Джейкоб Левин

«Зингер» и «Диамант»

Ученик пятого класса рижской гимназии, что в Агенскалнсе, Зигфрид Миезис подобрал отмычку к французскому замку своего соседа, портного Якобсона, которого забрали ранним утром две недели назад. Естественно, родственников у него уже не было, и теперь до раздела его имущества оставался один день. Дворник откладывал это мероприятие как мог. Но Якобсон уже две недели не появлялся в своей квартире, и соседи из всех остальных двенадцати квартир, расположенных на четвёртом этаже, с некоторой надеждой ждали справедливого раздела его имущества.

Из самых значительных вещей в квартире портного Якобсона были почти профессиональная швейная машина «Зингер» с чугунной рамой и ножным приводом и новый велосипед «Диамант», под кожаным седлом которого были две никелированные пружины из перевитых проволок. Маленькая динамо-машина, трущаяся о колесо, вырабатывала электричество для передней фары. На заднем крыле, чуть выше резинового брызговика, рубинами переливался круглый катафот. На педалях жёлтым янтарём горели маленькие квадратные фликеры. Как же было устоять Зигфриду? Именно эти две вещи в половине первого ночи, когда весь дом уснул, пятиклассник Зигфрид перевёз в свою квартиру, что была напротив. Велосипед на резиновых шинах катился тихо, чуть слышно тикая храповиком. Но у швейной машины были маленькие чугунные колёсики. Они создавали лёгкий шум, цепляясь за неровности на цементном полу. Поэтому дверь в квартире Весмы Нагле, которая страдала бессонницей, открылась и тут же закрылась. Но это уже было после того, как швейная машина «Зингер» исчезла в дверном проёме квартиры Зигфрида.

Через минуту сердце Зигфрида успокоилось и перестало так сильно стучать. Он остановился. Он перестал бояться, что разбудит спящую мать.

Зигфрид не знал, что уже два дня его одноклассница, вечно сопливая Айна Пилиня, после школы пишет своим каллиграфическим почерком без точек и запятых на маленьких бумажных квадратиках, вырезанных из школьной тетради: «плащ габардиновый серый», «шляпа фетровая зелёная», «два одинаковых подсвечника», «зонтик», «кресло», «очки»… Замок в квартире Якобсона для неё  открывал ключом её дядя, дворник Антон Мейлунс. Он же и закрывал его, когда она заканчивала работу. Одинаковые бумажки с названием вещей она потом скатает в маленькие рулончики и положит в деревянный ящик от сливочного масла. Всю эту справедливую лотерею организовал дворник, он же отвечал за её проведение. Всего вещей было 159, по 13 на каждую квартиру. Привилегию участвовать в лотерее имели только двенадцать квартир четвёртого этажа. Дворник Мейлунс был весёлым, честным и бесхитростным человеком. Его любили все жильцы дома №15 по улице Акменю. Даже портной Якобсон был одним из тех, кто хранил второй ключ от своей квартиры у него. 

Когда по утрам на двор привозили огромную плоскую подводу, доверху заставленную ящиками со стеклянными сифонами с сельтерской водой, он стоял рядом и терпеливо ждал, пока лошадь не опорожнит свой желудок. Он никогда не мешал лошадям. Если лошадиные «яблоки» падали мимо мешка, подвешенного для этой цели, он быстро нагибался и подставлял совок. Иначе мгновенно прилетят воробьи, начнут выклёвывать из навоза овёс и растащат всё это по двору. В такой ситуации любой дворник начал бы злословить, но не Антон Мейлунс. Он радостно говорил, обращаясь ко всем:«Lai dzivo zirga un zvirbulis un setniekam buz darba!», что означало «пусть живут лошадь и воробей, и дворникам будет работа».

Все мужчины дома №15 на улице Акменю всё же тайно подумывали о новом велосипеде, а женщины – о швейной машине. И вот всё это исчезло накануне раздела имущества Якобсона.

            Когда утром, проснувшись, мать увидела «Зингер» и «Диамант» у себя в квартире, она на мгновение лишилась дара речи. Зигфрид стоял посреди комнаты и улыбался идиотской улыбкой её покойного мужа.

            – Велосипед мне, а швейная машина тебе, мама, – торжественно сказал он, и слюна капнула у него изо рта.

– Что ты опять наделал, идиот! Убирайся отсюда! И уноси эти проклятые вещи! Какой позор! Мой сын вор! Даже твой глупый отец всегда говорил: «не кради, где живёшь!». Ты что, забыл, что тебя вот-вот отчислят из гимназии за прогулы и неуспеваемость? Что ты будешь делать зимой? Опять ровнять ржавые гвозди?

– Но ты же сама говорила, что зря платишь деньги в гимназию. Значит, мы на этом сэкономим.

 – Сейчас же унеси это всё отсюда! Я этого видеть не могу. Я работаю в пекарне по десять часов, не присев, все время на ногах, но никогда ни одной булочки себе не взяла!

– Но ты же сама говорила, что у тебя крепкие ноги.

– Идиот.

– А ещё ты говорила, что если бы у тебя было чем, то ты бы сшила себе телогрейку из овечьих шкурок. Помнишь?

Зигфрид помнил всё.

– Швейная машина овечьи шкурки не шьёт, нужна скорняжная. А ты что, притворяешься или не видишь, что я уже два года хожу ногами по этим шкуркам? Как ты думаешь, из чего сшит коврик около моей кровати? Уноси это всё отсюда, идиот!

– Прямо сейчас?

– Да, прямо сейчас! Хотя нет, стой! Ночью выбросишь всё на свалку, чтобы никто не видел!

– А как я покачу по ступенькам швейную машину?

– Как хочешь.

Мать прислонила велосипед к стенке, положила на него подушки и сверху простыню, швейную машину накрыла расшитым полотенцем, а затем по краям поставила горшки с цветками.

–У меня нет больше времени, я ухожу на работу. Не забудь, сегодня лотерея. И смотри, не проболтайся про вещи. Тогда нам нужно будет от стыда переехать в другой район.

– Давай переедем, ты же говорила, что тебе нравится Юрмала.

– Как ты мне надоел, идиот. А теперь ты ещё и квартирный вор! Позор!

Зигфрид вздрогнул, на глаза навернулись слёзы.  Стыд душил его.

– Я не вор! – закричал он и в бессилии стукнул ногой по старому дивану. – Я зарабатываю деньги!

У Зигфрида были светло-голубые глаза и редкие белёсые волосы, всегда аккуратно причёсанные «на пробор». Он не был идиотом, скорее – глуповато-наивным. Он уже имел постоянную летнюю работу, она досталась ему от покойного отца. Недалеко от Понтонного моста на левом берегу Даугавы была маленькая бухта – стоящая неподвижно вода с грязной пеной, заваленный гнилыми щепками и пустыми коробками от сигарет берег, старый вросший в песок буксир и несколько наполовину затопленных древних лодок и шведских барж. Одна из них почти полностью лежала на песке. Гнилые доски от обшивки этих судёнышек когда-то были накрепко прибиты шведскими гвоздями к деревянным шпангоутам, но теперь едва держались. Вот эти гвозди и нужны были Зигфриду. Это были не круглые и не квадратные гвозди, а плоские. Такие гвозди давно были в Латвии редкостью, как, впрочем, и сами дощатые баржи. Но некоторые перевозчики грузов в Риге и в Болдераене не желали избавляться от этих древних судёнышек и по-прежнему пользовались ими. Они постоянно требовали ремонта, протекали, раздражали хозяев, вызывали смех у стоящих на берегу, но работу свою делали исправно. Плоские шведские гвозди упрямо не хотели сдаваться. Потребность в гвоздях была невелика и падала с каждым годом. Казалось, они могли быть легко заменены дешёвыми круглыми гвоздями, но это было не так. Круглые почему-то быстро пропускали воду, расшатывались и ржавели.

Ответ на это явление лежал, наверное, где-то в физике, но это не интересовало Зигфрида, он этого не знал, хотя замечал, что и копыта у лошадей тоже подковывают почему-то плоскими гвоздями. Раз или два в неделю он брал молоток, плотницкие клещи, маленький ломик и отправлялся в бухту за гвоздями. Он приносил гвозди в свой сарай и ровнял их медным молотком на чугунном колоснике от паровоза, принесенном откуда-то ещё отцом, затем прямые гвозди клал в прочный дубовый ящик и посыпал их песком. Зелёный ящик от патронов Первой Мировой войны был подвешен за верёвку к стропилам сарая. Потом он несильно раскачивал его и ударял о столб в углу сарая. «Сотрясение песка очищает гвозди от ржавчины», – так говорил его покойный отец. Иногда Зигфрид менял песок. Когда плоские гвозди приобретали товарный вид, Зигфрид связывал их вместе по пятнадцать штук.

В прежнее время отец продавал гвозди на Агенскалнском рынке по субботам, стоя, чтобы не платить за место. Он просил двадцать сантимов за связку, иногда уступал. Но Зигфрид не мог сосчитать, сколько это будет в пересчете на новые деньги, это менялось каждый день, поэтому он был доволен тем, что ему заплатят. Покупатели уже узнавали его.

Сегодня была суббота, он хотел пойти на базар. Он совсем забыл, что должна была состояться лотерея, потому что после того, что утром сказала ему мать, это было уже не таким важным для Зигфрида событием. Он вышел в коридор, прислонился к стенке и стал внимательно слушать, о чём говорят соседи. Соседи толпились у дверей квартиры Якобсона. Они уже знали о пропаже. В их глазах был вопрос: куда девались «Зингер» и «Диамант»?

 

Дворник, честный Антон Мейлунс, был просто раздавлен ужасным ночным происшествием. Айна со слабой надеждой и жалостью смотрела на своего дядю.

Немного ненормальная, со своей вечно обострённой честностью, Весма Нагле предлагала зайти к ней в квартиру и убедиться, что вещей там нет. Она предлагала это каждому соседу по отдельности:

– Прошу!

И указывала на свои двери. Кто-то сказал:

– Какой смысл заглядывать в квартиры в десять утра, если ЭТО произошло ночью? Кроме того, это унизительно.

 Старичок, оркестровый музыкант из угловой квартиры, едва шевеля губами шептал:

– Какое ужасное происшествие, какой позор... У нас в доме этого не было уже пятнадцать лет. С 1926 года…

– Вы имеете в виду русскую старушку Мельникову с первого этажа или кого-то другого? – вмешалась толстопятая соседка-хозяйка рыбной лавки.

– А что сделала старушка Мельникова!? – наперебой заверещали две квартирантки с другого этажа, непонятно что искавшие среди соседей. 

– Когда в начале холодной зимы 1926 года господину Аболтыньшу привезли и сгрузили у его около сарая отопительный уголь, она в сумерках приходила туда с кошёлкой и носила его к себе. Если бы её не заметил хозяин, неизвестно, сколько кошёлок с углём унесла бы эта старушка Мельникова, – сказала толстопятая соседка.

–  Но когда её назвали воровкой, она повесилась.

            – Она была русская? – спросили обе квартирантки одновременно.

Кто-то заметил:

–Русская бы не повесилась.

– Она была русская, учительница, но потом она заболела, а дети её бросили, – сказал старичок-музыкант.

– Болезнь никогда не оправдывала воровства, – назидательно сказал школьный учитель географии. – Кто знал, как жил покойный Аболтыньш, у которого старуха Мельникова крала уголь? Тот, кто этой ночью украл «Зингер» и «Диамант», скорее всего, был латышом, и он украл эти вещи у латышей! Да, да – у латышей! Мы, латыши, – жестокий, но очень справедливый народ. Поэтому воровство среди нас – отвратительная случайность.

Это был камень в огород единственного на этаже цыгана. Но сказанное учителем понравилось всем, и все с ним согласились.

Мудрее всех оказался электрик Калныньш:

– Тот, кто украл велосипед и швейную машину, плохо читал Библию: «Нет ничего тайного, что не стало бы явным». Что может сделать с нашими вещами воришка? Использовать эти вещи в доме нельзя. Если он попытается их продать, тут мы его и накроем. Как это произойдёт, я не знаю. Возможно, он попадётся, когда будет их перевозить на другое место или когда будет расклеивать объявления о продаже. А может быть, его опознают на базаре?

Отец Фабиан Адамсон, католический священник, живший в собственном доме в Межапарке, всё это внимательно слушал. В доме на Акменю, 15 у него жила сестра, и это было его второе место проживания, потому что католическая церковь, где он уже двадцать лет окормлял своих прихожан, была недалеко. Он считал, что с точки зрения простых христиан, толпящихся у дверей портного Якобсона, их претензии очень обоснованы и справедливы, ведь совесть их открыта и совершенно чиста. Соседи были справедливо возмущены поступком ночного вора, и это было очень естественно для них. Однако как это сочеталось с тем, что все они прекрасно знали: еврея Якобсона  расстреляли в Румбульском лесу такие же, как они, латыши? Это несколько смущало католического священника. Но соседи дружно молчали об этом.

Священник Адамсон немного устал и хотел поскорей прекратить этот балаган, который уже начинал действовать ему на нервы, поскольку приобретал национальную окраску. В квартире рядом с ним жил племянник цыганского барона со странным именем Август-Вильгельм. Никто, кроме католического священника и, конечно, самого цыгана, не знал о том, что со дня на день шуцманы увезут его в Румбульский лес и с дыркой в голове закопают вместе с евреями. Идти Августу-Вильгельму было некуда, поэтому он просто обреченно ждал своей участи. Священник же хотел быстрее покончить с этим болтливым сборищем еще и потому, что его уже интересовало, кто будет новым жильцом рядом с ним в освобождённой квартире.

Вдруг толпа соседей расступилась, увеличившись на ещё одного уважаемого человека. Появился бывший редактор журнала «Перконкрустс («Свастика») для детей» – доктор Екумс. Бывшим редактор был потому, что Имперское министерство народного просвещения и пропаганды Германии недавно по приказу самого Геббельса, нациста №3, закрыло его журнал из-за крайнего латышского национализма. Это был парадокс! Журнал был создан в конце июня 1941 года, прожил без году неделю и стал библиографической редкостью. Доктор Екумс поздоровался с отцом Фабианом, взял его под руку и увёл в другой конец коридора.

            – Обратите внимание на наших соседей, дорогой отец Фабиан. Где их христианская добродетель? Сейчас они собираются делить вещи покойного Якобсона. Они все знают о его смерти, но ни слова об этом не говорят. Что они хотят найти в его квартире? Ведь в ней уже побывали ребята Виктора Арайса*.

– Что поделаешь, дорогой доктор, таковы сегодня нравы секулярного мира. Толпа слепа, подла и глупа. Нравственность толпы всегда гораздо ниже нравственности одного индивидуума. Вам не приходилось знакомиться с работами Густава Лебона о психологии толпы?

– Как же не приходилось? На втором курсе университета читал. Его мысль можно сформулировать просто: «один человек всегда умнее толпы людей». Надеюсь, вы не причисляете себя к толпе?

– Хвала творцу, Вы абсолютно правы, я себя не причисляю к толпе, дорогой доктор.

– Тогда что же вы делаете у дверей квартиры еврея Якобсона?

Это был удар ниже пояса.

– А вы?  – ответил обиженный священник.

– Хм-м…Да, да, конечно. Все мы…

– Однако пора начинать, – сказал священник и посмотрел на карманные часы. Он опустил голову и глубоко вздохнув, хорошо поставленным, скорбным голосом, произнёс смиренно и глухо:

            – Начнем лотерею, господа, проходите в квартиру Якобсона.

            Всё это время Зигфрид внимательно слушал разговоры соседей, боясь пропустить самое главное. Он первым вошёл в квартиру Якобсона и постепенно, по одной, вытащил все тринадцать свёрнутых Айной бумажек, которые ему причитались. Он получил  тумбочку, эмалированный умывальник, синий шерстяной отрез, пачку шаблонов и 

 

           *Виктор Арайс  латышский коллаборационист,  создатель и руководитель так называемой «команды Арайса», причастной к убийствам десятков тысяч мирных жителей, в первую очередь, евреев.


лекал для раскроя материала, кухонный нож, коробку со свечами, маслёнку с маслом – наверное, для смазки велосипеда или швейной машины, резной стул, одеяло, крохотную серебряную рюмку и несколько простынь. Всё это он перенёс в свою квартиру и положил на пол у дверей. К этому прибавилась зелёная фетровая шляпа и чайник из вещей, которые по непонятной Зигфриду причине раздавал всем сосед Август-Вильгельм.

То, что Зигфрид узнал сегодня о своём поступке, сводило его с ума. Оказывается, он единственный латыш-вор, который украл у своих же честных соседей их собственность. Что делать? Пойти в понедельник в лютеранскую церковь и поговорить со священником, отцом Маркусом Шварцбахом и всё ему рассказать? А может, сначала всё рассказать дворнику? Нужно было как можно скорей поделиться с кем-то более умным. «Вор, вор, вор…» – стучало у него в висках.

Вдруг в дверь позвонили.  Его сердце ёкнуло.  Зигфрид втянул голову в плечи и открыл двери. На пороге стояла девочка Айна. Зигфрид знал, что она была влюблена в него. 

– Заходи, Айна.

            – Я ненадолго, – сказала Айна и вошла. – Вот тут две чёрные бархатные шапочки. Их никто не взял, возьми их, может, пригодятся.

– Послушай, Айна, я хочу доверить тебе очень важную тайну, но сначала ты должна поклясться мне кровью Иисуса Христа, что никто эту тайну от тебя не узнает. Даже твой дядя.

– Нет, кровью Иисуса Христа не могу. И не проси больше.

– Хорошо, тогда поклянись, что примешь смерть, если проговоришься.

– Клянусь, – сказала Айна и подняла правую руку, – только говори поскорее, мне надо идти.

– Айна, велосипед и швейную машину взял я. Они стоят здесь, вот они.

– Ты взял! – вскрикнула Айна и крепко зажала рот ладонью, как бы боясь проговориться или вообще выпустить какие-то слова. – Зачем ты это сделал?

– Сам не понимаю…

– Знаешь, Зиги, если бы я не поклялась тебе страшной клятвой, я бы сейчас пошла и всё рассказала дяде Антону.

В это время пришла с работы мать Зигфрида. Айна поздоровалась с ней и тихонько ушла. 

Приход Айны облегчения Зигфриду не принёс.  Чтобы разрядить обстановку, Зигфрид спросил у матери:

– Мама, а почему повесилась старуха Мельникова?

– Потому, что у неё была совесть, – ответила мать. – А зачем тебе это? Ты лучше расскажи, как прошла лотерея.

Зигфрид начал рассказывать. Мать в это время перебирала вещи портного Якобсона. Потом она сказала, что решение пойти к священнику самое правильное:

– Нужно пойти к отцу Маркусу, он в молодости был школьным учителем и знает, как нужно говорить с такими, как ты.

Зигфрид с трудом дождался понедельника и в половине восьмого утра уже был у входа в  лютеранскую церковь. Богослужение ещё не началось, и священник только поднимался по ступеням.

            – Что тебе здесь так рано нужно, мальчик? Почему ты не в школе?

            – Я украл велосипед и швейную машину, – сказал Зигфрид.

– Ты поступил очень плохо. Ты должен первым делом вернуть эти вещи их хозяину, а потом возьмёшь Библию, откроешь «Второзаконие», пятую главу и прочтёшь параграфы 17,18, 19 и 20. Сделаешь это 50 раз. Только читай с чувством, не спеша, и думай, о чём ты читаешь. Теперь иди. Да, где ты живёшь? Я должен поговорить с твоими родителями, пусть они придут.

– Но у этих вещей нет хозяина.

– Так не бывает. А где он?

– Соседи говорят, что его отвезли в Румбулу, положили в яму и закопали.

– Как закопали? А-а-а, понимаю....

Священник замолчал, потом достал платок и начал медленно протирать запотевшие очки.

– Как тебя зовут, мальчик?

– Зигфрид.

– Придёшь завтра, в это же время. Сейчас я занят. Я должен подумать.

Зигфрид ушёл.

– Да, попал ты в историю, – сказала вечером мать.

Утром Зигфрид опять был в церкви. В половине восьмого у ступенек остановился автомобиль и из него вышел отец Маркус. Зигфрид пошёл ему навстречу.

– Что тебе здесь так рано нужно, мальчик? Почему ты не в школе? – опять спросил священник.

            – Вы у меня вчера это уже спрашивали.

– Ах, да, велосипед и швейная машина. Их некому вернуть... Послушай, мальчик, с кем ты живёшь?

            – С матерью.

– Сколько она зарабатывает? 

– Я не знаю. Но раньше она зарабатывала два лата и пятнадцать сантимов.

– Слушай меня внимательно: никому ничего не говори, оставь эти вещи себе. И молись за упокой души хозяина этих вещей, я забыл, как его зовут.

– Я вам его имени не называл, его зовут Тоби Якобсон.

– Тогда как хочешь, можешь не молиться, кажется, он еврей.

 

                                                                 ***

Прошло семьдесят лет. Долгие годы Зигфрид Миезис проработал истопником  на фабрике «Текстилиана». Жениться не пришлось. Айна с мужем умерли двадцать лет назад. Потом умерла их дочь. Из всех жильцов, которые могли знать про «Зингер» и «Диамант», оставалась только одна, её внучка. Но и она недавно скончалась. Вещи по-прежнему стояли на том же месте, где их когда-то оставила мать Зигфрида. 

...Однажды он достал альбом с фотографиями матери, раскрыл его и погладил фотографии старческой рукой с синими жилами.  На последней странице лежала сложенная вчетверо пожелтевшая газета «Rigas Bals» от 29 февраля 1998 года. Он развернул ее и обнаружил объявление, обведенное карандашом, о том, что кто-то для театрального реквизита покупает у населения старые велосипеды и швейные машины. Там же был телефон.

Зигфрид не понимал, что это уловка и что театр никогда не получит этих вещей, потому что за старые велосипеды «Диамант» и за швейные машины «Зингер» коллекционеры антиквариата платят очень высокие цены.

            Хотя объявление было помещено в газету много лет назад, но он всё же позвонил из телефона-автомата и со свойственной ему прямотой и бесцеремонностью недалёкого человека сразу сказал:

– Это театр? У меня есть один велосипед «Диамант» и одна швейная машина «Зингер».

– Нет, вы случайно попали в банк. Но мы покупаем и такие вещи, – торопливо ответил женский молодой голосок. – Сколько вы хотите?

            – Я отдам бесплатно.

– А где вы живёте?

            Зигфрид объяснил.

– Мы приедем быстро.

Через час во двор въехал старенький «пикап», а ещё через минуту в дверь позвонила молодая пара. Всё было уложено в автомобиль.           

На стёртом и вылинявшем от времени полу остались два тёмных пятна. Последняя память о портном Якобсоне. Зигфрид Миезис остался один в огромной пустой комнате. Он опустился на старый диван, вытянул ноги, сердце его билось всё медленней и медленней. Он, как в детстве, безмятежно погрузился в сон. Во сне к нему уже спешил худой седобородый старик с чёрной бархатной ермолкой на голове и со связкой отмычек на верёвочном поясе. Зигфрид узнал портного Якобсона.

            – Нет, я не Якобсон, – прочёл его мысли старик. – Я просто похож на него. Меня зовут апостол Пётр.

 

Джейкоб Левин эмигрировал из Риги в Нью-Йорк около 40 лет назад. Несмотря на то, что по образованию он инженер по обработке металлов, всегда интересовался историей и знает ее на профессиональном уровне. Основная тема его произведенийХолокост и судьбы людей в период и после оккупации Прибалтики.

Левин широко известен и как эксперт по средневековому  оружию, и как дизайнер и изготовитель художественного оружия и миниатюрных изделий, механизмов из металла и различных драгоценных материалов. Существует более 30 публикаций на английском, итальянском и французском  языках о его художественных работах.  

Книги, изданные в США: «Удо и странные предпочтения Боргманов», «Встреча в ньюйоркском сабвее», «Encounter in the New-York Subway» (на английском). Готовится к выходу его книга на французском и русском языке под условным названием «Ньюмен», а также полный сборник его рассказов на русском языке.