Венир Самигуллин

Одушевленное право. Правовой аспект творчества Мустая Карима

Жизнь и творчество Мустая Карима, приходящиеся в основном на советский период истории России, хорошо освещены в литературе и средствах массовой информации. Потому, думается, нет необходимости особо акцентировать внимание на этом вопросе. Будет правильнее, если сосредоточимся на том, что порой ускользает от внимания исследователей, – на правовом аспекте его творчества, которое тесно связано с моралью и нравственностью, философскими размышлениями автора.

1. Человек – это тайна. И в нем заключено право, первосуть которого – мерность.

В творчестве Мустая Карима тема человека занимает одно из центральных мест. И его человек – разный. Он может быть ребенком или взрослым, в расцвете сил или совсем дряхлым. Его человек может быть рабочим, учителем, воином. Он может быть героем (Салават Юлаев)1, а может оказаться трусом (Якуп)2. Словом, в творчестве Мустая Карима человек бесконечно разнообразен и в этой связи бесконечно разнообразно и его творчество.

О, человек могуч!

Он держит ствол вселенной,

И все ему подвластно тут;

Тряхнет его разок –

И звезды с неба,

Как с яблонь

Яблоки, падут.

Всесильный человек,

Пусть звезды неослабно

Висят, сияя в синей мгле,

И без того у нас

Так много спелых яблок

На потонувших в яблонях Земле3.

 

Представляется, в этом стихотворении в скрытом виде дан ответ на вопрос, должен ли человек уподобляться Богу.

 

Есть Бог или нет Бога? Люди не могут уверенно ответить на этот вопрос, поэтому они либо верят в Бога (теисты), либо не верят в него (атеисты). И для первых, и для вторых Бог остается тайной. Но и Человек – тайна, которая может пропасть только с исчезновением самого человека4.

Постичь Человека, тайну, заключенную в нем, – вот сверхзадача, решением которой озабочен Мустай Карим.

Ученые-юристы и юристы-практики много пишут, и еще больше говорят о правах и свободах человека и гражданина. Эта мысль проведена и в Конституции Российской Федерации. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть статьи 2, 17–64 Основного закона страны. Но все ли наши знатоки закона поднялись до такого уровня понимания проблемы человека, как Максим Горький и Мустай Карим?

Человек – уникальный феномен природы и общества, главное вселенское свершение. Человек – не просто высшая ценность с позиций кого-то, а самоценность. И этой фундаментальной гуманистической идеей должно быть одухотворено все право: и конституционное, и международное. Однако этого, увы, нет. Все еще не достигнута гармония между человеком, обществом и государством; между правом человека и правом государства. Противоречия между ними столь значительны, что даже родственные по крови люди губят друг друга и разрушаются государства, казавшиеся несокрушимыми. За примерами далеко ходить не надо – Югославия, та же Украина. А все потому, что сознание людей деформировано. Истинные ценности вытеснены ложными, которые уводят в виртуальный мир, толкают на неадекватные поступки, зловредные действия, разрушающие личность и все вокруг.

Все это чрезвычайно актуализирует проблему человека. И юристам – ученым и практикам, замкнутым в рамках проблематики абстрактных прав и свобод, писаных законов, надо еще много потрудиться, чтобы дорасти до того уровня понимания проблемы человека, которого достигли Мустай Карим и другие гуманисты.

Владимир Николаевич Соколов как-то заявил:

 

И не надо мне прав человека,

Я давно уже не человек.

 

То, надо думать, были минуты отчаяния, разочарования… Другие ищут право и находят его… в человеке. И это, пожалуй, верно. Бессмысленно искать право где-то, если его нет в самом человеке. Но всегда ли в человеке заключено только право? Думается, нет. В человеке таится и то, что противоположно праву – не право, которое многолико.

И вот борьба между этими двумя началами, заключенными в человеке, – правом и не правом, – пожалуй, и является движущей силой человека, фактором, стимулирующим его активность то в одну сторону, то в другую. Отсюда – взлеты и падения, движение то вперед, то назад. Отсюда – все мыслимые и немыслимые формы отношений между людьми, которые становятся предметом познания и ученого-юриста, и писателей, поэтов, других человековедов, в рядах которых Мустай Карим навечно правофланговый.

Но первосуть права – мерность. Если человек усвоил это и сказал себе «ne guid nimis»5 и только в рамках «jusum naturae»6, то он вроде бы должен быть вполне счастлив и доволен жизнью. Но сказать-то так себе можно, а вот удержаться в этих рамках сложно, а порой невозможно. И в этом то обыденное, что часто скучно до приторности. В этом же комедийное, драматическое, трагическое в человеческих отношениях, а порой и катастрофическое, неустранимое. Все это в образной форме представлено в творчестве Мустая Карима. И во всем просматриваются правовые мотивы, теснейше связанные с моралью, нравственностью.

2. Публичная власть: диктатура – демократия.

Мустай Карим очень лиричен и старается не касаться темы власти, господства, подчинения. Но если он ее затрагивает, то глубоко и основательно. Ему свойственен классовый подход – он советский человек, воспитанный в соответствии с принципами коммунистической морали и социалистического права. Наши – это те, кто под красным флагом, кто за свободу, братство и справедливость. Не наши – кто под иными флагами: буржуа, фашисты.

Однако в этом отношении особняком стоит одно исключительно интересное произведение Мустая Карима «Коня Диктатору!» (1980)7.

Существует анекдот с пребольшущей бородой. Профессор предлагает незадачливому студенту выбор: мешок ума или мешок золота. Студент выбирает второй. «Я бы выбрал первый», – говорит профессор. На что студент отвечает: «Каждый выбирает то, чего ему не хватает».

Социальные психологи установили, что люди самодостаточные, умные, образованные, культурные не стремятся к власти. Увлеченные творчеством, полезным, на их взгляд, делом, они стараются держаться от нее подальше. Не обладающие этими качествами люди рвутся к власти любой ценой, поскольку благодаря ей обретают статус, положение и иммунитет неприкосновенности, позволяющие компенсировать свои ущербные, даже мерзкие стороны личности. Более того, люди такого пошиба прилагают невероятные усилия, чтобы темные стороны своей личности представить как добродетельные, благопристойные, поэтому держатся власти до упора. Таков Диктатор в изображении Мустая Карима.

Прежде Диктатор был и белым, и красным, и серо-буро-малиновым, несколько раз линял, перекрашивался. Он был субъектом абсолютно беспринципным и неразборчивым в средствах достижения цели – захвата власти на Острове. Его мечта сбылась, он «оседлал» Остров. Осталось лишь одно: оседлать коня. И, став вместе с ним памятником, войти в историю, утвердиться в вечности как герой, вечное Солнце.

Диктатор некультурен и малообразован. Некультурность проявляется уже в одежде. Он носит феску с кисточкой, несусветно узкие брюки и ботинки с огромными шпорами. Он груб, вульгарен, говорит односложно, солдафонским, приказным слоганом, искажает слова: вместо «натюрморт» – «натурмот», вместо «ультиматум» – «ультимат». Латинский афоризм «Tertium non datur» – «третьего не дано», он переиначил в несуразное «Тудуторо моторо». И это его нисколько не смущает. Более того, он самоуверенно утверждает: «Не так правильно, как правильно, а так правильно, как я скажу».

Диктатор жесток, упрям, он настоящий тиран. Искусственно преувеличивая значение малосущественного факта – пропажу палки-выбивалки, он издает жестокий и поражающий по глупости указ за номером 39039.

«Параграф первый. Мой счастливый народ! Великое горе постигло меня и тебя: от хана Фин-Фу доставшаяся палка-выбивалка с рогатиной на одном конце и с медной шишкой на другом конце, слава и символ моего Диктаторства – пропала без вести. Параграф второй. Всем гражданам приказываю: искать днем – с огнем, ночью на ощупь. И найти. Параграф третий. Кто найдет, тому награда: осьмушка. Параграф четвертый. Если за три дня не найдется, половину моих сограждан – зарезать, половину – повесить. Сказано – сделано!». Подпись. Круглая печать.

Мало того, обвинив в пропаже вещи неких вузионистов, он объявляет им войну. Виртуальная война с мифическим врагом завершается мнимой победой. Диктатор торжествует. Он близок к своей заветной мечте: войти в историю в качестве героя – Всадника на коне, но не может подняться с пола.

Под стать Диктатору его подельники и подпевалы: министр красоты и культуры Би-Маза, министр патриотизма и правосудия Колченогий, Кормилица и поилица, Стряпуха, Подметальщица, дрессировщик попугаев Тутыя. В их же ряду оказывается и Художник-интеллигент, который, имея нос великий, все же остается безликим.

На первый взгляд, произведение – пародия на деспотию самодовольной личности, тоталитарный режим, не терпящий ничего, что противоречит ему. Мустай Карим карикатурно показывает то, сколь отвратительна диктатура, опирающаяся на безнравственных людей, которые извращают смысл закона и порядка и представляют реальность в том свете, который угоден Диктатору. И в этом он очень убедителен. Однако при более глубоком проникновении в суть произведения выясняется, что оно – пародия не только на диктатуру.

Абсолютно абсурден гимн Диктатора, легко мимикрирующего под демократа.

 

Хорошо – это холод,

Плохо – это тепло.

Хорошо – это голод.

Сытость – страшное зло.

Хорошо – это речи.

Прочь – ученье и труд!

Наши верные плечи

Всю державу несут.

Солнце поднимается, небо разгорается.

Слову Солнцу поют три верных оборванца.

 

Получается, что ужасна не только диктатура. Либерализм и демократия не лучше, особенно в крайних формах. И как здесь не вспомнить Уинстона Черчилля (1874–1965), говорившего: «Демократия – наихудшая форма правления, если не считать всех остальных».

 

3. Нельзя дробить на части то, что едино и цельно.

 

В российской философско-правовой мысли издавна существуют различные течения и направления. Хорошо известны западники и славянофилы, евразийцы и неоевразийцы. Евразийская тема особенно актуализировалась в постсоветское время в связи с распадом Союза ССР и проблемой государственно-территориального обустройства России. Ситуация была сложная, разброс мнений велик. Как бы предвидя все это, Мустай Карим еще в первой половине 1950-х годов в стихотворении «Европа – Азия» великолепно высказал то, что наболело.

 

Кто на Европу и Азию

Пространство суши

Разделил?

«Бела Европа,

Азия желта», – решил?»

«Тучна Европа,

Азия худа» – решил?

 

Раскинувшийся широко

Урал похож

На мощного орла,

А Азия с Европой –

Это два

Его крыла.

 

Зачем делить материки?

Ведь все равно

Европа с Азией

Давно –

Одно.

 

В этом контексте показательно еще одно стихотворение Мустая Карима – «Я – россиянин». Замысел автора, правовой дух особенно передают первая и одиннадцатая строфы.

 

Не русский я, но россиянин. Ныне

Я говорю, свободен и силен:

Я рос, как дуб зеленый на вершине,

Водою рек российских напоен.

………………………………..

Не русский я, но россиянин. Зваться

Так навсегда, душа моя, гордись!

Десятку жизней может поравняться

Моей судьбы единственная жизнь.

 

Советские люди воспринимали эти строки естественно, они отвечали их духовному настрою, мироощущению и миропониманию. Но сегодня они могут покоробить тех, кто мыслит националистическими парадигмами. Что значит «россиянин»? Не выдумка ли это тех, кто настроен против русских? На это можно ответить так: Мустай Карим мыслит совершенно верно и передает свои мысли изящнейшим образом, если принять во внимание следующее.

Евразия объединяет всех, кто живет в ее пределах. И в этом смысле все – и русский, и башкир, и другие – соединены одной судьбой. Евразия – одна, едина, цельна, и делить ее на части – верх абсурда.

С башкиром русский – спутники в дороге,

Застольники – коль брага на столе,

Соратники – по воинской тревоге,

Навеки сомогильники – в земле.

 

Да, хороши этнонимы «русский», «башкир», хороши и другие: «татарин», «чуваш», «карел». Но очень неплох и новояз «россиянин».

4. Суд правый и неправый.

Эта тема сильно занимает Мустая Карима, и он поднимает ее в ряде произведений. Так, она хорошо представлена в новелле «Два суда» в повести «Долгое – долгое детство (1972–1978). Здесь автор подводит читателя к размышлениям, характеризуя, с одной стороны, суд толпы, с другой – напоминая о суде совести. Первый суд, как живо и образно рисует писатель, не только несправедлив, но и жесток до дикости. От второго – суда совести – невозможно уйти. Совесть пробуждается даже у вора и убийцы Яруллы. Он не может найти покоя и в душевных муках умирает у кладбищенской ограды соседней деревни. Здесь его и похоронили, найдя труп лишь весной, когда растаял снег8.

В поэтическом смысле суд совести равнозначен Божьему суду. Он должен составлять основу правосознания обычных людей, в особенности судей. Это очень важно, ибо сегодня наблюдается высокая степень отчужденности населения от власти, граждане не доверяют судам и судьям. В общественном сознании бытует мнение, что у нас нет правосудия, а есть судопроизводство, сводящееся к болтологии и софистике, а в итоге – к кривосудию. Можно ли поручиться, что у всех судей совесть чиста? Если нельзя, то, по А.С. Пушкину, «да жалок тот, в ком совесть нечиста!».

Повесть Мустая Карима «Помилование» (1982–1985) написана, надо думать, под влиянием воспоминаний автора о событиях, связанных с его военным прошлым. В подтексте произведения читается: случай вершит судьбами людей.

Не буду пересказывать его содержание. Отмечу лишь, что в результате догматического следования букве закона неграмотными в вопросах права служаками и их свирепой бесчеловечности оказался приговоренным военным трибуналом к смертной казни двадцатилетний водитель бронетранспортера сержант Любомир Зух, влюбившийся в местную красавицу Марию-Терезу. Ничто не может спасти его от несправедливости и гибели: ни нравственные переживания капитана Казарина, ни душевные муки лейтенанта Янтимера Байназарова, ни запоздалое раскаяние домохозяина Буренкина, ни попытки ефрейтора Калтая Дусенбаева и старшины Павла Хомичука вызвать сострадание к Зусю у прокурора и следователя. Люди они по-своему честные и незлобные, но холодные и равнодушные к другим.

Лишь решительные действия комиссара бригады Арсения Зубкова, человека непростой судьбы, оказываются результативными. Он добивается, чтобы комбриг отсрочил исполнение смертного приговора, а сам дает наверх шифровку с просьбой о помиловании Зуха. Приговор отменяют, однако к этому времени сержанта Зуха уже нет живых: он расстрелян за дезертирство. Что восторжествовало? Право или не право?

Особое внимание хотелось бы обратить на следующее: все герои повести проявляют полное невежество в вопросах права. Многие из них сомневаются, мечутся, мучаются угрызениями совести, но нет настоящей борьбы за Человека, нет одушевленного права. Никто не хочет понять, почему Зух не считает себя дезертиром, а суд, сотворенный в темноте, – ошибка. А если не ошибка, то военная хитрость, которая специально придумана командованием, чтобы образумить безголовых.

Большинство героев, мысля догматически, ведут себя бесчеловечно, будто закон войны отменяет законы природы; как будто на войне человек уже и не человек, не мера всех вещей; как будто право – не искусство справедливости, а исключительно карающий меч, который ищет, кого бы принести в жертву ради дисциплины и порядка, во имя чего-то еще, что выше Человека. Забыт вовсе исключительно важный принцип: «Где право, там и защита».

Никто не дал правовую оценку житейскому конфликту между Зухом и Буренкиным. Верно, что дезертирство рассматривается обычно как тяжкое преступление, но оно предполагает оставление воинской части с целью уклонения от военной службы. Зух же и не думал уклоняться, следовательно, он не дезертир. И даже если бы он был дезертиром, не обязательно приговаривать к расстрелу, есть и другие меры наказания. В итоге, проведя для проформы заседание трибунала, губят человека, хорошо подготовленного солдата, то есть, фактически, вместо уничтожения врага занимаются самоуничтожением.

Приговор Зуху отменяют. Но он же расстрелян! Получается, расстрелян необоснованно и незаконно, и кто-то за это должен нести ответственность. Кто? Этот вопрос даже не поднимается. Не до того. Надо идти на передовую, воевать за Родину. На передовой будет жарко. Погибнут многие: десятки, сотни, тысячи. И на этом фоне, уверены душегубы, смерть одного Зуха, пусть и не правомерная, покажется уже незначительной мелочью.

Если основательно вникнуть в правовую сторону дела, никто не разобрался в вопросе, исходя из принципов одушевленного права, восторжествовал лишенный человечности административный произвол. Никто, кроме, пожалуй, Буренкина, даже речи не заводит о прощении, милосердии. Всюду не только вызванная военным временем, а еще обусловленная личными качествами и оправдываемая разными обстоятельствами жестокость, принимающая порой ужасающие формы.

5. Tempora mutantur, et nos mutamur in illis.

Известный башкирский писатель и поэт Хаким Гиляжев в стихотворении «Мандатлы йыр», посвященном Мустаю Кариму, писал о нем так:

 

Партияны данлай, аяк ?р? ба?ып,

Бар зал мен?н берг? г?р килеп,

Б?й?к партияны? рядовойы, –

Баш?орт йырыны? бер в?киле9.

 

Это было в 1952 году. С тех пор прошло шестьдесят три года. В какой степени латинский афоризм «Tempora mutantur, et nos mutamur in illis» – «времена меняются, и мы меняемся с ними» – можно отнести к творчеству Мустая Карима?

На мой взгляд, постсоветский период его творчества изучен пока недостаточно. Однако по имеющимся материалам можно сказать, что определенные изменения в его взглядах произошли. И они не могли не произойти. По той причине, что в основе мироощущения Мустая Карима лежит идея, что жизнь – первична, а искусство – вторично. И если человек не раб ленивого ума, то он, живо реагируя на все, что происходит в жизни, не может не вносить коррективы в свои субъективные представления о ней; в жизни как чуде, как радости бытия, как в многокрасочной реальности, прикосновение к которой живого ума ведет к открытиям и потрясениям10. Вместе с тем Мустай Карим остался верен себе, своим убеждениям, своему сердцу, народу, Родине. «До недавнего времени во всеобщем угаре отрицания нет-нет да и спрашивали меня о том, не пересмотрел ли свое стихотворение “Я – россиянин?, не отрекся ли от него. Оно было написано много лет назад как отклик на зов первопроходцев, идущий из далей времен. Они будто допытывались у меня, своего потомка: не ошиблись ли они, сотворив сие деяние, есть ли мы сейчас на земле. Мы есть. Потому не меняю своего мнения, не отрекаюсь от своего стихотворения о корнях дружбы и единении двух народов», – говорит Мустай Карим прямо и открыто11.

Жизнь и творчество Мустая Карима интересны для всякого и каждого, потому что он, живя полной жизнью, стремился угадать «истину на все времена». Быть приверженцем одушевленного права, видеть за частоколом законов и инструкций, часто несовершенных, а подчас просто глупых и зловредных, Человека, а в человеке найти то, что образует Право – этому, думается, учат жизнь и творчество Мустая Карима ученого-юриста и юриста-практика. Но это может им открыться лишь в том случае, если они освободятся от дьявольских шор узкой законности, дурно понимаемой целесообразности и мрачной государственности, прикрытыми в целях манипулирования сознанием людей различными оксюморонами и плеоназмами.

В одном из своих произведений Мустай Карим назвал Максима Горького самым великим Челевекопоклонником12. Сегодня впору обозначить так его самого.

Примечания

1. Карим Мустай. Салават // Собрание сочинений в трех томах. Том первый. Стихотворения, поэмы, сказки, трагедии : пер. с башк. / вступ. статья Д. Павлычко; худ. Е. Яковлев – М. : Художественная литература, 1983. С. 375–460.

2. Карим Мустай. Черные воды // Собрание сочинений в трех томах. Том первый. Стихотворения, поэмы, сказки, трагедии : пер. с башк. / вступ. Статья Д. Павлычко. – М. : Художественная литература, 1983. С. 251–266.

3. Карим Мустай. Жду вестей. Стихи и поэма : пер. с башк. – М. : Дет. лит., 1976. С. 61.

4. Карим Мустай. Тайна // Собрание сочинений в трех томах. Том первый. Стихотворения, поэмы, сказки, трагедии : пер. с башк. / вступ. статья Д. Павлычко. – М. : Художественная литература, 1983. С. 275–280.

5. Ничего сверх меры.

6. Законов природы.

7. Карим Мустай. Собрание сочинений в трех томах. Том второй. Пьесы, повести. – М. : Художественная литература, 1983. С. 176–228.

8. Карим М. Долгое-долгое детство // Роман-газета. М. : Худож. лит-ра, 1979, № 4 (866). – С. 38–43.

9. См.: Гил?жев Х?ким. Ши?ыр?ар ??м поэмалар. ?ф?, Баш?ортостан китап н?шри?те, 1983. С. 214.

10. См.: Карим Мустай. Беседы // Собрание сочинений в трех томах. Том третий. – М. : Художественная литература, 1983. С. 429–457.

11. Карим Мустай. Башкортостан, который во мне // Вечерняя Уфа, 1995, 16 декабря.

12. Карим Мустай. Собрание сочинений : в 3 т. Т. 3. – М. : Художественная литература, 1983. С. 290–292.

К списку номеров журнала «БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ» | К содержанию номера