Владимир Резник

58 секунд

Станиславу Петрову, оперативному дежурному командного пункта системы предупреждения ракетного нападения в части Серпухов-15. Случайному человеку, предотвратившему «случайную» ядерную войну.



1

Отправить четырнадцатилетнего парня на всё лето подальше — родителям, конечно, одно удовольствие. И доводы всегда найдутся — и каждый год одни и те же: «на свежий воздух, на природу, не торчать тебе же в душном городе!» Раньше хоть в разные лагеря отправляли — там ребят-одногодков было полно, и компанию всегда можно было подобрать по вкусу — а сейчас что? Торчать два месяца на ранчо посреди Аризонской пустыни, заросшей кактусами, да ещё в компании старухи, которая вдруг вспомнила, что у неё есть внук? Родители! У вас совесть есть? За что? Я что — столько хлопот вам доставляю? Не трогайте меня — дайте жить спокойно! Не дают. Наверно, проблема в том, что я слишком покладист. Устроил бы скандал, истерику, ушёл бы из дома, натворил бы чего-нибудь, и побоялись бы меня засылать одного в эту чёртову глушь. А так что — поныл вечер, повозмущался тихо и вот сижу, как миленький, на крыльце бабкиного дома — закатом любуюсь. Вернее, делаю вид, что любуюсь — плевал я на этот «сказочный» закат. Ну, солнце, ну, садится себе в кактусы, похожие на огромные жирные трезубцы с длиннющими шипами, прям как иголки от шприца. А небо такое багрово-красное делается, будто накололось солнце об эти самые шипы и залило его кровищей. Ну и что? Ну, ладно — не такая тут и пустыня — это я немного перегнул от расстройства. Вон слева, на востоке, совсем рядом, горы: голые, мрачные и такие высокие, что цепляют облака — верхушки частенько бывают накрыты белыми густыми шапками. А может это облака здесь такие низкие — иногда они спускаются с гор и накрывают долину, и тогда кажется, что небо легло на землю и придавило её, и от этого даже дышать становится трудно — хотя, наверно, мне это только кажется. Мамаша говорит, что я слишком впечатлительный.

Вот, опять старуха кричит — меня ищет. Честно говоря, не такая она и старуха — то есть, конечно, она старая — всё ж папашина мать, но выглядит, как кавалерийский офицер из вестерна: высокая, крепкая, спина прямая — вовсе на папашу не похожа. Вернее, он на неё. Ни внешностью, ни характером — он размазня. Мамаша его гоняет, как хочет — попробовала бы она на бабку голос поднять. Кстати, папаша что-то такое упоминал, про армию: то ли бабка служила, то ли дед покойный — не запомнил я. А ходит все время в джинсовом комбинезоне на лямках и в армейских ботинках — ни разу ещё её в юбке не видел. А уж когда Мэгги — да, забыл сказать, что её, мою бабку, зовут Мэгги — так вот, когда она на лошадь вчера вскочила и понеслась, так я прямо сомлел — ну и бабка у меня, думаю. Она и меня хотела на лошадь загнать — но это уж дудки — еле отбился. А вот то, что ключи от старенького джипа дала, да ещё и своего приятеля-шерифа предупредила, что б не трогал, если на дороге увидит — вот за это спасибо. У них тут в деревне пацаны с десяти лет за рулём — привычные. А в городе меня папаша только на маленькой пустой площадке за руль пускал, да и то всю машину плакатиками оклеил: мол, осторожно, ученик за рулём. Хотя вожу я не плохо — уж точно не хуже, чем он.

— Да здесь я, здесь, — вот раскричалась.

— А, вот ты где. Джош, — Джош, Джошуа — это меня так зовут. — Съезди, пожалуйста, завтра с утра пораньше в супермаркет. Я тебе список дам, что купить. Новые постояльцы приезжают, а у меня продукты заканчиваются.

2

Супермаркет у них тут — смех один. Лавка придорожная. Всё у них тут в деревне называется по-настоящему, а выглядит, как недоделанное. И бизнес бабкин — тоже курам на смех. «Постояльцы» — как будто у неё целая гостиница тут. А на самом деле пансион на три комнаты. Да и откуда тут туристам взяться в этом захолустье — так, проезжие коммивояжёры. Переночевать — и дальше — в сторону цивилизации.

Метис Хаиме — хозяин супермаркета, он же единственный продавец и уборщик — помог мне найти всё по бабкиному списку. Каких-то кукурузных хлопьев, что она заказала, не было, и он посоветовал взять вместо них другие, похожие — ну, я и взял. Я уже расплачивался на кассе бабкиной кредиткой, когда он и спрашивает:

— А скоро ведь День независимости, четвертое июля. Ты подарок то бабушке приготовил?

Я посмотрел на него как на ненормального, но промолчал и только плечами пожал. Совсем он тут на жаре от скуки с ума съехал. Моя бабка, она что — настолько старая, что ещё в той войне участвовала или в какой-то другой? Вот клоун. На обратном пути я нагнал Луиса и Мэй — они брат и сестра. Живут тут неподалёку, на большой ферме, а вокруг сплошные кукурузные поля. На этих полях и родители ихние вкалывают, и пяток мексиканцев нелегальных, да и их самих припахивают в сезон. Я с ними познакомился в первый же день, как сюда был сослан — ничего ребята. Они топали вдоль дороги с удочками — шли к озеру, а это мили три — рыбачить. Им лет по 13-15, и я так и не знаю, сколько и кому. Мамаша у них индианка, а отец мексиканец. Здесь вообще полно мексиканцев. Ведь эти края Америка купила у Мексики давным-давно — лет сто пятьдесят назад. Честно купила и даже денег кучу заплатила — на них сейчас, наверно, даже квартиру на Манхэттене не купишь. Я про это работу в школе писал. Так вот, шли они порыбачить на озеро — тут несколько таких озёр в округе — выглядят, прямо, как оазисы в пустыне. Едешь себе, едешь по горячей, щетинистой от кактусов и колючки каменной равнине и вдруг раз — и на тебе: пальмы, озеро, прохлада, и даже рыба в озере есть. Ну, я и подвёз их — всё равно по дороге. А Мэй — вот нахалка — сказала, что за это она меня поцелует, но не сейчас, а как-нибудь потом. Она вообще смешная девчонка эта Мэй. Волосы чёрные, тяжёлые и глаза такие же: чёрные-чёрные и блестят, как маслинки, только что вынутые из рассола. И ходит мягко, как кошка — настоящая индианка. Я бы с ними остался порыбачить, у них и удочка была лишняя, но побоялся, что бабкины продукты протухнут: солнце уже поднималось и становилось жарковато.

Когда я подъехал к дому, бабка как раз рассчитывала последнего постояльца — какого-то толстяка из Сан-Диего, который тут что-то то ли устанавливал, то ли продавал в ближайшем городишке и загостился у нас надолго — аж на три дня. Бабкина единственная работница, индианка с каким-то хитрым именем — его никто выговорить не может, и потому все зовут её Салли — убирала номер и что-то напевала: такое заунывно-тягучее, у меня аж зубы заныли. Я распихал продукты по полкам холодильника и собрался уже улизнуть, взять удочку и поехать на озеро к ребятам, но бабка меня опередила.

— Джош, вот хорошо, что ты вернулся. Я сейчас закончу, и помоги мне, пожалуйста, во дворе. С компрессором что-то не в порядке, и шланги для полива надо развернуть и подключить.

И мягко просит, а не откажешь. И голос вроде ласковый, и «пожалуйста», а все одно чувство такое, как будто приказание отдаёт.

Ну, я и поплёлся во двор. И только сошёл с крыльца, как зацепил миску Айка. Айк — это бабкина собака — молодой совсем и пока ещё небольшой кобель неизвестной породы. Бабка говорит, что это знаменитая «мексиканская голая», но я так думаю, что в предках у этого урода побывали все окрестные собаки и даже койоты — уж больно он страшненький. Я сразу спросил у бабки: почему Айк? Уж не Эйзенхауэр ли имелся ввиду? Но она только хмыкнула и не ответила. Я с ним вроде с первого дня сдружился, подкармливал, хоть собак не слишком люблю, и что ему сейчас в дурную голову взбрело — не знаю. Может, решил, что я его миску с едой забрать хочу — на косточки свежие покушаюсь, да только кинулся он на меня молча и вцепился в ногу пониже колена. Хорошо ещё, что с утра, когда я выезжал, прохладно было, и одел я плотные джинсы, а не шорты, как обычно. Так что прокусить штанину Айк не смог — щенок ещё — но синяк здоровенный у меня там будет точно. Я заорал, тряхнул ногой и отшвырнул его в сторону. Он не бросился снова, а зарычал, забился в угол между крыльцом и домом, и затаился там. И тут из дома выскочила бабка. Быстро осмотрела мою ногу, успокоилась. Потом взяла палку из связки, заготовленную на подпорки под ветки, и протянула мне:

— Один раз, но крепко, чтоб почувствовал.

Я взял палку. Айк смотрел на меня из угла, уже не рыча, а так, тихо взрыкивая, чуть ли не поскуливая. Я сделал шаг к нему — он отпрянул ещё глубже, пытаясь вжаться в этот угол, сжаться в комок. Он понимал, что натворил что-то и ждал расплаты. И я не смог.

— Не хочу.

Она взяла палку у меня из рук, внимательно так посмотрела мне в глаза, наклонив голову, и внятно, чётко, разделяя слова, сказала:

— Джош. Он должен знать, кто хозяин. И он должен понимать, что ни один его выпад — ни один — не останется безнаказанным. Если ему хоть раз что-то сойдёт с рук — он повторит это снова. Только неизбежность, неотвратимость наказания может остановить — что собаку, что человека. Запомни это.

Я стоял столбом, не шевелясь и ничего не отвечая. Замер, даже про боль в ноге забыл, а она шагнула вперёд и врезала бедному Айку по хребту. Не размахиваясь, резко и хлёстко, так что он взвизгнул, заскулил, но не бросился на неё, а ещё глубже вжался, забился в угол. Потом бросила палку и молча ушла в дом. Я смотрел, застыв — и ничего не понимал. Это были не её слова. «Неизбежность, неотвратимость» — так не говорят на Аризонском ранчо. Это язык другого мира: книжный язык. А вот книг в доме я что-то пока не видел. Журналы всякие, да, лежат на столике возле телевизора, ещё старые рекламные буклеты, каталоги — но эти слова не оттуда. Вот палка — это было понятно, остальное — нет.

3

Они путешествовали по Америке уже вторую неделю. Начали с Сан-Франциско. Прямого рейса из Москвы не было, летели с пересадкой во Франкфурте, жутко устали и, добравшись до гостиницы, сразу завалились спать. Ранним утром их разбудил весёлый гул старого порта, куда выходили их окна, и смыл прочь всю тяжесть перелёта, а так любимые обоими устрицы и местная кулинарная достопримечательность: густой суп из мидий, поданный в хлебных горшочках, вытеснили ноющее чувство в желудке, что всегда оставалось у него после самолётной еды и преследовало по нескольку дней. Они всласть нагулялись по этому странному городу, так не похожему на все остальные города, в которых им приходилось бывать. Съездили в винный тур в виноградную долину Напа, напробовались и накупили местного сухого вина и на пятый день неторопливо двинулись на юг, на арендованной в аэропорту машине с откидным верхом. Они поехали по вьющемуся вдоль берега знаменитому шоссе №1, останавливаясь на ночь в номерах с окнами на море, дыша пряным воздухом побережья и засыпая под суетливые семейные свары морских котиков. Он хотел проскочить Лос-Анджелес, обогнуть его стороной, но она так по-щенячьи поскуливала и просительно заглядывала в глаза, что он не смог отказать, и пришлось немного изменить намеченный маршрут и проехать по Сансет — Бульвару и даже остановиться, скрепя сердце, на полчаса на аллее знаменитостей в Голливуде. Потом, не доезжая до Сан-Диего, они свернули вглубь континента и поехали на восток. Он тщательно готовился к любой поездке и точно знал, что хочет увидеть. Даже зайдя в музеи, не бродил, глазея по сторонам, а целенаправленно шёл в нужные залы, смотрел то, зачем приехал — и уходил. Она удивлялась: стоило ли лететь через полмира, что бы посмотреть две картины из всей огромной коллекции, но спорить не решалась. И сейчас он знал, зачем едет в эту глушь, куда редко забираются туристы, тем более из-за океана, а вот ей объяснил как-то туманно. Сказал только, что задержатся они на пару дней, в одном интересном ему месте по дороге. А оттуда уже поедут в аэропорт неподалёку и с пересадкой в Нью-Йорке полетят домой. И гостиница, вернее Bed and Breakfast — был выбран не случайно. На него было несколько положительных отзывов в блогах, плюс стоял он близко к тому месту, куда он стремился, и ещё — они оба любили маленькие пансионы. Уютный, домашний и совершенно чужой быт был притягателен для обоих, не имевших своего: они жили порознь и встречались только на время отдыха. Быт обоих был неполон, прост и неуютен. Он, похоронив жену несколько лет назад, и она, недавно выставившая за дверь третьего мужа, жили одиноко, отдельно и съезжаться не планировали.

Когда навигатор привёл их к дверям пансиона, был уже вечер. Солнце успело спрятаться за далёкими холмами, но небо было ещё ярко-бордовое, и, несмотря на то, что облаков не было, ни одна звезда пока не могла пробиться через эту кровавую завесу. Отсветы всех оттенков красного заливали округу и, как фонарь в фотолаборатории, подкрашивали собой всё: от белой, выжженной почвы до тёмной зелени кактусов.

— Красота какая, — вздохнула она.

— Жутковато, — буркнул в ответ он. — Зловещий какой-то закат. Тревожный.

— Да ну тебя, — засмеялась она. — Всё б тебе меня пугать. Ты специально — знаешь ведь, что я теперь спать не смогу.

— Ты-то, — ухмыльнулся он. — Ещё как сможешь. Через час уже дрыхнуть будешь.

И оказался, конечно, прав. Через час она, поужинав оставшимися бутербродами и сухим вином, наплескавшись под душем, сладко спала на огромной кровати с металлическими шишечками по углам, выронив из рук так и не открытую книгу.

А ему не спалось. Он вышел перед сном покурить на длинную, во весь дом веранду, и засиделся, любуясь обсыпавшими небо крупными яркими южными звёздами. Они вспыхнули, проявились и заполнили весь небосвод, как только погасли последние всполохи уползшего глубоко под горизонт солнца. Ему понравилась хозяйка, крепкая женщина лет шестидесяти пяти, которая быстро оформила их, показала, где будет накрыт завтрак, и, пожелав спокойной ночи, исчезла. «В провинции ложатся рано» вспомнилось ему. Было в ней, в её повадке, в манере отвечать на вопросы что-то знакомое и странно близкое. Он ещё раз представил её походку. Вспомнил, как она развернулась за стойкой, когда доставала ключ от номера, и засмеялся:

— Ну, конечно, армия, — у неё так и не выветрившаяся с годами военная выправка. Откуда? Наверно, показалось, — решил он, сунул в пепельницу потухшую сигарету и пошёл спать.

4

Он бежал по узкому тоннелю. Стены были обвешаны рядами склизких чёрных кабелей, лампы под низким потолком равномерно мигали. Вспыхивал красным и непрерывно звенел мерзкий, дребезжащий сигнал тревоги. Он бежал тяжело, задыхаясь, вяз в густом, тугом воздухе тоннеля, пытаясь вырваться, сбросить с себя эту душную тяжесть, вдохнуть и успеть, главное, успеть добежать. Ведь вон там, за поворотом, будет дверь в пункт управления, а у него осталось всего 30 секунд, чтобы набрать входной код и оказаться у пульта. Ноги вязли, не слушались, но он всё бежал, а поворот не становился ближе, а сирена всё дребезжала, и он понимал, что всё, что не успел и подвёл всех, теперь всё сгорит в жутком пламени, а он… так он что — не отомстит? Он же для этого бежит туда, ради этого он столько лет учился, тренировался, отрабатывал каждое движение… Чтобы отомстить тем, кто уничтожил его мир. Сжечь их в ответ: всех их, всех, с их городами, садами, бабами и детьми. Всех! И хриплый задавленный крик рвался из пересохшего горла…

— Леша, милый, проснись, ты снова кричишь во сне.

5

Завтракали рано. Солнце едва проглядывало в облаках, набежавших за ночь и рыхлой ватной шапкой накрывших горную цепь на востоке. Хозяйка оказалась тем ещё кулинаром. На столе были кукурузные хлопья, молоко, баночки с йогуртом, сосиски и сваренные вкрутую яйца. Но зато блестела никелем новенькая дорогая кофеварка, и хоть тут-то они отвели душу, дважды заваривая себе настоящий, остро пахнущий свежемолотый кофе. Завтракали молча, но поднявшись из-за стола, чтобы заварить во второй раз, он повернулся к Нике и спросил по-русски:

— Какой тебе сделать: эспрессо или, может, хочешь капучино, с молоком?

Она что-то ответила, но он даже не расслышал что, потому что увидел, как напряглась вышедшая из кухни хозяйка, как вздрогнула она и застыла при звуках русской речи. Он налил кофе, вернулся за стол, и тогда хозяйка, уже улыбаясь — сама гостеприимность — подошла к ним. Спросила как завтрак, извинилась, что выбор не велик, но, мол, у них тут всё просто — по-деревенски, зато вот яйца свои, натуральные — вон куры в вольере бродят. Он, конечно, ответил, что всё замечательно, что клиенты они не привередливые и всегда именно так и завтракают. Она поулыбалась и, уже отходя, невзначай, поинтересовалась — откуда гости? Он ответил, что из России, и старуха, не удивившись, кивнула понимающе и пошла греметь чем-то в небольшой кухне.

— Ведь она не знала, кто мы, — понял он. — Говорю я, конечно, с сильным акцентом, но здесь же не Нью-Йорк, где тебе точно, вплоть до улицы, определят, кто ты и из какого района. Здесь провинция. Они здесь слышат, что ты чужой, но кто — определить не могут. Фамилия нейтральная — может быть и польская, или даже немецкая, сейчас всё перепутано. Паспортов они не просят. А Ника вчера вечером, когда мы приехали, не сказала ни слова — только улыбалась, да кивала головой. А что ж старуху так русская речь напугала?

Решив не ломать над этим голову, он разложил карту, достал путеводитель и стал смотреть, как им лучше добраться до нужного места. Потом подозвал хозяйку и попросил помочь разобраться в местных дорогах. Та охотно подошла, склонилась над разложенной картой и снова замерла, заметно удивившись:

— Вы едете на полигон? А зачем вам туда?

Его начала раздражать эта таинственность и странное поведение старухи.

— Ну, мне интересно. И сейчас это уже не полигон, а музей.

— Интересно? Вот как. А туда записываться заранее надо.

— Я знаю. У нас зарезервирован тур, — уже не скрывая неприязни, ответил он.

— А знаете что, — вдруг решительно сказала хозяйка. — А я, пожалуй, поеду с вами. И внука возьму. Давно хотела сводить его туда. А заодно и дорогу вам покажу.

— А вам не надо заранее записаться? — съязвил он.

— Нет, — спокойно ответила она.

Поехали они на двух машинах. Он с Никой на своей, а старуха с внуком: худым, белобрысым и угловатым подростком лет четырнадцати — на стареньком джипе впереди. Подросток был за рулём. Ехал неуверенно: то притормаживая на ровных местах, то внезапно резко прибавлял скорость. Алексей старался держаться подальше: из-под колёс джипа летела пыль, а вода в бачке омывателя заканчивалась. Но и потерять их из виду не хотелось, и он уже начал злиться и на старуху, и на себя за то, что затеял этот разговор, и теперь они будут вынуждены весь день терпеть эту ненужную им, странную компанию. Ехали около часа. Старуха вела не так, как показывал навигатор: какими-то небольшими грунтовыми дорогами, которых не было на карте, но направление было правильным, и они подъехали к месту быстрее, чем он рассчитывал.

6

И на следующий день с рыбалкой ничего не вышло. Я ещё проснуться толком не успел, а бабка уже вломилась ко мне в комнату и вытряхнула меня из кровати. Терпеть не могу, когда меня так будят. Я вообще рано просыпаюсь и без будильника — в школе привык, но сейчас же каникулы. Я огрызнулся со сна — а ей хоть бы что. И закомандовала сразу, что, мол, давай, быстрее завтракай, и поедем. А что, куда — только отмахнулась. Буркнула, что всё объяснит по дороге, и что мне будет интересно. Я наскоро запихал в себя хлопья с молоком, сунул в карман пачку печенья, и мы поехали. Только вот поехали не одни. Сзади за нами пристроился вчерашний постоялец с женой. Бабка, оказывается, дорогу им решила показать, ну, и меня зачем-то с собой потащила. Я видел их вчера вечером, мельком, когда они бумажки заполняли. Неприметные такие оба, невзрачные, светленькие. И лет им помногу. Не так, как моей бабке, конечно, но тоже немало. И акцент у него какой-то странный. У нас в школе много всяких: и китайцы, и индийцы даже есть, ну и мексиканцы, конечно. Ни у кого из ребят акцента нет, а как домой к кому из них зайдёшь — вот там такого наслушаешься! Родители их и те, кто постарше, говорить так и не научились. Так что некоторые я различаю, но у этого типа акцент был незнакомый. А её я вообще не слышал. Молчит только и улыбается. И ещё задом вертит, когда идёт — я аж хмыкнул, как увидел. А бабка заметила и так на меня строго посмотрела, а потом ухмыльнулась и головой покачала, как бы говоря: Ну, весь в своего деда. Она так иногда говорит, когда я что-то не то сделаю. А я этого деда и не видел ни разу. Он давно умер — задолго до того, как я родился. А вот машина у них классная — красный Мустанг с откидным верхом. Крутая. Но порулить мне её, конечно, не дали. Поехал я на бабкином джипе, а эти ребята за нами.

Дороги тут неважные, и этому типу сзади не удалось попижонить на своём кабриолете. Когда мы съехали с шоссе и свернули на грунтовку, пылища из-под моих колёс пошла такая, что он быстренько свою крышу поднял и больше уже не высовывался. Бабка ориентировалась среди этих камней и колючек, как у себя на кухне, и мы довольно скоро выскочили на шоссе, по которому в обе стороны шли огромные грузовики, — тут же неподалёку на юге мексиканская граница. Я даже слегка занервничал — мне на таких дорогах водить ещё не приходилось. А эти на Мустанге держались за мной, как привязанные. Но бабка была спокойна и только высматривала нужный съезд. Она показала куда сворачивать, и через полмили мы уже подъехали к воротам. Сбоку от них на большом плакате было написано: «Музей Ракеты Титан» и нарисована красно-синяя ракета. А в обе стороны шёл забор из металлической сетки, с колючей проволокой поверху.

 — Музей, — вырвалось у меня, — да ещё и за колючкой. Ничего себе. Музей ракеты? Мы туда приехали?

— Туда-туда, — проворчала бабка, явно недовольная, что я не запрыгал от восторга. — Проезжай дальше и запаркуйся на площадке.

Машин на паркинге было немного. Я лихо запарковался, да так, что занял сразу два места. Бабка недовольно посмотрела на это, но промолчала. Постоялец встал рядом с нами. Все вышли, и бабка повела нас в сторону синего ангара — да там и идти-то было больше некуда. Было ещё несколько маленьких, похожих на будки часовых домиков, трансформаторная коробка и две огромных цистерны, облепленные картинками с черепом и костями, за высокими заборами с колючкой. И ещё в центре была приподнятая площадка из бетона. И всё. А вокруг, на сколько глаз хватит, одна пустыня. Пыль, кактусы и ничего похожего на музей. У входа в ангар оказалась билетная касса. Постояльцы наши взяли билеты, их сверили с каким-то списком, и они прошли внутрь. Бабка же моя ничего не брала, а перездоровалась со всеми, кто там был: и с билетёршей, и с охранником, а с одним пожилым крупным толстяком даже обнялась. Они хлопали друг друга по спинам как давно не видевшиеся близкие друзья, и мне показалось, что толстяк даже прослезился.

— А это мой внучок, Джошуа, — представила меня бабка.

Все закудахтали, и мне тоже пришлось поздороваться со всеми по очереди. Каждый, конечно, должен был сказать какую-нибудь глупость: или что я такой большой вырос, или что я так похож на свою бабушку. Всегда чувствую себя по-дурацки в таких ситуациях. Стоишь, улыбаешься, как кретин, и поддакиваешь, пока они там сюсюкают. Толстяк дал мне бутылку воды, а билетёрша сунула под нос вазочку с леденцами, и мне пришлось взять один. Терпеть не могу эту липкую дрянь. Вечно у меня с ними проблемы. И в этот раз тоже. Я сунул его в карман и забыл выкинуть. Потом он растаял, прилип и чуть не испортил мне новые шорты.

— Так ты, Мэгги, привела его показать место, где мы спасали мир? — спросил бабку толстяк и обратился уже ко мне. — Ты же знаешь, что мы с твоей бабушкой спасали мир? Много лет подряд, по два раза в неделю. Ну, а на остальные дни там было ещё пару спасателей. Но мы были самые главные. Супермены. Вот так-то.

 — Да ну тебя, Магнус, — засмеялась бабка, — ты мне совсем парня запутаешь. Давай лучше проведи ему экскурсию. Рассказываешь ты лучше меня, а я пока тут с Ивон поболтаю.

— Есть, мой лейтенант, — вытянулся толстяк и изобразил отдачу чести. Все засмеялись.

Магнус положил мне здоровенную лапу на плечо.

— Ну что, Джошуа. Ты, конечно, знаешь, где находишься?

Я только плечами пожал. Толстяк изумлённо посмотрел на меня.

— Ну, тогда начнём с самого начала, — и потащил меня на улицу, к той бетонной площадке. Она была как бы разрезана надвое, и одна её половина поднята на пару футов выше другой. А в центре оказалась большая круглая дыра, прикрытая стеклянным куполом. Толстяк подвёл меня туда и молча встал рядом. Я заглянул внутрь, и у меня закружилась голова. Это была шахта, такая глубокая, что я даже не сразу увидел дно. А в ней стояла ракета. Настоящая огромная ракета, высотой с пяти, а может и с семиэтажный дом. По боку шла надпись «США» и что-то ещё, что я не смог разглядеть.

— Межконтинентальная баллистическая ракета Титан-2, — торжественно сказал толстяк. — А вот эта штука наверху — ядерная боеголовка. Теперь понял где ты?

Потом он потащил меня обратно к ангару, а там по лестнице, идущей вниз, под землю. У лестницы было пять или шесть пролётов. Мы шли и шли. Я пытался прикинуть, как мы глубоко под землёй, но всё время сбивался в умножении. А потом лестница закончилась, и начались тоннели. Они уходили в разные стороны и разветвлялись, как в лабиринте. Толстенные железные двери, чёрные кабели по стенам, кодовые замки. После сухой жары наверху тут было холодно и сыро. Мы побродили по этим тоннелям и зашли в комнату, заставленную серыми металлическими шкафами с лампочками, кнопками и шкалами — «центр управления», как назвал её Магнус. В центре комнаты стоял большой пульт и пара кресел.

— Вот тут сидел я, — показал Магнус на одно из них, — а вот тут твоя бабушка.

Он раздулся от важности и стал ещё толще.

— Если бы пришла команда на пуск, то мы с ней должны были бы достать из этого сейфа, — он ткнул пальцем в красный металлический ящик с двумя замками, — книги с кодами, набрать комбинацию на пульте, ввести секретные пароли, которые знали только мы, вставить и одновременно повернуть вот эти ключи. И подержать в таком положении пять секунд.

Он достал из этого ящика два обычных ключа, как от входной двери, и вставил их в отверстия на пульте.

— Ну, становись.

Я встал возле пульта. Магнус встал возле другого его конца. Ключи были в замках.

— Поворачиваем по команде. Три, два один, Пуск!

Мы повернули ключи. Магнус довольно заржал.

— Все. Ракета полетела.

— Куда полетела? — это было первое, что я вообще сказал, после того как мы вошли в эту комнату. Получилось как-то пискляво. У меня вообще голос ломаться недавно стал, иногда такого петуха выдам, что самому смешно.

— А вот этого мы не знаем. Координаты присылают из генштаба, и они заводятся в компьютер заранее. Может, на Москву, а может, ещё куда. Это решают наверху.

Магнус залез в какой-то ящик и вытащил маленькую картонку, размером чуть больше визитной карточки. Вписал туда что-то и протянул мне:

— На, держи. Теперь у тебя есть официальное удостоверение, что ты запустил ракету.

На картонке были напечатаны название и значок музея — красно-синяя ракета, и надпись: «Я повернул ключ». От руки были вписаны моё имя и дата.

— Так значит, моя бабушка вот за этим пультом запускала ракеты? — тупо спросил я.

— Ну, запускать она их не запускала, — снова засмеялся Магнус, — но была готова сделать это в любую секунду. Вернее за 58 секунд. Столько времени нам давалось от получения команды на пуск до старта. И мы были готовы уложиться в это время. А команду на пуск мог дать только президент и только в случае, если по нам уже выстрелили, и ракеты в нашу сторону уже летят. Наш пуск был бы уже актом возмездия, — он снова посерьёзнел и надулся.

— Кто выстрелил? — спросил я. На меня просто ступор какой-то нашёл. Со мной иногда случается, что вдруг ни с того ни с сего начинаю тупить.

— Русские, конечно. Кто же ещё, — ответил он удивлённо, — Ты в каком классе? Про «холодную войну» вы ещё не проходили?

Но я всё ещё пытался переварить то, что он сказал раньше:

— Но, если вы узнали, что ракеты оттуда, из России вылетели, то, значит, знали точно, что здесь все погибнут?

— Да, конечно. У русских было столько ракет, что всю Америку и ещё полпланеты можно было уничтожить. Но и у нас было не меньше. И они знали, что, если выстрелят они, то точно выстрелим и мы. Умирать-то никому не хотелось. Поэтому мир и уцелел.

Магнус потащил меня дальше по подземелью. Там много ещё чего было. Целый подземный город. Показал спальню с двухъярусными койками, где они отдыхали, там даже кухня была маленькая. Потом повёл длинным тоннелем к самой ракете, и я посмотрел на неё снизу. Жуткое чувство: кажется, что вот сейчас из этих двигателей вырвется огонь и сожрёт тебя, и убежать уже не успеешь. Чувствуешь себя таким маленьким и беззащитным. Он всё рассказывал и рассказывал, а я слушал его, кивал понимающе, а сам всё время представлял свою бабку. Вот сидит она у этого пульта. Молодая, красивая, наверно, была; и вдруг звенит сигнал тревоги, и приходит команда на запуск. И, значит, она понимает, что те ракеты уже вылетели из своих гнёзд и скоро — Магнус сказал, что полчаса надо ракете из России, чтоб долететь сюда — скоро всё тут взорвётся, вспыхнет ярким мертвенно-белым пламенем, и не станет ничего и никого. Ни её, ни толстяка Магнуса, ни её родителей, друзей, детей — тогда ж, наверно, мой папаша уже родился, значит, и он сгорит — никого. Одна выжженная радиоактивная пустыня. И вот она должна повернуть свой ключ, чтобы там, на другом конце планеты, всё тоже вспыхнуло, и сотни ядерных грибов уничтожили, выжгли всё живое и там: города, дома, животных, детей — всех. И это будет месть. И это будет справедливо.

— Вот интересно, — крутилось у меня в голове, пока Магнус объяснял про какие-то рули поворота ракеты или что-то ещё такое, — а она действительно так думала? Она действительно была готова повернуть этот ключ? Или просто надеялась, что этого не придётся делать?

Мы вылезли на поверхность, и Магнус стал показывать мне ещё какие-то музейные железки, что-то рассказывал, размахивал руками, а я всё думал о своём и прислушался только у одного из них. Это был огромный наконечник ракеты. Тот самый, где и находилась бомба.

— Девять мегатонн, — гордо и внушительно сказал Магнус, как будто я что-то в этом понимал.

— Пятьсот Хиросим, — сказал кто-то сзади нас. Я повернулся. Это были наш постоялец и его жена.

7

У них была заказана частная экскурсия, и им дали персонального гида. Им оказался молодой парень: то ли студент, то ли старшеклассник, подрабатывающий на каникулах. Он хорошо выучил текст и излагал его довольно бойко, с несильным южным акцентом, по-актёрски делая паузы и округляя глаза перед впечатляющими цифрами дальностей, мощностей и количеством потенциально убитых. Алексей слушал его вполуха и в нужные моменты изображал внимание и удивление. Ника задумчиво и с пониманием кивала головой, а так как английского почти не знала, то совершенно не представляла, зачем она тут находится. Ей было неинтересно, холодно и очень неуютно в этом сыром подземелье, но Алексею было дано обещании «помалкивать и делать умное лицо». Это была плата за Голливуд, в который он поехал против своего желания, по её просьбе.

Он ходил вслед за гидом, смотрел, вспоминал, сравнивал. Всё было немного иначе, но очень похожим. Лестницы, коридоры, тоннели были абсолютно те же. Сколько сотен раз он бегал по ним на тренировках и учебных тревогах. И теперь, в ночных кошмарах, он снова и снова бежит по ним под вой сирены — и не добегает. А тогда успевал, добегал, вскрывал сейф, доставал коды, ключи. Садился за пульт и… Вот пульт непривычный, другой. Кнопки не так расположены, приборы незнакомые. А кресло удобное. И жилое помещение комфортнее, не такое, как было на его посту, а всё остальное то же самое.

— Смешно, — подумал он. — Той точки, на которой я служил, давно не существует. А и была бы — кто бы сейчас меня туда пустил? Вот теперь я здесь: на месте, куда, вполне возможно, и была нацелена моя ракета. Тут же в округе таких шахт было штук пятнадцать. Мы должны были их уничтожить. Заодно со всей страной. А как было иначе? Мы же не собирались нападать. Наш удар был бы актом возмездия, актом мести. Ведь наш пуск был возможен, только если бы американцы напали первыми. Если бы поступил сигнал со спутников, что отсюда, где я сейчас нахожусь, уже вылетела эта жуткая, адская ракета. Почему она кажется мне такой красивой? Оттого что удачное техническое решение красиво само по себе или оттого что это притаившаяся Смерть?

Гид достал из сейфа два ключа. Вставил их и предложил Алексею, как он выразился, «произвести запуск». Алексей, думавший о чем-то своём, сначала протянул руку, но, сообразив, о чем идёт речь, резко отдёрнул её назад.

— Нет, спасибо, не хочется.

 — Тогда, может, вы, — обратился гид к Нике.

— Нет, она тоже не будет, — быстро ответил за неё Алексей.

Гид выглядел разочарованным:

— Жаль. Вы могли бы тогда получить наш сертификат, что повернули ключ и запустили баллистическую ракету, — сказал он. — Это уникальная возможность. Такого в мире больше нигде нет.

— Спасибо, — ответил Алексей. — Как-нибудь в другой раз.0

8

Возвращались домой порознь. Старухе с мальчиком нужно было в соседний городок по каким-то её делам, а Алексей включил навигатор, и тот благополучно довёл их сначала до ближайшего придорожного ресторанчика, где они пообедали, а потом и до пансиона, хоть и более длинной и долгой дорогой. Пока они сложили вещи — выезжать надо было рано — наступил вечер. Ника устала за этот странный день, ей хотелось только забраться под душ и заснуть. Алексей вышел на веранду покурить перед сном и столкнулся со старухой. Она, обычно такая деятельная, тихо сидела в кресле-качалке, в темноте, вдали от единственного фонаря над входом.

— Ну, как? Вам понравилась экскурсия? — спросила она.

— Да, — ответил он, — было интересно. — И совершенно неожиданно для себя добавил:

— Я служил на такой шахте. Очень давно. В России.

Сказал и тут же пожалел. Зачем разоткровенничался перед чужим человеком? В музее промолчал, не выдал, что всё это ему знакомо, а тут… Старуха помолчала немного, потом, резко поднявшись с кресла, предложила:

— А давайте выпьем виски. А, Алекс?

Тон, которым это было сказано — мягкий, просительный, и то, что она впервые назвала его по имени, удивил Алексея. И он согласился. Они прошли в столовую. Старуха достала из бара бутылку, два стакана и вазочку с солёными орешками. Вытрясла из формочки в холодильнике лёд, поставила всё на стол. Он налил ей и себе. Предложил бросить лёд — она отказалась. Они приподняли стаканы и выпили молча, не чокаясь. Старуха пила по-мужски — большим глотком, не морщась. Спокойно выпила. Бросила в рот пару орешков.

— Я тоже служила, Алекс. Здесь, на этом полигоне. В конце семидесятых.

— Вот оно что, — подумал он, — вот откуда эта утренняя настороженность и такая реакция на русскую речь.

— Командир смены, — продолжила она, — четыре человека и одна ракета. Вот та самая, которую вы видели.

Он, молча взял бутылку и налил ещё раз. Тряхнул головой:

— Неожиданно. Тогда давайте, Мэгги, — он вспомнил, как её зовут. Она представилась вчера, когда они оформлялись. — Тогда давайте выпьем ещё раз. На этот раз уже осмысленно: понимая оба, за что пьём.

Она одобрила. Сверху, со второго этажа спустился Джошуа. Увидев их за столом, он собрался было развернуться, но Мэгги окликнула его:

— Джош. Посиди с нами. Мы тут с бывшим врагом выпиваем.

Тот не понял, и старуха пояснила:

— Наш гость, оказывается, много лет назад — тогда же, когда и я — сидел в такой же шахте, у такой же ракеты, только в России, тогда это был ещё Советский Союз, и ждал команды, чтобы запустить её в меня.

Алексей натянуто улыбнулся. Парнишка подошёл, осторожно сел на край стула.

— Виски тебе не предлагаем. Самим мало, — попыталась пошутить Мэгги. — Возьми пока стакан молока. И там есть ещё овсяное печенье.

Джошуа отрицательно мотнул головой и подвинул ближе вазочку с орешками.

— Так вы учили русский? — спросил Алексей.

— Да. Так, для себя. Это не было обязательным. Просто интересно было, — отозвалась Мэгги. — А вы английский?

— Ну, да. Все ж язык вероятного противника, — улыбнулся Алексей. — Хотя, зачем учить язык того, кого собираешься уничтожить, и при этом погибнуть сам, я тогда так и не понял. Зато вот сейчас пригодилось.

— Да, как у нас говорят, ваш английский гораздо лучше моего русского, — засмеялась Мэгги. — Шутка старая, но в данном случае имеет смысл. А у меня так и не случилась возможность попрактиковаться в языке. Вы часто бываете в Америке?

— Несколько раз уже приезжал. В основном в Нью-Йорке. Служебные командировки. Работаю консультантом в одной крупной компании. Я по второй специальности технарь: системы регулирования, автоматика. А английский — он везде полезен. По всему миру.

— А я вот, как из армии ушла в середине восьмидесятых, когда стали арсеналы демонтировать, так вот тут и осела. Неподалёку от своей ракеты. Дети, хозяйство. Вот теперь внуки.

Алексей попросил разрешения заварить себе кофе — он иногда пил кофе на ночь — это ничуть не мешало ему засыпать. Пока он заваривал, старуха досыпала орешки, всё же налила внуку стакан молока, достала печенье. Парень не тронул молоко. Покрутил в руках печенье и положил обратно. Ему явно хотелось что-то спросить, но он никак не мог решиться. Наконец, собрался духом:

— Мэгги, — он назвал её по имени. Не бабушка, не Ба, а Мэгги. — Скажи. А ты была готова повернуть этот ключ? Ты была уверена, что это сделаешь? Если ты уже знала, что твой мир будет уничтожен — ещё не уничтожен, но точно будет — ты готова была в отместку уничтожить врагов, чужой мир, ну и всё человечество заодно? Ведь ты же понимала, что это конец всему? Всем.

Старуха ответила не сразу. Сама, не спрашивая, налила себе и Алексею. Одна, не приглашая его, выпила.

— Да. Была готова. На сто процентов готова.

Алексей выпил вслед за ней и, хоть его ещё не спросили, тихо подтвердил:

— И я был готов.

— То есть весь наш мир, человечество и я живы только потому, что с обеих сторон сидели вот такие, — Джошуа запнулся, поискал слово, не нашёл и продолжил после паузы, — как вы, готовые его уничтожить?

— Какое, интересно, определение крутилось у него на языке, — подумал Алексей. — Хорошо, что парень сдержался.

9

Они там ещё остались: пили, разговаривали, а мне стало неинтересно, и я ушёл. Сел на ступеньки. На крыльце, что выходит во двор. Айк сразу вылез из будки, хвостом завилял. Я достал сигарету, которую стащил из пачки у русского, пока он ходил за кофе. Закурил, закашлялся и выкинул. Я редко курю. Если только в компании, заодно, чтобы не выделяться. У нас в классе многие парни курят. Айк, дурачок, сначала кинулся за ней, потом понял, что этим не поиграешь и вернулся. Когда я доставал сигарету, из кармана вывалилась картонка. Та самая, что выдал мне толстый Магнус, на полигоне, с надписью «Я повернул ключ». Айк крутился передо мной, зазывал играть. Щенок же, глупый совсем ещё. И я пошёл за ним, а потом он отстал, а я шёл всё быстрее и быстрее, дальше в тёплую темноту пустыни, уже забыв про него. Я шёл, плакал и рвал на куски, рвал, рвал проклятую бумажку на мелкие клочья, а Айк плёлся за мной сзади и тихо поскуливал.