Евгений Никитин

Здравый смысл и черемша


Все началось с того, что меня поразила одна фраза в статье Кирилла Корчагина «Нос Андрея Белого» (http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2013/1/k9.html): "Именно таков, кажется, случай Андрея Полякова — поэта, претерпевшего нетривиальную и поучительную эволюцию, но все же (во многом сознательно) держащегося в последние годы в стороне от наиболее проблемных областей литературы. "
Получается, поэт как бы ищет в литературе проблемные области и давай их исследовать. А что это за области такие? А это, как сказано в той же статье, например, такие:
"Наконец, Павел Жагун в своей последней книге «Carteblanche» исследует ту промежуточную область, что возникает на пересечении подчеркнуто субъективизированной авторской поэзии и обезличивающей дигитальной техники"
Пересеклись субъективированная авторская поэзия и дигитальная техника - и тут бац! - возникла область. Павел Жагун тут как тут – немедленно исследует.
А Андрей Поляков, претерпев нетривиальную и поучительную эволюцию, все же держится в стороне. Во многом - сознательно. То есть не совсем сознательно. Можно сказать, почти бессознательно, но с какими-то отдельными проблесками сознания.
Если бы у него сознание полностью проснулось, он бы пустился в исследования, как Павел Жагун.
Осталось вручить за эти исследования Шнобелевскую премию. Например, в прошлом году группа ученых получила ее за исследование вопроса, почему Эйфелева башня кажется меньше, если наклонить голову влево.
Мне кажется, ценность исследований области, возникающей на пересечении подчеркнуто субъективизированной авторской поэзии и обезличивающей дигитальной техники даже несколько ниже.
Чтобы донести эту мысль до ценителей подобных исследований, я и стал писать эту статью.

* * *

Если бы не низкая ценность, можно было бы открыть даже целый исследовательский институт. Переманивать в поэзию из других исследовательских областей. У вас там что? а у нас - черемша. "Новый мир" сделать ВАКовским журналом. Кандидатам поэтических наук нужны публикации. В нашей стране почти все пишут стихи. Может, журнал выйдет на самоокупаемость.
Опять же - на исследования проблемных областей давать гранты.
Вот и Кирилл Корчагин туда же:"По здравому размышлению, если бы премия Андрея Белого последовательно поддерживала «инновативное» письмо, в особенности то письмо, что резонирует с современной европейской и американской поэзией, эти фигуры должны были быть отмечены."
Инновативное письмо должно быть поддержано, я так считаю. Почему в других сферах деятельности инновации поддерживаются, а в нашей сфере - нет?
Будут инновативные исследования, можно и производство наладить. Будет вклад в экономику страны.
Например, "Наталье Азаровой удалось выйти за пределы поля притяжения классического авангарда, создавая растворенные на пространстве страницы воздушные массы стиха".
Зачем, скажите, Наталья Азарова создает воздушные массы забесплатно? Я бы на ее месте задумался.
Надо отдать всем этим поэтам должное. Это какая же нужна самоотверженность, чтобы безвозмездно продвигать целую исследовательскую область, причем практически с нуля.

* * *

Я ужасно боюсь, что прочитав эти заметки, меня сочтут приверженцем партии условного традиционализма.
Из блога критика Анны Голубковой я узнал, что есть мракобесная партия условных традиционалистов и к ней можно примкнуть.
Либо ты за прогресс и эксперимент, либо за партию традиционалистов.
Я - обеими руками за прогресс и эксперимент.
Но я должен признаться. Я должен, так сказать, раскрыть свои карты.
Мне не кажется, что любой эксперимент по умолчанию оказывается удачным. Эксперимент может быть и неудачным.
К тому же я считаю, что целью поэта не является эксперимент как таковой. Поэту нужно найти свой язык, вот он и пробует, экспериментирует. Но целью поэта является создание стихотворения, а не само экспериментирование.
Если в партии прогресса считается, что первое и второе - одно и то же, то я не могу примкнуть к этой партии.
Поэтому так вышло, что я беспартийный.
Меня слегка угнетает эта двухпартийная система.
Мне кажется, что партии у нас организованы плохо. Нет настоящей партийной работы. И лидеров тоже нет. Я их не вижу.
Есть несколько критиков, которые считают себя идеологами своих партий. Но лидеров нет.
И если разобраться, в партиях, кроме этих идеологов, тоже почти никого нет. Малочисленные партии. Все это из-за плохой организации партийной работы.
Если понадобится захватить телефон и телеграф, то захватывать будет некому.
Придет пять человек из одной партии, пять человек из другой партии. Могло бы прийти по семь человек, но по двое человек из каждой партии считают, что нельзя находиться на одном квадратном метре с другими двумя. Поэтому придет по пять.
Данила Файзов выставит водку. Вот и все партийные дебаты.

* * *

Кто-нибудь может возразить: "А что же ты сам ничего не организуешь? Организуй партию здравого смысла, как Прохоров. Чего ты только иронизируешь, да иронизуешь. Это каждый может. Где твоя позитивная программа?"
Но создание каких-либо партий, пусть даже несуществующих, противоречит здравому смыслу как таковому.
Я даже не могу писать статьи подобно Корчагину или Голубковой. О плохой поэзии незачем писать. О хорошей поэзии нечего писать. Мне. Я не умею находить слова для поэзии, которая мне нравится. Мысль изреченная есть ложь.
А если бы я умел, я бы не знал, ради чего писать о поэзии. Вы скажете, чтобы привлечь к ней внимание?
А чье, собственно, внимание?
Кто эти люди, внимание которых следует привлечь? Неужели читатели журналов "Воздух" и "Новый мир"? Или, может быть, посетители литературных мероприятий? Ведь именно они - авторы и читатели подобных статей.
Как минимум, авторы. Насчет читателей у меня есть определенный скепсис.
Когда вышла моя вторая книга, о ней было написано несколько статей, как положительных так и отрицательных. Кроме этого она упоминалась еще примерно в пяти статьях.
Угадайте, кто был читателем всех этих статей?
Правильно, я.
А кому еще вздумается их читать?
Я и книжку написал и статейки прочитал.

* * *

Из сказанного можно заключить, что если я и не закоренелый традиционалист, из числа тех, кто мучает маленьких детей, то во всяком случае я им сочувствую.
Но я не сочувствую, я им завидую. У них нет никаких проблем. Традиционалист, как понятно из названия, это тот, кто пишет так, как писали до него. Или похоже.
Поэтому ни один традиционалист не признается в том, что он традиционалист.
Если составить список традиционалистов, они тут же отрекутся от традиционализма.
Мне так кажется, потому что я верю в людей.
Каждый традиционалист хочет быть новатором. В этом смысле традиционалисты ничем не отличаются от представителей конкурирующей партии.
Главный вопрос в том, как стать новатором.
С точки зрения Кирилла Корчагина, как мне показалось, надо исследовать что-нибудь неожиданное, например пересечение субъективированной авторской поэзии и дигитальной техники. Вот и готова инновация.
С точки зрения другого критика - Бориса Кутенкова, насколько я могу судить, - надо придумать какой-нибудь прием:
«Отсюда — два основных приема, на которых базируется поэтика Веденяпина: парцелляция и приемы монтажного повествования.»
Все понятно про поэтику Веденяпина. Стихи Веденяпина после этого можно уже не читать. Мы и так знаем, что в них. В них парцелляция и приемы монтажного повествования.
«На данный момент в поэзии Веденяпина, на мой взгляд, достигнут некий потолок наработанных приемов», - отмечает Кутенков в рецензию на книгу Дмитрия Венденяпина (http://magazines.russ.ru/znamia/2011/3/ku17.html).
Одним словом, поэт занимается, главным образом, изобретением приемов, пока в этом искусстве не достигнет потолка.
Думаю, если деятельность Кутенкова через 15 лет будет отличаться все той же энергией (в одном только Журнальном зале – 30 публикаций), на Олимпийских играх будет введен соответствующий вид единоборств.
Мне кажется, я тогда охотно посоревнуюсь с Веденяпиным в приемах монтажного повествования. Правда, если Веденяпин сжульничает и применит что-нибудь из самбо, я проиграю. Ведь он участвовал даже в чемпионате Москвы по самбо. У меня не будет никаких шансов.
Поэтому надо, чтобы судьи внимательно следили, чтобы никаких запрещенных приемов не использовалось. Об этом прозорливо размышляет и сам Кутенков в рецензии на книгу Валерия Лобанова (http://magazines.russ.ru/ra/2010/6/ku33.html):
«Эти стихи — с гипертрофированным чувством внутренней дисциплины — не станут увлекать читателя модными приемами, но будут пристально внимательны к своему формальному исполнению и нравственному началу.»
Оказывается, не всякий прием хорош. Нужно условиться о наборе разрешенных приемов. Чтобы никакие новомодные приемчики не разрушали целостность боевого искусства. Увлекать читателя всякими модными приемчиками не стоит. Это безнравственно.
Критика традиционалистов стоит прежде всего на страже нравственного здоровья.
Например, очень опасно что-нибудь обнажать.
«Каневский – мастер, избегающий “мастерства” и не позволяющий обнажения скрытых приемов».
Это тонкий момент. Потому и опасный. Трудно понять, что можно обнажать, а что не стоит. Каневского Кутенков хвалит за отсутствие обнаженки, а Веденяпину, наоборот, советует обнажиться:
«Вариантом побега может стать обнажение индивидуальной судьбы.»
Итак, в нашей критике на примере Кирилла Корчагина и Бориса Кутенкова можно выделить два направления.
Одно рассматривает поэзию как форму псевдонаучной деятельности по исследованию каких-то никому не нужных и заведомо высосанных из пальца областей, одни названия которых могут спровоцировать обморок у Ноама Хомски.
Другое рассматривает поэзию как форму восточного боевого искусства, в котором творчество сводится к изобретению новых приемов (но только как вариации в рамках канона).

* * *

Я заметил, что наша критика очень любит все объяснять.
Например, написал поэт: «Я маргинальные ковриги/ не заворачивал в вериги».
А критик, на случай, если мы не поняли, тут же и объяснит, что это не бред, а способ выявить семантические границы словополагания.
Например, читал я недавно статью, где сравнивался (не очень интересный для меня лично по ряду причин) поэт Андрей Бауман и (неоднозначный) поэт Ксения Чарыева.
Цитируя, на мой взгляд, высокопарные и тяжеловесные стихи Баумана («Во дни сомнений/ во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины/ словно темную воду я пью помутившийся ворованный воздух» и так далее в том же духе) критик Дмитрий Кузьмин противопоставлял их стихам Чарыевой. Например, таким: «Желвь, ужаленный жучьим же жалом жук,/ Теплый бережный жребий коротколапый,/ Изумленно сквозь нёбо твое гляжу/ На пустеющий эскалатор.»
Не самая удачная строчка Чарыевой. Но Дмитрий Кузьмин, заботясь о читателе, не способном своим слабым умишкой проникнуть за железный занавес этих жучьих жал, жалящих желвь, объясняет:
«Временная обратимость оборачивается обратимостью пространственной, взаимным переходом внутреннего и внешнего: платформа метро (гардероб тоже часто под землей, в подвале) — ротовая полость (чья? возможно, «мы смыкаемся» — это в том числе и поцелуй, и тогда один из его участников ощущает себя как будто целиком во рту у другого: «сквозь нёбо твое гляжу») — черепаший панцирь (с черепахой ассоциирует себя лирическое «я»; Чарыева использует вместо слова «черепаха» редкий архаизм «желвь», даже додержавинский, из какого-нибудь Василия Петрова, «косна желвь там сделана орлом»). Визуальная эмблема обратимости — «ужаленный жучьим же жалом жук» (акцентированная навязчиво-демонстративной звукописью), вербальная — палиндромические такс и скат, сходящие с эскалатора, как с трапа Ноева ковчега.»
Теперь читателю, видимо, должно все стать понятно.

* * *

На одном из писательских форумов проводившие очередной мастер-класс заслуженные литераторы смотрели на нас, молодых авторов, с недоумением. Они не понимали, почемы мы так мало заискиваем.
Один заслуженный литератор так прямо и спросил нас:
- Вы почему не проявляете к нам уважения?
Я клянусь, что цитирую дословно.
- Вы должны подходить к нам, просить наши автографы, - продолжил он. – Вы же хотите где-нибудь напечататься? Вы должны интересоваться нами, спрашивать, как мы живем. А вы все время проводите в баре, пьете виски. Мы, когда были молодыми, мы от старших не отставали. Мы завязывали отношения. Понимаете, о т н о ш е н и я. Мы понимали, что эти люди для нас важны. И мы для вас важны. Писатель должен в первую очередь уметь завязывать отношения.
Вот так он говорил, прямым текстом. То, о чем не говорят.
То, что, как я думал, никто не скажет вот так, прямым текстом.
Стоит ли добавлять, что ведущий того памятного мастер-класса был редактором одного из ключевых литературных журналов.
И я думаю, а что будет через 20 лет? Когда сегодняшние молодые литераторы, авторы замечательных по своей беспомощности статей о поэзии, станут редакторами толстых журналов.
Начнут производить отбор, сообразуясь со своими представлениями о поэзии…
Вы же хотите где-нибудь напечататься?

* * *

Первое. что следует ожидать в ответ на эти записанные прозой размышления – вопрос «а ты кто такой».
Открыто признаюсь, что мои попытки писать критические статьи о поэзии были настолько убоги, что я немедленно бросил это занятие. Может быть, напрасно. Возможно, их убожество было преимуществом. Так, как выглядит сегодня положение дел, из меня мог выйти маститый критик.
Но я слишком люблю вино, девушек и море.
Я зарекся писать серьезные критические статьи и предпочитаю памфлеты, претендующие разве что на занимательное чтение. Мне кажется, на здоровый смех человека, который любит вино, девушек и море, нельзя обижаться.
Но тут есть одна тонкость. Давайте я расскажу вам апокриф по мотивам сказки о голом короле.
Когда ребенок ткнул пальцем в голого короля и закричал «а король-то голый!», король услыхал этот крик и остановился. Вместе с ним замерла вся процессия – фрейлины, министры и редакторы толстых журналов. И сказал король: «А ты кто такой?»
И первый министр объяснил ребенку, что была то не глупость короля, что заставила его разоблачиться, а его художественные задачи. Что это был такой перформанс.
Вот и гадайте, кто из нас в этой сказке голый король, а кто ребенок.