯТИЯХ  НЕБЫТИЯ

«Про?клятыми поэтами» назвал Поль Верлен (1844–1896)  своих современников Тристана Корбьера (1845–1875), Артюра Рембо (1854–1891) и Стефана Малларме (1842–1898), выпустив в 1884 году книгу очерков об их творчестве и обратив на них внимание не только читающей Франции, но и всей культурной Европы. Сегодня эти имена входят в «золотой фонд» мировой культуры.

Намного более «проклятым» оказалось имя русского поэта Игоря Юркова (1902–1929). Если «проклятые» французы уже при жизни издали – пусть небольшими тиражами – почти все свои произведения, то основная масса стихотворений Юркова остаётся до сих пор неопубликованной (единственный прижизненный его поэтический сборник включил в себя всего лишь двадцать пять разнохарактерных стихотворений – это притом, что в рукописях многие годы хранилось более двух тысяч его произведений). К тому же, широкую известность французские «проклятые» поэты получили сразу же после появления книги о них Поля Верлена, – имена Малларме и Рембо уже при их жизни обрели яркую славу.

Сборник Игоря Юркова «Стихотворения» вышел в свет в 1929 году, недели за три до смерти автора; издан киевским, периферийным (столицей Украины в те годы был Харьков), скромным издательством «АРП». Сборник издан в то время, когда московские и ленинградские издательства заполняли страну стихами Маяковского и Безыменского, Александра Жарова и Василия Александровского, Филиппа Шкулёва и Михаила Герасимова, Василия Казина, Павла Антокольского, Николая Асеева, Александра Прокофьева, Ильи Сельвинского, Михаила Светлова, Василия Каменского, Николая Тихонова, Бориса Пастернака, Эдуарда Багрицкого, Всеволода Рождественского, Сергея Третьякова и неисчислимого множества «комсомольских поэтов». Среди этого моря стихов небольшая книжка Юркова, конечно же, осталась незамеченной литературной критикой, а вскоре и вообще канула в бездонную, глухую безвестность. К тому же, в стране всё нарастающим валом шло идеологическое насилие во всех сферах жизни, и «советской культуре» было не до «творческих исканий» мятущихся человеческих душ.

Нужно было пройти десяткам лет, чтобы в обществе вызрели новые силы, породившие хрущовскую «оттепель», с её вновь вспыхнувшим вниманием к судьбам загубленных «винтиков» и их творческому наследию. Журналами «Новый мир» и «Юность» возвращались народу имена репрессированных сталинским режимом поэтов и прозаиков... Увы, «сталинщина» оказалась живучей, и вскоре «оттепель» плавно пошла на убыль.

Уже на исходе «оттепели» сестра Игоря Юркова – Ольга (в замужестве Ковалевская), жившая в Чернигове, – решилась попытаться издать его стихи. После долгих колебаний, осенью 1967 года она обратилась к уже широко известному в то время киевскому поэту Николаю Ушакову с просьбой посодействовать публикации стихотворений брата. С Ушаковым  она познакомилась в далёкой юности: вместе они входили в ими же созданную в 1923 году киевскую литературную группу «Майна», переросшую вскоре в Ассоциацию русских писателей (АРП).           

Ушаков немедленно отозвался на просьбу Ольги Владимировны, и между ними завязалась активная переписка. Николай Николаевич тут же составляет план своих действий: «…Дать подборку стихотворений Иг. Вл. в нашей киевской «Радуге». Позвонить Португалову…». Забегая вперёд, следует отметить, что публикация стихов Юркова в «Радуге» тогда не состоялась. Впрочем, зная существовавшую в то время литературную атмосферу в Киеве (да и вообще на Украине), Ушаков и не очень-то верил в успех затеянного им здесь предприятия, о чём откровенно и сообщил Ольге Владимировне: «…В Киеве в ближайший год издать книгу будет более чем трудно…». Намного  больше надежды он возлагал на Москву: «Надо посоветоваться с Б. А. Тургановым, возможно ли что-нибудь сделать в Москве» (Борис Турганов в своё время был их «соратником» по объединению «Майна»).

Португалов, занимавшийся составлением «Дня поэзии» на 1968 год, живо откликнулся на звонок Ушакова. Познакомившись с теми немногими стихами Юркова, которые ему выслал Ушаков, Португалов поспешил поделиться своим впечатлением от них с сестрою поэта: «…чудесные стихи брата Вашего. Мне совершенно ясно, что живи он дольше – стал бы он очень большим поэтом…». И Валентин Валентинович немедленно приступил к поиску всех возможных путей для вывода поэзии Юркова к широкому кругу читателей.

Не ограничиваясь подготовкой публикации стихов Юркова в «Дне поэзии», он пытается привлечь к его творчеству внимание издательства «Молодая гвардия» и Ярославского книжного издательства, о чём ставит в известность сестру поэта: «…Возможно, удастся напечатать стихи в мемориальном отделе альманаха «Поэзия», который начнёт выходить в будущем году. Был у меня разговор с ответственным секретарём Ярославского отделения Союза писателей Иваном Алексеевичем Смирновым об издании в Ярославском межобластном издательстве книги стихов Игоря Юркова. Поскольку ярославцы большие патриоты, а Игорь Владимирович родился в Ярославле, то это может быть предлогом для выхода такой книги. Но…».  

Португалов не скрывает от Ольги Владимировны, что «пробиться» со стихами её брата к читателям будет весьма и весьма не просто. И всё же он полон надежды на конечный успех их стараний: «…Думаю, что соединёнными усилиями мы создадим книгу стихов… может быть, сумеем напечатать и всё остальное».

Валентин Валентинович тут же приступает к составлению сборника стихов Юркова для Ярославского издательства, не дожидаясь от последнего твёрдого согласия на выпуск книги. Он просит сестру поэта прислать ему по возможности больше стихотворений Игоря. «Было бы очень хорошо, – пишет он в Чернигов О. В. Ковалевской, – если бы мы смогли предложить уже готовый сборник Ярославскому издательству не позднее января месяца 1968 года». Но и не забывает он об использовании других возможностей: «…Сборник стихов забытых поэтов, о котором я писал Вам, в резерве издательства «Молодая Гвардия» на 1968 год…» – сообщает он Ковалевской и делится с ней своей надеждой, что удастся включить в этот сборник и стихи Юркова. 

12 марта 1968 года Валентин Португалов сообщает сестре Юркова: «…Через неделю сдаю в издательство «Молодая Гвардия» сборник стихов позабытых – увы! – поэтов. Я включил туда два десятка стихов Игоря Владимировича Юркова…» Он перечисляет отобранные им для публикации стихи поэта, но тут же делится и своей внутренней тревогой за их судьбу: «Как всё это воспримет редактура – неизвестно».

Не меньше тревоги вызывает и молчание Ярославского книгоиздательства в ответ на предложение Португалова выпустить сборник стихов Юркова. Своего беспокойства Португалов не скрывает от Ольги Владимировны: «…С Ярославлем пока что неясно…»

Тем временем, стихи Юркова для «Дня поэзии–68» уже подготовлены. Это и подтверждает Николай Ушаков в своём письме в Чернигов 18 апреля: «…В. В. Португалов писал Вам, что стихи Игоря Владимировича отобраны для московского «Дня поэзии 68»…» Надежда на выход поэзии Игоря Юркова к людям крепнет, но не утихает и смутная тревога за судьбу публикаций. Большое беспокойство вызывает затянувшееся молчание Ярославля.

Наконец, лишь в начале июня 1968 года отзывается секретарь ярославской писательской организации И. А. Смирнов (это – спустя семь месяцев после обращения к нему Португалова!), прислав письмо Ушакову: «…о сборнике Игоря Юркова, я должен был поговорить с директором издательства. Он в принципе за, но нужна рукопись. Будет, конечно, очень хорошо, если Вы напишите предисловие…». – Ушаков тут же спешит обрадовать Ковалевскую и пересылает письмо Смирнова в Чернигов. Новый глоток надежды. Ольга Владимировна боится спугнуть кажущуюся удачу.

У Португалова очень много работы. Выпуск «Дня поэзии» задерживается; отвлекают и другие дела. И всё же он не забывает поддержать в душе Ольги Владимировны огонёк оптимизма. 23 октября он пишет ей: «В Московском «Дне поэзии 1968 года» будут напечатаны три стихотворения Иг. Влад. Юркова… «День поэзии» выйдет в конце ноября, или в первой половине декабря». И добавляет: «Готовлю подборку стихов Юркова для альманаха «Поэзия» (изд. «Молодая Гвардия»), но что там отберут – не знаю. Предположительно, пойдут они в 3-м выпуске, который выйдет в феврале-марте будущего года».

Оптимизм оптимизмом, но и не так уж просто даются – ещё небольшие – успехи. «С Ярославлем, пока что, всё в дыму…» – делится своей обеспокоенностью Валентин Валентинович, и тут же старается успокоить Ольгу Владимировну: «Но, думаю, что столичные публикации подтолкнут их…».

Через месяц и Ушаков подтверждает тревожно: «Ярославль молчит…»

«День поэзии» вышел в свет – с публикацией трёх прекрасных стихотворений Игоря Юркова, с небольшой, но очень тёплой о нём статьёй Николая Ушакова… Но – и с вынужденными купюрами. Впрочем, могла ли тогдашняя цензура пропустить такие строки:

                                                     …Да не скоро выведут молодцы

                                                     Настоящие песни в свой народ.

                                                     Народ нас не любит

                                                     За то, что мы

                                                     Ушли от него в другую страну.

                                                     И падают листья на порог тюрьмы,

                                                     И в жёлтых туманах клонит ко сну…

Однако, и в несколько усечённом виде появление стихов Юркова на страницах популярнейшего, авторитетнейшего поэтического издания в Советском Союзе казалось неимоверной удачей. И ещё очень хотелось верить, что она не окажется единственной. 3 марта 1969 года Ушаков старается обнадёжить Ковалевскую: «…Будем надеяться, что и Ярославль исполнит свои обещания…»

Тем временем, «оттепель» окончательно захлебнулась в нарастающей «брежневщине». К тому же, 7 марта 1969 года скоропостижно скончался Валентин Португалов (ещё годом раньше он писал Ольге Владимировне: «…работа заездила, да и со здоровьем неважно – двадцать пять лет жизни на Колыме сказываются и весьма ощутительно…). Рождённые им инициативы постепенно – не получая новых импульсов активности – затухают. Альманах «Поэзия» не стал обременять себя публикацией стихов Юркова. Ярославцы тоже не очень-то горели желанием издавать его сборник.

Вдова Португалова, преодолев своё горе, попыталась хоть как-то завершить начинания Валентина Валентиновича. Летом 1969 года Любовь Васильевна пишет в Чернигов: «…скоропостижно ушёл добрый, мужественный человек… после смерти его я списалась с… Смирновым Иваном Алексеевичем…  и отослала рукопись месяц с лишним назад ему, всё, что было В. В. подготовлено… И. А. мне написал, что рукопись получил…».

Ольга Владимировна теперь непосредственно обращается к ответственному секретарю Ярославского отделения Союза писателей Ивану Смирнову. Тот вынужден дать ей прямой ответ (28 июля 1969 г.): «Рукопись стихов И. Юркова и вступительная статья Н. Н. Ушакова у меня. Я договорился с директором издательства о том, что в Ярославле издадут книжечку избранных стихов И. Юркова объёмом 1-1,5 листа. Вчера прислал мне письмо Н. Н. Ушаков. Он договорился с Б. Тургановым о том, что тот может стать составителем сборника. У нас эту работу выполнить, пожалуй, и некому. Как только директор издательства вернётся из отпуска, рукопись И. Юркова отошлём Турганову. Думаю, что всё будет хорошо».

Пересилив давнюю свою неприязнь к Турганову, (слишком хорошо она знала его ещё по киевскому периоду их общения), Ольга Владимировна обратилась к нему с письмом. Тот, к удивлению, откликнулся сразу же (4 августа), и – вроде бы – вполне благожелательно: «…ты правильно поступила, обратившись непосредственно ко мне…». Но ничего радующего он сообщить ей не мог. «…После внезапной смерти Португалова, – пишет он в Чернигов, – дело, по-моему, остановилось. От Смирнова я никаких предложений не получал и где сейчас находится рукопись книги – не знаю. …Я готов… даже, если понадобится, съездить в Ярославль, чтобы установить непосредственный контакт с издательством. Дело не за мной, а за ярославскими товарищами, а они, как видно, не торопятся».

В Ярославль Турганов не поехал. Да Ольга Владимировна и не ожидала от него большего. Она уже не верила в дальнейшую удачу. Всё лучшее осталось позади – в счастливой публикации  в «Дне поэзии». Португалову она была благодарна безмерно. 

Теперь, несмотря на удалённость от Москвы и довольно слабые с нею свои связи, продолжить начатые Португаловым усилия по организации поэтических публикаций Юркова попытался Николай Ушаков. На Ярославль у него надежды теперь тоже нет («Смирнову стихи Иг. В., конечно, чужды…»),  но он ещё надеется на Турганова и на собственные старания: «…У Б. А. Турганова, – пишет он Ковалевской 18 октября 1969 года, – вероятно, собственные – редакторские и переводческие дела в «Мол. Гвардии» и, значит, он там бывает и знает с кем говорить, что очень важно. Португалов и мне писал, что собирается сдать или сдал стихи  Иг. В. в поэтические альманахи «Молодой Гвардии». Собирается уже четвёртый выпуск. Отсылая свои стихи в альманах, спрошу и о стихах И. В.». Но это были уже последние, бессильные всплески надежды…

Через пять лет забрезжит, вроде бы, новая возможность воскресить имя «проклятого» поэта – попыткой дать подборку его стихов в заинтересовавшейся было ими (под давлением читательских писем) «Литературной России», но и эта попытка – с внезапной смертью Николая Ушакова, – захлебнётся в равнодушии чиновников «от литературы». Вот последний аккорд в трудной и долгой эпопее попыток вывести, всё-таки, поэтическое наследие Игоря Юркова к читателям:

«Литературная Россия»

18 июня 1974г.

Уважаемая Ольга Владимировна!

Примите наши извинения за то, что долго не отвечали на Ваше письмо. Всё ещё надеялись, что сможем использовать Ваш материал и подготовим публикацию. К сожалению, сейчас вынуждены от этой мысли отказаться, потому что доработать материал, присланный Николаем Николаевичем Ушаковым, не представляется возможным. Неожиданная его смерть оборвала и эту его работу, он не успел рассказать многочисленным читателям об интересной, но трагичной судьбе Игоря Владимировича. Кто это может сделать кроме него, мы не знаем… Стихи Вам возвращаем».

И опять – на долгие десятилетия – имя русского «про?клятого поэта» Игоря Юркова оказалось вновь погружено в безмолвие безвестности, в безмолвие небытия.

2. ВОПРЕКИ  ВСЕМУ  ЖИВУЩИЙ

…Раннее утро пятницы, 30 августа 1929 года, в доме бóярской учительницы Марии Дмитриевны Абрамович (сестры известного академика-филолога), было до предела заполнено безысходным смятением: после бессонной, мучительно-тревожной ночи умер, сожжённый туберкулёзом, Игорь Юрков – щедро наделённый поэтическим даром юноша, «недопевший, недолюбивший», не успевший утвердить своё имя в литературе, любимый постоялец Марии Дмитриевны, сын её киевских друзей, уже несколько месяцев живших в соседней с ним комнате и проведших эту трудную ночь у его постели. Часы показывали 5 часов 15 минут. Маятник остановили…

В 1968 году, в альманахе «День поэзии», вышедшем в Москве, было опубликовано три стихотворения совершенно забытого к тому времени русского поэта двадцатых годов Игоря Юркова. Публикации была предпослана добрая, тёплая статья о нём Николая Ушакова. «Он жил и писал стихи рядом с нами сорок лет назад, однако следы его влияний – и в наших поздних поэтических трудах… Удивительная судьба поэта – уйдя из жизни, вернуться в жизнь во всём обаянии своего мастерства, зовущего из мира сумеречного в яркий мир радостных красок». – Так писал о Юркове известный киевский поэт. А готовивший публикацию в альманахе Валентин Португалов, ознакомившись впервые со стихами Юркова, тут же поспешил поделиться своим впечатлением от них с его сестрой: «Мне совершенно ясно, что живи он дольше – стал бы он очень большим поэтом…».

Спустя почти двадцать лет после этой публикации, счастливый случай подарил нам – группе черниговских литераторов – возможность непосредственно познакомиться с его поэзией, взволнованно вчитываясь в строки, написанные его рукой в середине двадцатых годов, – заметно выцветшие, на истрёпанных, иссохших, пожелтевших тетрадных страничках. Нам повезло: мы разыскали родных поэта, сохранивших его рукописи, успели застать в живых его близких друзей, услышать рассказы об их одарённом сверстнике. Наше собрание стихов Игоря Юркова, публикаций и материалов о его жизни постепенно пополнялось, расширялось, и перед нами вырисовывался образ поэта необычайного – по степени одарённости, по чисто человеческому характеру, по сложной – красивой и трагической – его судьбе.

Он родился 16 (3 по старому стилю) июля 1902 года на берегах верхней Волги, в старинном русском городе Ярославле, в семье молодого юриста – только что окончившего здешний университет, сына украинского сельского учителя – потомственного обедневшего дворянина, выходца из  запорожских казаков; мать Игоря – воспитанница Смольного института – младенцем, во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов, осталась сиротой в сожжённом турками болгарском селе, была спасена и удочерена русским офицером, полковником Юркевичем. Детство Игоря прошло в Гродненской, Люблинской и Холмской губерниях (в «Литве», как тогда говорили), где его отец зарабатывал «на хлеб насущный» адвокатской, затем судейской практикой (в 1912 году он был избран мировым судьёй города Холм). Осенью 1914 года разгоревшаяся мировая война сорвала с места семью Юрковых и – с потоком беженцев – занесла в Чернигов. Игорь был определён в местную мужскую классическую гимназию, где вскоре стал активным участником ученического литературного кружка: в тринадцатилетнем мальчике проснулся поэт.

В лихое время пришлось начинать жизнь его поколению. Так и не закончив гимназии, в октябре 1919 года, когда Чернигов оказался во власти деникинцев, семнадцатилетний Игорь Юрков, вместе с несколькими друзьями, сыновьями черниговских мелкопоместных дворян, добровольцем вступает в белую армию. Вскоре заболев, он провалялся по госпиталям, так и не успев «пасть смертью храбрых» за «белую идею». Разгром деникинцев застал Игоря на Северном Кавказе. Здесь – вплотную столкнувшийся с неприглядными сторонами «белогвардейщины» и уже разуверившись во многих недавних идеалах – он столь же добровольно становится красноармейцем. Проходя службу в агитбригаде при политуправлении Первой армии, он участвует в организации самодеятельных театров и кружков по ликвидации безграмотности, выступает с просветительскими лекциями и – будучи в Туркестане – сотрудничает как поэт с газетой «Асхабадская Правда»: он уже бесповоротно избрал для себя трудную долю поэта.

Демобилизовавшись по болезни из Первой армии, Игорь в конце февраля 1922 года приезжает в Киев, где уже два года жили его родные (бывший черниговский мировой судья Владимир Алексеевич Юрков был приглашён для работы в недавно организованную Академию Наук Украины).

Едва ли не с первого дня своего появления в Киеве, Игорь активно включается в местную литературную жизнь: выступает со своими стихами на поэтических вечерах и диспутах, публикуется в газетах «Пролетарская Правда», «Вечерний Киев», в журнале «Факел», в других местных изданиях, участвует в создании и работе литературных объединений «ОРХУС» («Объединение русских художников слова»), «Майна», вскоре переросшей в «Ассоциацию революционных русских писателей» (АРП)…

Двадцатилетний Игорь Юрков жадно впитывает в себя поэзию прошлого и – особенно – современности, собственным творчеством поверяет истинность положений, провозглашённых акмеистами, футуристами, имажинистами, неосимволистами, неоклассиками. У Пушкина и Тютчева, Блока и Хлебникова, у Гумилёва, Маяковского, Есенина, Пастернака – он учится и точности слова, и щедрой образности, и классической ясности стиха, и полному недоговорённостей «потоку сознания», – постепенно вбирая в арсенал собственного поэтического мастерства всё ценное, достигнутое его предшественниками и современниками, отбрасывая их крайности, вырабатывая собственный метод творчества, делающий стиль Юркова необычайно самобытным, легко узнаваемым в огромном море тогдашней, да и сегодняшней поэзии.

В марте 1923 года Игорь Юрков пишет в Чернигов своему другу Марку Вороному: «…печатаюсь я часто… На понедельниках выступаю успешно. Пользуюсь успехом…» – И это не было обычной юношеской похвальбой. В своей автобиографии «От книги к книге» Николай Ушаков вспоминает: «…Сейчас кажется – мы писали тогда коллективно, дополняя друг друга, воодушевлённые единым стремлением – как можно полнее запечатлеть то, чем была насыщена атмосфера современности… Весной 1923 года мы, группа киевских начинающих поэтов – Анатолий Волкович… Лев Длигач, Евгений Нежинцев, Сергей Сац, Борис Турганов, Игорь Юрков и единственный среди нас прозаик Ольга Юркова1, – образовали литобъединение «Майна»… Советская русская поэзия рано лишилась больного туберкулёзом

Игоря Юркова. Это был первоклассный поэт точных слов и цельных образов. Мы ловили себя на том, что поэтические интонации Игоря Юркова становились нашими интонациями…»

…Вновь и вновь перебираю странички с его стихами, вчитываюсь в их музыку: «…Взбираясь по склону с неподвижной суетливостью, задохнулись пешеходы-вязы…  Где медленно колонна за колонной купальщицами зябко входят в небо… Как будто воздух болен оспой – так много ос… Распахнувшись сонатой ветра, звуча и роняя ноты, летит занавеска… И звуки ласточка ворует, которые крылом нарисовала… Время измеряют глазами кошек… Пустое платье на стуле хочет, чтоб стул на тело был похож… Я слышу: беседуют об урожае в мокрой смородине боги…». –

Пожелтевшие, высохшие до ломкости листки из ученической – «в клеточку» – тетради, аккуратно заполненные быстрым убористым почерком, странной, счастливой случайностью донёсшие до наших дней внутренний мир поэта, готовый настежь распахнуться каждому, приблизившемуся к нему, мир многозвучный, многокрасочный, безграничный и щедрый, вместивший в себя всю Вселенную – от сломанной осенней астры и жужжанья июльских пчёл до звёзд Большой Медведицы и кораблей, затерявшихся «на мелях Млечного Пути»; от жаждущего любви иконописца и ссорящихся меж собою косцов до слившихся в одно – «как в детстве» – разума и безумья, до человечества, «достойного слёз»…

В конце восьмидесятых годов, в частном письме украинская писательница Любовь Пономаренко так выразила свой восторг от стихов Юркова: “Дві ночі упивалася поезією Юркова... Він так прийшов на грішну землю, що його не почули... Господи, а великий же поет!.. Ой, як давно я не читала нічого подібного...” Столь  же  высоко отозвалась о нём украинская поэтесса Ирина Жиленко: “Це, безперечно, поет прекрасний і тонкий...” 

…Чем больше вчитываешься в музыку его стихов, чем шире раскрывается необычайно глубокий мир самобытных и – вместе с тем – до боли близких нам поэтических образов, мир интимнейших чувств и настроений, мир раздумий, исполненных величайшей любви к человеку, – чем ближе знакомишься с поэтическим миром Юркова, тем сильней разрастается недоумение: как же сталось, что эта гуманнейшая поэзия оказалась «за бортом большой литературы»? И лучшие стихи поэта   –  «Страх  перед  любовью»,  «Фуга-2», «У своей яблони»,  «Прогулка  на  память», «Происшествие за шахматами», «В звёздах», «Воробьиная ночь», «Октябрь», «Ботанический сад», «Успокоение», «Наши сны», «Повесть о глупой барышне», «Последний художник», «Болезнь», «Избавление» и многие-многие другие – десятилетиями были недоступны, безвестны широкому кругу читателей…

Но вот отчёт в киевской газете «Пролетарская Правда» от 16 января 1923 года о занятии литературной студии профсоюза «Совработник»: «…Поэма И. Юркова вызвала споры…» – А поэту в те дни было всего лишь двадцать с половиной лет. И его ли вина, что входить в литературную жизнь ему довелось в трагическое время, до краёв заполненное яростной и жестокой – не меньше, чем кровавая гражданская война, – идеологической борьбой… – В отчёте далее сообщалось: «…– Почему мы принимаем технически несовершенные произведения Пролеткульта и не принимаем окаменевшей формы неоклассиков, вроде тов. Юркова? – спросил тов. Блиц и ответил: – Пролеткульт от революции и он нам нужен, а неоклассицизм от старого мира и нам не нужен». – Вот и оказалась на долгие десятилетия «ненужной» поэзия Юркова – поэзия, пронизанная светлой, страстной любовью к жизни.

Игорю Юркову, сохранившему верность идеалам гуманизма, утверждавшимся в мировой культуре творчеством Шекспира и Пушкина, Гёте и Тютчева, – Юркову, решительно не принявшему новой идеологии лживых лозунгов и барабанного оптимизма, воинствующе внедрявшихся в окружающий быт, – молодому поэту всё труднее становилось публиковать свои стихи, весьма далёкие от официозного пафоса большей части новой русской литературы. Уже с конца 1924 года Юрков фактически лишается какой-либо возможности печататься. В оставшиеся ему для жизни четыре с половиной года он пишет много, стремясь полнее и точней выразить в слове себя, но всё написанное им остаётся в его тетрадях, открывая лишь узкому кругу самых близких друзей свою сокровенность… И только уже в преддверии его смерти, недели за три до трагического августовского рассвета, в киевском издательстве АРП, старанием друзей Юркова, вышел в свет тоненький, единственный его – на многие последующие десятилетия – поэтический сборник, тиражом в тысячу экземпляров, включивший в себя всего лишь двадцать пять стихотворений (много менее сотой части написанного им!), – конечно же, далеко не дающих полного представления о творчестве поэта.

Сожжённый мучительным туберкулёзом, Игорь Юрков умер рано утром, 30 августа 1929 года, в санаторной, сосновой Боярке, под Киевом, в возрасте двадцати семи лет. Один из появившихся в те дни некрологов подписали ближайшие его друзья: его младший друг детства и верный поклонник, украинский поэт Марко Вороный – сын поэта Миколы Вороного, – погиб на Соловках в 1937 году; гимназический товарищ, приятель по ученическому литературному кружку, украинский поэт Дмитро Тась – брат поэтессы Лади Могилянской, – расстрелян, как и она, в 1937 году; муж сестры Игоря – Ольги, – журналист и литературовед Владимир Ковалевский – сын генерала В. Ковалевского, заведовавшего в годы гражданской войны деникинской контрразведкой… И нет ничего удивительного в том, что в наш – далеко не гуманный – век гуманнейшая поэзия Игоря Юркова была загнана в глухую безвестность, так что даже – уже на исходе «хрущовской оттепели» – попытка Валентина Португалова и Николая Ушакова привлечь внимание к яркому, самобытному поэту (публикацией его стихов в «Дне поэзии-68») захлебнулась в сытом равнодушии тогдашних писательских правлений, комитетов, коллегий, издательств, редакций…

Так и осталась, да и до сих пор остаётся «нам не нужной» поэзия человека, чей талант к моменту его смерти вызрел уже настолько, что готов был вывести своего обладателя в ряд крупнейших поэтов его эпохи.

3. «КОГДА  ХОЧЕТСЯ  ЛЮБИТЬ  ДО…»

Ещё гимназистом, Игорь Юрков влюбился в одну из подруг своей сестры, Лену Пустосмехову, и долгое время любовь эта казалась посвящённым до завидного счастливой. Лена-Люся была девушкой жизнерадостной, открытой, умной, музыкально одарённой и отвечала Игорю щедрой взаимностью. С любовью к ней ушёл семнадцатилетний Игорь на гражданскую войну, прошёл Северный Кавказ и Туркестан. С ещё большей любовью – вызревшей в почти трёхлетней разлуке – встретился он с Люсей, вернувшись к родным. Друзья ожидали скорой свадьбы, но… В конце 1924 года влюблённые вынуждены были вновь расстаться – уже навсегда. И для поэта Игоря Юркова – среди множества других тем – главною стала тема любви. Любви не отвлечённой, не абстрактной, а глубоко личной, раз и навсегда заполнившей его душу светлой болью.

Безнадёжно утратив любимую, он до конца своей жизни, изо дня в день, вновь и вновь возвращается мыслью к тем драгоценным мгновениям, что были пережиты им вместе с нею, – то брызжущие неистощимой радостью, то пронизанные бесконечной грустью, уже тая?щей в себе предчувствие приближающейся трагедии… 

В отличие от Данте и Петрарки, Юрков нигде не называет имени своей любимой. Встречающиеся порой в его стихотворениях женские имена – Наташа, Нина, Машенька, Татьяна, – относятся к другим людям и другим темам. Любовь его предстаёт в стихах безымянной, но настолько живою, осязаемо близкою, что невольно воспринимается щемящим обобщением всего лучшего, что только может принести человеку большая любовь…  

4. «ПЛЫВУТ  СЕРДЦА,  И  НЕКОГО  ВИНИТЬ…»

В широко известном стихотворении Николая Гумилёва «Заблудившийся трамвай», разворачивающем жуткую вселенскую фантасмагорию с палачами и отрезанными головами, вдруг появляется несколько строк, рисующих тихий, уютный мирок, очевидно не ведающий о трагизме века:

                                                          …А в переулке забор дощатый,

                                                          Дом в три окна и серый газон… –

и почти идиллическое в нём бытие:

                                                         …Машенька, ты здесь жила и пела,

                                                         Мне, жениху, ковёр ткала…

Для поэта Гумилёва, вскормленного европейско-городской культурой, этот «домик в три окна» представляется едва ли не единственным благодатно­­­-спасительным островком в обезумевшем, вздыбленном мире, островком патриархального покоя, незыблемого ещё со времён припудренных париков елизаветинско-екатерининской эпохи.

Мир «дощатых заборов» и «серых газонов» хорошо был знаком Игорю Юркову, жизнь которого практически вся прошла в российской провинции, с её переулками, с её беспробудно-мещанским бытом – среди тюлевых занавесок, чайных чашек, цветных платьев, подушечек, лип и вязов у окон… Но Юрков в этом мире задыхается, и порой он полон яростной ненависти к мещанскому быту, где на место  прямосердного Петруши Гринёва давно уже пришёл «на особенный манер кавалер причёсанный» с «волчьими зубами», пивом  и «огромным – в полкомнаты – окурком»…

И всё же – Юркову понятен и дорог этот мир с его геранями на подоконниках и взбитыми подушками, дорог уже потому, что является частью – хотя и ничтожно малой – всё той же Вселенной, бесконечной в своей многоликости; понятен, ибо и здесь – в удушливости этих обывательских  мирков – живут люди со своими скромными надеждами и мучительными страстями и радостями, люди, достойные сочувствия, а нередко и сострадания…

5.  «ЗАМЕТАЕТ  ПАМЯТЬ  ИХ  СЛЕДЫ…»

Счастливая способность человека – параллельно безбрежной реальности создавать силою мысли, силою собственного воображения новые, волшебные миры, порой сияющие радостным, счастливым светом, порой излучающие тихую, прекрасную грусть, льющуюся в наши души благим очищением. И как же часто мы – почему-либо утратив опору в реальности – внутренне уходим в эти миры, то обретая в них возвышенность библейско-буддистских размышлений, то наслаждаясь красотою светлых мифов древнего язычества, то переживая заново недавние свои радости и смятения, пытаясь осмыслить их, найти в них нечто, роднящее людей всех времён и сословий – от Офелии и Донны Анны до иконописца и безработного актёра…

Утративший надежду создать собственный семейный уют, мучительно сжигаемый стремительно развивающимся туберкулёзом, горько переживающий неудержимое крушение едва ли не большинства своих юношеских надежд и идеалов, Игорь Юрков находит благодатное утешение в познании духовных миров Овидия и Данте, Шекспира и Пушкина, в то же время создавая и собственный поэтический мир, страстно жаждущий преодолеть трагедию неадекватности мысли изречённой мысли прочувствованной.

И  творчеством своим Игорь Юрков ещё раз утверждает непреложное право человека на духовное бессмертие, на не заметаемые никакими вьюгами следы в вечность людской памяти. 

6.  «ЗА  ОБИЖЕННЫХ,  УНИЖЕННЫХ  КТО  ЗАСТУПИТСЯ  ТЕПЕРЬ?..»

5 марта 1922 года в газете «Известия» было опубликовано стихотворение Велимира Хлебникова, позже получившее название «Не шалить!». В нём, протестуя против вводимого нэпа – его нравов и сущности, – поэт восклицает, оглядываясь на только что отбушевавшую гражданскую войну: «Не затем высока воля правды у нас… Не затем у врага кровь лилась по дешёвке…».

Темы гражданской войны и разнуздавшегося нэпа тревожили и Игоря Юркова. Но, познавший жестокую смуту «глаза в глаза», он оценивал её по-иному, без хлебниковского разудалого романтизма. Соглашаясь с великим (и любимым!) поэтом в неприятии нэповских нравов, Юрков вступает в полемику с «будетлянином», призывая читателей увидеть пережитое Россией не сквозь призму «революционной романтики», а с точки зрения пушкинского понимания «бессмысленного российского бунта». И если Хлебников задиристо встаёт в позу («В пугачёвском тулупчике я иду по Москве!»), то Юрков скорбно констатирует страшный факт: «Пугачёв идёт в тулупчике со своей обидой вековой…». Да и к «воле правды» отношение у него совсем не панибратское: «Мы за правдой не гоняемся, она сама идёт, горда. Только мёртвые валяются, и голодают города…»

Побывав по обе стороны фронта, Юрков – в свои двадцать лет – сумел понять главное: гражданская война есть не столько катастрофа побеждённых и триумф победителей, сколько трагедия – кровавая, страшная – всего народа. И он, отмечая: «Ишь, расстреляно, развешено сколько русских на виду!» – привлекает внимание не к тому, как «у врага кровь лилась по дешёвке», а к более важному и непоправимому: «Сколько было неутешенных в девятнадцатом году!..»

Стремление постичь истоки «великой смуты» и осознать её последствия жгуче беспокоило Игоря Юркова до последних дней его жизни.     

7. «ТЫ  С  ОТЧАЯНЬЕМ  ЗАМЕЧАЕШЬ,  ЧТО…»

Послереволюционная Россия, не дожидаясь завершения гражданской войны, взбудоражив огромные массы молодёжи, принялась строить новую – «пролетарскую» – культуру. Родившийся осенью семнадцатого года Пролеткульт не только организовывал по всей стране кружки ликбеза и самодеятельные театры, но и – в первую очередь – создавал бесчисленные литературные студии и литобъединения. Причём, «Рабочая весна», «Кузница», «Октябрь», «Молодая гвардия», МАПП, РАПП, ВАПП не только группировали вокруг себя молодых литераторов, но и уже норовили навязывать им свои темы, своё понимание происходящего в стране и в мире, стремились вмешиваться в творческий процесс авторов, устанавливали агрессивную цензуру – и всё это под лозунгом «создания пролетарской культуры».

Весной 1923 года группа киевских начинающих литераторов, среди которых был и двадцатилетний Игорь Юрков, создала собственное литературное объединение, названное ими «Майна». Один из создателей объединения Николай Ушаков в своих воспоминаниях так объясняет появление этого названия: «Само название «Майна» – «опускай», «вниз» – говорило о программном желании быть ближе к земле». Но это «быть ближе к земле» участники «Майны» понимали, однако, по-разному. Ушаков уточняет: «Редактор киевской «Пролетарской Правды» Тарас Костров требовал от нас чувства нового, на первых порах – рабочей и производственной тематики».

По-иному понимал свою задачу поэта Игорь Юрков. Упорно избегая фальши юношеского романтизма и пафоса, с избытком захлестнувших молодую советскую поэзию, он всё увереннее овладевал пушкинским методом поэтического реализма, изображая правду и только правду жизни, во всей её пестроте и неприглядности, глубоко исследуя её и создавая – в результате – потрясающие по своей объективности и психологической глубине полотна современной ему отечественной действительности.

8. «ЗА  ЧТО  ТАКОЕ  НАМ  ДАЁТСЯ?..»

Сорок лет спустя после смерти Игоря Юркова, хорошо знавший его по совместному участию в литературном объединении «Майна», киевский поэт Николай Ушаков вспоминал: «Молодой – он погибал от туберкулёза; любя жизнь, но угасая, поддерживал себя тонкой своей усмешкой…». И действительно: тонкой иронией пронизаны многие стихотворения поэта; доброй насмешкой над близкими, над собой, над окружающими светятся его «Глупая история», «В гостях», «Судомойка и звёзды», «Прощание», «Происшествие за шахматами», «Жизнь-любовница», «Вариации», «Конец мира»…

Но всё же нередко боль сознания, что мы не вечны, что и ему вот-вот придётся – в мучениях – расстаться с земным миром – миром света и звуков, красок и движения, миром чувств и мыслей, надежд и отчаянья – эта боль нередко выливается страстными, порой потрясающими неизбывным ощущением обречённости строками. Быть может, потому, что очень рано – уже в двадцать лет – пришло к нему осознание собственной обречённости, пробуждённое быстро развивающимся туберкулёзом, Игорь Юрков – каждой клеткой своей ощущая хрупкость, беззащитность человеческой жизни – столь внимателен к каждому мгновению бытия; именно поэтому для него драгоценны не только любая травинка, закаты и звёзды, тончайший лепесток в окружающем нас мире, не только каждый глоток нашего дыхания, но и – тем более – даже наимельчайшее движение человеческих чувств.

Уйдя из жизни в двадцать семь лет, Игорь Юрков оставил нам не просто свои великолепные стихи, но значительно большее – страстный призыв гуманиста ценить принявший нас беспредельный мир, ценить неиссякаемо-цветущую жизнь, ценить каждое мгновение нашего бытия среди таких же, как мы, людей, бытия во Вселенной…     

9. «НА ЗАРЕ СУМАСШЕДШИХ…»

Жизнь и творческая судьба Игоря Юркова пришлись на первую треть двадцатого века, века небывалых в истории человечества войн и социальных потрясений, века неизмеримых ни с чем в прошлом массовых человеческих страданий.

Стремящееся к ускоренному прогрессу и во многом действительно, за всего лищь сотню лет, добившееся головокружительных успехов, человечество шло к «светлому будущему» через грандиозные революции, «потрясавшие мир», через гражданские войны и бунты, «бессмысленные и беспощадные», через тотальные мировые войны с газовыми атаками и массированными авиабомбардировками, с массовыми расстрелами и «лагерями смерти», с Цусимой, Мукденом, Верденом, с «чёрнорубашечниками», с хищной экспансией японского милитаризма,  с «коричневой чумой», с Освенцимом, Бухенвальдом, Бабьим Яром, Хатынью, Хиросимой и Нагасаки, с сотнями миллионов искорёженных и загубленных людских судеб…

Трудно ввести всё это в рамки «здравого смысла», и хотя Юрков умер в годы, когда в Европе и советской России только начинали своё шествие фашизм и «сталинщина», когда ещё далеко в будущем были маоцзедуновские хунвейбины и полпотовские «красные кхмеры», и десятки лет отделяли его от волны американского «маккартизма» и от израильских сионистов, выжигающих напалмом лагеря палестинских беженцев, но молодой, умирающий поэт уже понял: недавно пережитое и «теперь» наступающее есть не что иное, как именно «заря сумасшедших».

Потому-то вполне можно назвать жизнь и творчество Игоря Юркова: «На заре сумасшедших» – первой строкой его «Меланхолической поэмы» (31 августа 1927 г.). 

ПРИЛОЖЕНИЯ

ИЗ  ПИСЕМ

 Наталья Юркова – в черниговскую газету «Пульс». 11 июля 2002 г.

            …Мать /Игоря/, Ольга Дмитриевна, была подобрана русской армией в сожжённом болгарском селе, жителей которого вырезали турки. Командир полка взял с собой двухлетнюю девочку. Выйдя в отставку, полковник Юркевич удочерил малышку и привёз в своё Николаевское имение. Два года спустя он умирает от рака, а девочку отдают в сиротский дом. Посетивший приют Николай II поинтересовался именем 12-летней девочки, прекрасно читавшей стихи. По ходатайству императора, дважды осиротевшая Ольга становится «смолянкой». Позже она имела успех на придворных балах, работала в Министерстве иностранных дел (в 90-х годах XIX столетия). В 21 год вышла замуж за Владимира Алексеевича Юркова – недавнего выпускника Ярославского университета, потомка запорожского казака…

Наталья Юркова – СВЯТОСЛАВУ  ХРЫКИНУ

            …её год рождения 1878. Я видела её метрику…

            …мать И. В. была болгаркой, спасённой (с сестрой) русскими солдатами и усыновлённой офицером…

            …в нашей семье бабушку часто использовали вместо словаря, …она могла переводить даже с испанского и итальянского, остальные европейские языки (кроме венгерского) знала в совершенстве.

ВЛАДИМИР  ИЛЬИН  – СЕРГЕЮ  СЛЕПУХИНУ, В  РЕДАКЦИЮ  АЛЬМАНАХА «БЕЛЫЙ  ВОРОН»

            Добрый день, Сережа!

            Юрий Иванович Слесарев уже все рассказал, наверное, и переслал некоторые материалы – стихотворения Игоря Юркова и статью Святослава Хрыкина…

            2 октября провели в Киеве, где и родился Максимилиан Волошин, этот человек-глыба (Планета, по Марине Цветаевой), первые Волошинские чтения. Мне кажется, довольно содержательно, интересно получились и филологическая часть, и часть поэтическая... Сейчас я готовлю несколько публикаций и подборку материалов Чтений для журнала «Радуга», надеюсь, что-то они опубликуют... Осенью же мы с коллегами затеяли чтения стихов Игоря Юркова в Чернигове.

            Познакомил меня с Игорем Юрковым Святослав Евдокимович Хрыкин – поэт, художник, энциклопедист и, может быть, самое главное, литературный археолог. Еще в конце тех девяностых. А с Хрыкиным свел Риталий Зиновьевич Заславский. Значительную часть своей жизни Хрыкин посвятил поискам, раскопкам, возрождению-возвращению Юркова.

            Осенью 2012-го я несколько раз читал в Чернигове (мама ведь там меня родила, засветила :) ), представлял «Римский триптих» Папы Иоанна Павла II и нашу с Натальей Бельченко и Вами книгу переводов Игоря Рымарука. Там что-то произошло, так сблизились, породнились с Хрыкиным, что последующие четыре с небольшим месяца не расставались, не «просыхали», едва ли не каждый день и помногу писали друг другу, делились неподеленным, невысказанным... 10 марта 2013-го он ушел... Сердце...

            Год спустя я перечитал нашу переписку и...

            Этой весной/летом «Радуга» издала «Находку ЭСХА» – маленькую повесть в письмах и стихотворениях. Может быть, повторюсь, но вот она – в конверте...

            И теперь, 30 октября, будем читать в Чернигове Игоря Юркова. Если что-то пришлете и позволите, с удовольствием представлю и прочту...

            И еще. Многие содействовали возвращению Юркова: Н. Н. Ушаков, В. В. Португалов, В. А. Копыл, Т. И. Исаева, Д. Л. Быков, другие...

            А этим летом Ю. И. Слесарев показал мне переписку С. Е. Хрыкина с Анатолием Ефимовичем Барзахом, редактором издательства Пушкинского Дома в Санкт-Петербурге, который готовил издание в Малой серии Библиотеки поэта сборника Игоря Юркова. Одно слово – песня и, одновременно, для меня, учебник! Как эти два умника-аналитика раскланивались и, местами, растирали друг друга!..

            Предложил я самому Слесареву подготовить издание этой переписки, но он переадресовал В. А. Копылу  в Питер.

            Досталось и мне! :) Копыл предложил написать предисловие... Не сразу и не без некоторого издевательства над собой, ленивым, что-то у меня получилось...

            Такая вот история, которая, благодаря подвижникам в СПб и Вам, судя по Вашему письму Юрию Слесареву, продолжается. Чему я только радуюсь и Вас благодарю.