Последний ремень

На ярко-белом снегу возле зимней ледяной дороги на куске картонной коробки стоит на коленях смуглолицый человек в ярко-оранжевом зимнем комбинезоне. Его склонившаяся голова обращена в сторону тонущего в дымке сумеречного солнца, а губы шепчут неслышные слова древнего певучего знойного языка. Священная мусульманская молитва — намаз. Неподалёку, возле КАМАЗа-длинномера, гружённого трубами,— второй смуглолицый человек, видимо, водитель-напарник: наблюдает за ним...

В натужно завывающем на подъёме «Урале» мы медленно проезжаем мимо. Уже несколько дней с ночлегами наша вахтовка движется по приполярным и заполярным зимникам, останавливаясь перед каждым серьёзным подъёмом и спуском, для того чтобы мы с Алексеем могли произвести инструментальный замер очередного уклона. Они нужны дорожной службе, чтобы определиться, насколько велика опасность для проходящего транспорта и какие именно предупредительные знаки следует расставлять в каждом конкретном измеренном месте.

Винты тахеометра в любом случае удобнее вращать пальцами. Без варежек и перчаток они чувствительней, но именно потому — сразу же и стынут, скрючиваются на морозе. Ходить с отражателем на вешке вроде бы теплее, но заезженные транспортом ледяные склоны не держат ног, регулярно норовя выскользнуть из-под них. Выручает лишь остриё вешки, поневоле превращающейся в единственную опору.

Но работа есть работа. И мы её выполняем. У каждого она своя. У шоферóв наших (их двое, один за баранкой, другой отсыпается, затем они меняются) работа, от которой трясёт, причём всех и сразу. Зимник — это не асфальт, а смёрзшийся уплотнённый полуснег-полулёд. Смерзается он не всегда ровно: колеи и рытвины, тундровой кочкарник — всё чувствуется, от всего потряхивает основательно и в самом прямом смысле. Конечно, дорожные службы направляют К-700 с утяжелителями на разглажку этих «морщинок», но всё везде не разгладишь, участки протяжённые.

Известно, что зимний день короток, и едешь в основном в тёмное время. Свет фар подрагивает, выхватывая из темноты снежное, опустившееся на землю облако — дымчатый лес, окутанный, запорошённый мягким снегом, словно зависший между землёй и небом. Это очарование длится сотни километров — весь отрезок пути от Русского до самого Тагула. От Тагула же на север мимо Ванкора лес редеет, а сплошные заснеженные кусты на рассвете напоминают нежный розоватый пушок, покрывающий стылую землю. Чем ближе к Сузуну, тем меньше растительности, уже только отдельные розоватые пушинки остаются на пустынных, как голая простыня, пространствах. И вдруг весь снежный пушок исчезает. Впереди — только чёрные хилые скелеты-остовы одиноких лиственниц да отдельные чёрные кусты, впившиеся в снежную равнину, как старые репьи. Безжалостный северный ветер — хиус — махом сдул всю красоту...

Русское, Русско-Реченское, Тагул, Ванкор, Сузун — это одни из тех газонефтяных месторождений, из-за которых, собственно, в этой глухомани и появились зимники. В ночном мраке видны шевелящиеся красноватые пятна облаков над горящими где-то за горизонтом газовыми факелами. Их самих не видать, но отсветы в небе — дышат.

А оно здесь удивительное, северное! За вагончиками рабочего посёлка замечаю вертикально вонзающийся в небо фантастический свет прожектора. Оказывается, идёт снег. В темноте его не видно, но луч прожектора очень высок, и он в нём. Как в сказочном сверкающем воздушном столбе, крутятся, сверкают, переливаются мириады сияющих серебром снежинок. Гигантский столб, протянувшийся из ниоткуда в никуда, порхающего и ликующего живого снега! Абсолютно потрясающей красоты зрелище.

Не менее неожиданно выглядит здесь иногда и само солнце. Когда мы возвращались с Сузуна — самой северной части маршрута, оно было слева от дороги и напоминало собой неяркую (щуриться не надо, глаза не режет) красноватую медузу с плоской, как бы обрубленной сверху тучами головой и длинными, вьющимися до земли щупальцами-лучами. Потом щупальца выпрямились, и светило стало напоминать собой кисточку-помазок для бритья. Но и это ещё не всё.

Вскоре солнце меж протяжённых тёмной полосой вдоль горизонта облаков вытянулось в вертикальную струнку и обратилось в прямой, как колонна афинского акрополя, турмалиновый двухцветный кристалл: чем выше к небу, тем желтее, а чем ближе к земле, тем краснее. Нижняя часть постепенно скрылась за облаками, а верхняя — засверкала золотистой прозрачной короной, затем она закосматела, стала грязновато-жёлтой и, наконец, сгинула, захлебнувшись вздымающейся вечерней облачностью.

Перед отъездом с Тагула оранжевое утреннее солнце, будто на прощанье, вдруг разделилось по цвету надвое. Ровно на две половинки — как сердце. Левая половинка — ярко-арбузно-красная, а правая — не менее яркая, но жёлтая...

На Тагуле Алексей, которого всю дорогу мучили то изжога на всё вплоть до простой воды, то скачущее атмосферное давление, решил расслабиться, сходить в баньку. Сходил... Посидел в сухой, протопленной горячей парилке до изнеможения, пропотел и вышел сполоснуться. А воды нет. Никакой. Бойлер работает, греется, но в душевом кране — ни капли. Задумался мужик. Ключ от бани ему дал Альберт, наш «сокамерник» по вагончику, который приехал сюда на вахту. Значит, с него и спрос. В предбаннике возле большой ёмкости с набранной холодной водой — насос и кабель от него. Вилка кабеля лежит свободно, не вставленная в розетку, над которой строгая надпись «Не включать». Алексей — бывший военный топограф, человек дисциплинированный. Нельзя так нельзя.

Оделся, побежал за Альбертом. А у того плановое вечернее совещание по ТБ — «час техники безопасности». Неудобно заходить, отвлекать человека. Вернулся. Стал ждать конца «часа». Час прошёл. Миновал и второй, пошёл третий час. Бойлер продолжает греться. Воды нет. Пот на теле купальщика высох. Тело стало чесаться. И тут разум победил дисциплину: Алексей мужественно воткнул вилку в розетку, невзирая на все запрещающие надписи. И зашумел насос. И потекла вода. И желаемое свершилось. Альберт для этого не понадобился. Топографический волк прыгнул-таки за флажки...

Лес тает, растворяется на глазах в быстро текущей меж ложбинок и взгорков, стремительно приближающейся дымке метели. Мы едем домой. Вспоминаю оленя, встреченного нами по пути возле базы строителей-дорожников. Дикий, доверчивый. Водители захотели сфотографироваться с ним, боялись, что убежит, а он после фотосессии пошёл за ними, как собачонок за мамками. Говорят, что олени прячутся возле людского жилья, если чувствуют, что за ними ходит волк. Вспоминаю молящегося водителя-мусульманина на дороге и другой КАМАЗ — водовоз, странным образом, строго перпендикулярно зимнику, воткнувшийся по брюхо в снежную целину. Умник-начальник, находившийся в кабине рядом с шофёром, приказал тому съехать с дороги и поездить-поискать ближний путь к реке — хотел, видимо, выяснить уровень воды подо льдом: достаточно ли для того, чтобы качать в водовозную бочку? Очень дальновидно. Они проехали, пропахали в сугробах метров тридцать. И теперь их не вытащить ничем, кроме трактора. Наш водитель — горячий дагестанец — рванулся было выручать, еле отговорили.

Увы, но эта вахтовка абсолютно не приспособлена для подобных дел: у неё и фаркопа-то нет. Однако, на счастье водовозки, минут через десять нам встретились два «Кировца», видимо работавших на зимнике. Вот они вытянут её наверняка. Можно считать, что мужикам-водовозчикам на этот раз подфартило.

Впрочем, без удачи в дороге — никак не обойтись. Я это давно понял. В принципе, здраво рассуждая, нынешняя поездка была изначально невозможна — и всё-таки как-то состоялась. Во-первых, мы ехали по зимнику, который официально не был принят в эксплуатацию, то есть официально на тот момент никакой дороги на Сузун ещё не существовало. Во-вторых, ездить по дикой тундре сотни и сотни километров одной машиной — просто опасно: случись что — помочь ведь некому. Тем более что, в-третьих, никакой связи с внешним миром у нас с собой не было: сотовая связь здесь отсутствует, спутниковых телефонов с собой тоже нет, ничего нет. В-четвёртых, один из шоферóв, ярый дагестанец, абсолютно не представлял себе, как следует ездить по тундре. Он сам являл собой жуткую опасность для всех остальных. Почему? Потому что человек не знал, что яркий снег слепит, что снежная дорога посреди снежного пространства может сливаться с окружающей местностью, что есть такое понятие «куриная слепота» — невозможность чётко видеть при ярком освещении. Так вот он, когда понял, что не видит дорогу перед собой, вместо того чтобы затормозить, постоянно переключался... на пятую скорость. А когда его спросили, зачем он это делает, отвечал, что инстинктивно пытался «поскорей проскочить неудобный участок», вместо того чтобы честно сознаться, что ничего не видит перед собой. По салону при этом летало всё, что не было пристёгнуто.

А не пристёгнуто не было ничего. На каждом сиденье формально находились ремни безопасности. Однако воспользоваться этими ремнями мне лично так и не удалось, ибо их длина была столь мала, что пристегнуть к ним можно было бы разве что дамский ридикюль, но никак не мужика в зимней полярной амуниции. Алексей «успокоил» меня тем, что сказал: мол, в прошлый раз было хуже, тогда у машины вдобавок не работали тормоза и сцепление, но всё как-то, слава тебе Господи, обошлось.

«Урал» — не наш, а обслуживающего автопредприятия. Приключения, связанные с этим фактом, начались у нас с самого начала. Выезд от офиса планировался на восемь тридцать. Вахтовка явилась часом позже. И тут же выяснилось, что машина вообще не заправлена топливом, что у неё один бак вместо двух (хотя едем мы в места, где автозаправок нет и быть не может,— в тундру), что оба водителя не имеют ни путёвок, ни командировочных документов и что, естественно, ни один из них не взял с собой ни корочки хлеба в дорогу (словно они собирались обедать в придорожных кафе и столовых, которых, естественно, в безлюдной тундре не существует).

Наконец двинулись от офиса. Через минуту выяснилось, что «автономка» не работает. То есть в салоне нет никакого отопления. А на улице, между прочим, январь. И едем мы, кстати, в лютые крещенские морозы... Короче, первым делом все мы невольно оказались в гаражном ангаре автопредприятия, где водитель-даг побежал искать ремонтников. Дольше всех ему не удавалось найти начальника гаража и электрика, которых, увы, не было нигде. А когда появились, толку от этого не было всё равно. Электрик сказал, что сейчас посмотрит, после чего провалился в неизвестном направлении. Прошло ещё два часа. Обнаружить электрика или начальника более не удавалось никакими силами, ни в каком направлении, ни на каком рабочем месте. Они просто растворились. А сам водитель ремонтом заниматься не имеет права категорически. Зачем? Есть службы, есть специалисты. Наверное, есть.

И появились голубчики как раз перед тем, как наступил обеденный перерыв. Тут уже всем в гараже точно некогда: какая может быть работа, если столовая открыта? Всё-таки с помощью какой-то матери и невзирая на мрачную физиономию недовольного электрика, «автономка» заработала.

Кстати, оба водителя увидели тот самый «Урал», на котором им предстояло ехать в не самые оживлённые в мире места... утром в день выезда. Естественно, оба понятия не имели, что в нём есть, чего нет, и вообще — на ходу ли он. Пожилой усатый даг сказал, что с ноября его пересаживают на другую машину в восемнадцатый раз, и он каждый раз не знает, как поведёт себя в дороге порученный ему автомобиль.

Начинало темнеть, когда мы заглохли, отъехав от города километров на пятнадцать. Полетел патрубок, вытек тосол — охлаждающая жидкость для двигателей. Благо, что город всё ещё недалеко. Позвонили по сотику, через полчаса приехала дежурная «Газель», привезли патрубок. Один. Не того размера. Позвонили по сотику ещё раз. Механик гаража обиделся, и в этот раз машину ждали ещё часа два. Привезли другой патрубок. Этот, к счастью, видимо случайно, подошёл по размеру.

Так что в дорогу, к которой мы с Алексеем были готовы с половины девятого утра, в реальности мы отправились в кромешной вечерней темноте. Мы не знали, но чувствовали, что это — не последние поломки в нашем пути.

На обратном пути от Тагула до Русского отказало освещение приборной доски. За рулём был второй водитель, молодой татарин Руслан. Почему-то никакие его усилия оживить свет не помогли. И тогда произошло нечто сверхъестественное. По крайней мере, толкового объяснения тому водители дать не смогли. Расстроенный поведением приборной доски, Руслан вышел из кабины, резко хлопнув дверью. И тут же освещение доски загорелось. Ровно на ту её половину, которая была ближе к двери. Воодушевлённые шоферá хлопнули второй дверью — доска осветилась полностью. Какова здесь логическая связь, не понял никто. Зато поняли главное: освещение работает, можно ехать дальше.

Ехали не слишком долго. От КПП Русского ровно пять километров семьсот метров. Я по навигатору определил. «Урал» заглох. Полетел ремень генератора. Так сказали шоферá. Ремни у них с собой были. После того как порвали пару ремней, оказалось, что дело вовсе не в ремнях. В салоне становилось всё холодней. Вышел из строя генератор. А значит, аккумуляторы перестали заряжаться, и печка вот-вот должна заглохнуть. Мало этого, когда разрядятся аккумуляторы, машина останется без освещения. Двигатель молотить будет, если его не выключать. Если горючее не кончится. А оно обязательно кончится, его и так оставалось почти впритык до города доехать.

Выход один: возвращаться на КПП, пока аккумуляторы работают, звонить оттуда в гараж и просить привезти новый генератор. Так и сделали. В будке охранников, по крайней мере, есть тепло.

Пока дозвонились, пока те, кто должны были нас выручать, поняли положение и начали рассуждать на тему «как нам организовать Рабкрин»... В общем, много воды утекло с той поры. Сердобольные охранники предложили чай, потом и покушать предложили. Чаю мы попили, от еды вежливо и грустно отказались.

Пока длилось ожидание, в полудрёме ко мне возвращались фрагменты увиденного за эти дни. Вот, весь в снежной дымящейся пыли, проносится мимо меня с ледяного берега Хеты вездеход геологоразведчиков, увешанный трепещущими на ветру флагами, словно ёлка. Здесь и флаг России, и флаг Украины, и флаг Ямала, и флаг Таймыра, и флаг Туруханского края. А вот аккуратный вагончик маркшейдера Распопина на Сузуне. Его самого нет, он в отпуске, но есть чайник, есть две постели, стол, стулья, два больших монитора, сушилка для обуви, умывальник, масляные обогреватели — короче, всё, кроме туалета. Туалет на Сузуне — в железном синем контейнере, какие грузят на баржи в портах. Не сразу и догадаешься. А какую замечательную ароматную выпечку готовят в здешней столовой три татарки — поварихи Лола, Регина и... третью не помню по имени. Пирожки с яблоками с пылу с жару — всем понравились, не только мне.

Глаза мои полуприкрыты. В ушах — копошатся шорохи снега. Существует понятие «поющие пески», это происходит, когда песчинки под влиянием ветра трутся друг о друга. Чем больше масса текущего песка, тем выразительнее звук — от тихого писка до мелодии оргáна. Издают звуки лишь сухие пески. Люди говорят, что так говорят духи пустыни. Но снег на морозе тоже бывает сухим, как песок. Он и движется, как песок, собираясь в точно такие же барханы. И мне кажется, я слышал то, что можно назвать поющими снегами. Среди шороха прорезались тявкающие звуки. Да это уже не снег, это песцы. Перебегают с места на места, носом чувствуя: где человек — там и пища.

Прибегают они к столовой на Тагуле. Вьются около помойки. Но это — когда нет собак. Когда же возле рабочих вагончиков появляются мохнатые друзья человека, то тагульским работникам сразу понятно: опять местные кочевые ненцы «ушли в крутое пике». Выпивка — бич не только для людей, но и для их собак. Пока люди пьют, их ведь кормить некому. Вот и бегут от чумов и стойбищ к столовским поварихам: авось не прогонят, подкормят. Вот как они угадывают, что хозяева протрезвели и можно возвращаться,— загадка. Но однажды собаки вновь бегут к чумам и стойбищам. И тогда снова появляются тявкающие песцы.

Сейчас я слышу песцов. Значит, собаки вернулись. Вот они, возле ненецкого костерка на перекрёстке зимних дорог. И нарты, и олени, и хозяева их — все тут. Однако, рыбу продают шоферáм. Перекрёсток бойкий, машины на Ванкор едут часто. Правда, рыба мелковата и цена неглупая. Ненцы цены знают, не продешевят. Зато кто захочет — может с оленями сфотографироваться. За так. Приезжим — экзотика. Местным — бесплатная реклама...

Всё, хватит дремать. Пригрелся тут. Пора в дорогу. Генератор наконец привезли. Поставили уже. «Урал» бодро шумит. Рассаживаемся и едем. Руслан радостно сообщает, что генератор новенький, только пока прилаживали, все ремни порвали. Вернее, не все. Последний остался. Вот он один и крутится теперь. Последний ремень... А что, если и он по дороге выйдет из строя? Что делать будем?

Смеётся татарин. Говорит, начальник ему велел завтра на этой же машине ехать в другую «тмутаракань» — Юрхарово, в новую командировку. Так что последний ремень обязательно нас довезёт, не подведёт. Ему ведь кивать и надеяться уже не на кого, он же — последний. Доедем!