Провинция у моря

От редакции: В этом номере «Южного Сияния» мы публикуем произведения победителей и лауреатов Пятого Международного арт-фестиваля «Провинция у моря – 2015», а также отзывы о прошедшем в сентябре 2015 года празднике литературы и мира. В следующем номере журнала ждите произведения членов жюри фестиваля.

 

ПРОВИНЦИЯ У МОРЯ. ТЕРРИТОРИЯ МИРА

итоги и впечатления

 

В Одессе и в Ильичёвске завершился Пятый международный арт-фестиваль «Провинция у моря – 2015».

 

Организаторами Пятого Международного арт-фестиваля «Провинция у моря – 2015» традиционно стали Южнорусский Союз Писателей, арт-проект «Территория I», Литературный портал «Графоманам.Нет!» и ЛИТО им. В. Домрина. В оргкомитет вошли люди, без которых фестиваль не мог бы состояться: Председатель Южнорусского Союза Писателей Сергей Главацкий, руководитель арт-проекта «Территория I» Ирина Василенко, Председатель ЛИТО им. Владимира Домрина Леонид Кулаковский, руководитель творческого объединения «Аргонавты» Александр Бедикян, редактор сайта Творческой гостиной «Diligans» Людмила Шарга, музыкант Сергей Кравчук, Председатель «Союза студентов г. Ильичёвска» Ирина Боброва, бард и автор песен, организатор конкурса авторской и бардовской песни «Поющая гавань» Светлана Полинина, представитель арт-проекта «Территория I» Александр Семыкин, журналист Лиана Фатеева, операторы Александр Манакин и Владимир Кунянский, фотохудожник Мария Чугунова, представители молодёжных и творческих организаций Ирина Бедикян, Юлия Петри, Ольга Ксенофонтова, Дарья Островская, Арина Утробина и другие.

 

Дистанционный поэтический конкурс «Здесь можно жить, забыв про календарь…», в котором приняли участие 245 авторов из 16 стран мира, проходил с 1 марта по 31 мая этого года. В работе жюри дистанционного конкурса приняли участие Станислав Айдинян (Москва), Дмитрий Артис (Санкт-Петербург), Евгения Баранова (Ялта), Владимир Гутковский (Киев), Владислава Ильинская (Одесса), Ольга Ильницкая (Одесса), Александр Петрушкин (Кыштым), Елена Росовская (Одесса), Марина Саввиных (Красноярск), Александр Семыкин (Ильичёвск) и Евгений Степанов (Москва).

 

Результаты предварительного поэтического конкурса были объявлены 6 июля:

 

1 место – Маше Не (Москва)

2 место – Андрей Мединский (Севастополь) и Майя Димерли (Одесса)

3 место – Анна Маркина (Климовск) и Арина Грачёва (Москва)

 

Лауреатами конкурса стали: Анна Галанина (Москва), Юлия Долгановских (Екатеринбург), Владимир Кац (Одесса), Анна Протасова (Киев), Аркадий Ратнер (Санкт-Петербург), Елена Уварова (Алматы), Павел Черников (Москва).

 

Специальными призами фестиваля были награждены:

 

– от Южнорусского Союза Писателей: Ольга Андреева (Ростов-на-Дону);

– от арт-проекта «Территория I»: Олег Сешко (Витебск);

– от литературного портала «Графоманам.Нет» Елена Шелкова (Киев);

– от ЛИТо им. В. Домрина: Николай Даниш (Минск);

– литературного журнала «Южное Сияние»: Елена Лазарева (Киев).

 

Сам фестиваль продолжался с 27 августа по 6 сентября. В жюри во время фестиваля работали Евгения Баранова (Ялта), Дмитрий Бураго (Киев), Владимир Гутковский (Киев), Андрей Дмитриев (Москва), Владислава Ильинская (Одесса), Ольга Ильницкая (Одесса), Владимир Каденко (Киев), Александр Карпенко (Москва), Юрий Ковальский (Киев), Леонид Подольский (Москва), Елена Росовская (Одесса) и Александр Семыкин (Ильичёвск). Благодаря им 6 сентября определились победители Основного поэтического конкурса и Анонимного конкурса одного стихотворения.

 

Основной поэтический конкурс:

 

1 место – Майя Димерли (Одесса)

2 место – Елена Шелкова (Киев)

3 место – Валерий Ременюк (Выборг) и Анна Стреминская (Одесса)

 

Анонимный конкурс одного стихотворения:

 

1 место – Тамила Синеева (Киев)

2 место – Анна Стреминская (Одесса)

3 место – Валерий Ременюк (Выборг)

 

Также 5 сентября прошёл конкурс на Приз зрительских симпатий:

 

1 место – Аркадий Ратнер (Санкт-Петербург)

2 место – Анна Галанина (Москва)

3 место – Галина Ицкович (Нью-Йорк)

 

ГРАН-ПРИ досталось Анне Маркиной из Москвы.

 

А в Поэтри-слэме, который 6 сентября, перед самым закрытием фестиваля, провела Владислава Ильинская, приняли участие 16 авторов. Победителями стали:

 

1 место – Елена Шелкова (Киев)

2 место – Аркадий Ратнер (Санкт-Петербург)

3 место – Анна Стреминская (Одесса)

 

Максимальное количество голосов в СЛЭМе в ходе зрительских голосований набрала Елена Миленти (Одесса).

 

На закрытии «Провинции у моря – 2015» были объявлены и победители конкурса авторской и бардовской песни «Поющая гавань», который впервые в этом году проводился в рамках арт-фестиваля. Членами жюри конкурса стали Сергей Батура (Ильичёвск), Александр Карпенко (Москва), Владимир Каденко (Киев), Евгений Лабунский (Одесса), Вадим Ланда (Одесса) и Алина Лукьянчук (Ильичёвск). Победителями стали:

 

1 место – Татьяна Шевченко (Одесса)

2 место – Валерий Ременюк и Мира Поисева (Выборг)

3 место – Анатолий Демчуков (Одесса)

 

Приз зрительских симпатий достался Руслану Шумскому (Ильичёвск).

 

Кроме того, на фестивале его партнёрами и друзьями были учреждены дополнительные специальные призы – и без наград не остался никто из участников фестиваля. Но главным, самым значимым подарком, стал итоговый фестивальный сборник «Провинция у моря – 2015», презентованный на фестивале и подаренный всем его участникам.

 

Спасибо всем гостям и участникам арт-фестиваля за непревзойденную радость встреч и общения! Мы верим, что на нашей Территории мира вам всем было уютно и комфортно!

 

А напоследок, в доказательство предыдущей фразе, предлагаем читателю впечатления участников фестиваля о проведённых у нас днях.

 

Ольга Ильницкая (Одесса – Москва):

 

«Здесь можно жить, забыв про календарь…»

– Ещё как можно! – Потому что везде осень началась, а в провинции у моря – пляжные ночи, поют-гудят поэты до рассвета, и море волнуется раз, волнуется два и светится – три! И не первый год это происходит на песочке Ильичевска, прогретом ещё не остывшим сентябрьским солнцем, и август оглядывается, щурится золотисто – что, одесситы – ильичевцы – киевляне, что – славные гости из разных городов разных стран, знаете ли вы, что бывает сильнее силы слов? Нет ничего сильнее! Потому, что то, что добавить захочется, Бог и Любовь, и есть оно – Слово! «От слов таких срываются гроба шагать четвёркою своих дубовых ножек»! – Мы видели, как они шагают – то там, то – здесь, мы понимаем, о чём Маяковский к нам сквозь время говорит, и знаем, как справиться с этими рецидивами «любви по-поэтски», ведь мы и сами с усами!

Революционный Маяковский, думаю, менее интересен сегодня, чем актуализируемый поэт поэтов – Бродский. Ведь это не Маяковский сказал правду жизни нашей – «Если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря». Может быть, потому и наш международный арт-лит-фест оказался той самой благословенной литературной территорией, которую все знают по имени, и окликают вот уже пять лет, лишь лето наступит на пятки?!

Фестиваль набрал нужный градус, точны и быстры его обороты. Говорят, фестивальное дело от пяти до восьми лет пружинит и творческий нерв будоражит, показывает читателю, что «поэты не вымерли, как туры», что погибель не коснулась литературы в провинции, как считают «адепты из столицы» русского классического слова. Потом наступает время собирать рукописи, набивать издательские портфели, создавать новые фестивальные поля. Поживём, почитаем, подумаем.

А сегодня – «наш ответ чемберленам», сомневающимся в силе литературного провинциального слова: фестиваль живёт уже пять лет, и на следующий год собирается быть. Тексты можно прочитать – они изданы «быстро и сразу». Листайте книгу фестиваля «Провинция у моря – 2015», знакомьтесь.

Участники – поэты и барды, себя показали, на других посмотрели. Гости фестиваля их узнали и запомнили. Книги были раздарены, куплены, читаны «вместе и поврозь», и увезены во все четыре стороны света.

Есть наблюдение – двуязычие Одессы и Ильичевска, и смешанный тип разговорной речи, широко распространённой на юге Украины, обогащённой привходящими языками проживающих здесь украинцев и русских, евреев и грузин, гагаузов, болгар, цыган, французов… подчёркивает сохранность и стилистику русского литературного языка. Мы прочитываем это в текстах журнала «Южное Сияние», и наблюдаем в среде фестиваля «Провинция у моря» – на территории дружбы и взаимопонимания участников из разных стран. Вспоминаю с улыбкой фразу знакомой одесситки бабы-Муси с Молдаванки: «Я люблю усех наций»! – Это настроение души и нрава характерно для Одессы и всего края.

Фестиваль «Провинция у моря – 2015», не в первый раз показал, что культурная русскоязычная среда современной Украины в тандеме с украинским «Незлим тихим словом» (Т.Шевченко) – бережно сохраняет русский литературный язык, и русскоязычная литература живёт и дышит на благословенной земле Украины. О чём и свидетельствую, «жюря» не первый год стихи участников литературного фестиваля в Одессе и Ильичевске.

 

Александр Карпенко (Москва):

 

В последнее время я не очень активный «ездок» по литературным фестивалям. Но Одесса заинтриговала меня и заманила в свои сети. Собственно говоря, работа в разного рода жюри мне совсем не в диковинку. В Одессе среди членов жюри были настолько опытные и искушённые в переговорах с организаторами мероприятий люди, что все конкурсные программы прошли без сучка, но с задоринкой. Опять-таки благодаря таким мастерам компромиссов, как Ольга Ильницкая, Владимир Гутковский, Владимир Каденко. Сами по себе все они – люди бескомпромиссные в своём мировоззрении, но умеют находить точки соприкосновения с другими людьми. Литературные дипломаты. Главная, как мне кажется, задача «Провинции у моря» – не только выявить лучших в своих номинациях, но и никого не забыть, никого не обидеть невниманием. «Человеческая» составляющая в таком душевно-благородном деле, как поэзия и авторская песня, не менее важна, чем сугубо «спортивная». Замечательно, что все участники кое-что увезли домой с фестиваля, помимо отличного настроения.

В Ильичёвске запомнилось чистое, тёплое море. В безветренную погоду просматривалось даже дно, и тогда можно было заметить в глубине огромных медуз, плавающих тут и там. Я старался избегать встреч с ними, но получалось не всегда. Пару раз прикосновения медуз больно меня обожгли. Местные жители успокаивали: не смертельно, поболит часа три – и перестанет. Так и происходило. Вода в Ильичёвске морская, но практически пресная. Берег пологий, песчаный. Очень удобно входить в воду. Отплыв от берега на километр, не надо бояться глубины: глубины чередуются здесь с отмелями. Заплыв далеко в море, можно минутку отдохнуть на отмели, упершись ногами в мелкое дно. Я считал себя неплохим пловцом. Но быстро выяснилось, что и Юра Ковальский, и особенно Дима Бураго плавают, по меньшей мере, не хуже. Впрочем, жить у моря (пусть даже искусственного, как в Киеве) и не уметь хорошо плавать – согласитесь, нонсенс. Свободного времени было катастрофически мало, но мы то и дело коллективно срывались к морю – негоже упускать такой отличный способ запастись на зиму южным теплом. Спасибо тебе, море! До встречи в следующем году!

Сильным был и состав участников. Иногда мы просто не знали, как лучше распределись места среди призёров: все конкурсанты, что в поэтической части, что в бардовской, были по-своему интересны и практически равны, плюс-минус, как говорится, на тоненького.

Случались забавные ситуации. Возвращался я как-то пешком с пляжа в компании трёх друзей-киевлян, которые работают в журнале «Радуга» – Юрия Ковальского, Андрея Дмитриева и Владимира Каденко. И вдруг ребята заметили на одном из высотных зданий Ильичёвска крупную неоновую надпись «РАДУГА». «Караул, украли! Украли наш журнал!» – возмутился один из парней. Я тут же предложил зафиксировать этот прискорбный факт на фотоплёнку, с тем, чтобы затем обратиться в Верховную Комиссию по этике и авторскому праву. Сказано – сделано. Долго и смачно, с выдумкой позировали киевляне на фоне «своего родного журнала».

Очень запомнился гостеприимный дом Светланы Полининой, руководительницы местного бардовского движения. Мы с Володей Каденко использовали единственный штормовой день, непригодный для купания в море, для общения в неформальной обстановке со Светланой и её друзьями. Было вкусно, тепло и гостеприимно. Вот только мало – нужно было снова бежать на работу в жюри. Каких-то поэтов, бардов и прозаиков я знал ещё до поездки на фестиваль, с какими-то познакомился и крепко подружился за время конкурсных мероприятий. Удалось вспомнить полузабытое ощущение «команды». Это проявлялось не только во время судейства, но и во время путешествий из Одессы в Ильичёвск и обратно. Нельзя было опаздывать на автобус, заставлять себя ждать. Требовалась некоторая самодисциплина. Конечно же, огромную роль в обеспечении нормального функционирования фестиваля сыграли Россотрудничество и лично Константин Воробьёв и Ирина Царёва. Большое вам спасибо, друзья! Активно, но не очень акцентируя внимание на собственной персоне, руководил фестивалем глава Южнорусского Союза Писателей Сергей Главацкий. Многое было учтено в процессе подготовки юбилейного, пятого фестиваля «Провинция у моря»…

 

Евгения Джен Баранова (Ялта):

 

С «Провинцией у моря» мы дружим давно: три года – время шалостей, разбитых коленок и обживания в мире. В прошлом году сам фестиваль я пропустила (жалею), в этом – несмотря на две границы, отваливающиеся колёса у автобуса Севастополь-Одесса и бессонную ночь – приехала. Что сказать? Лица светлы, Одесса пропитывает, Ильичевск убаюкивает. Оргкомитет выбивается из сил, но продолжает. Лёгкость шагов, поэтические беседы, встречи с новым и старым. Аня Маркина, Майя Димерли, Аркадий Ратнер, Оля Андреева, Галина Ицкович, Лена Шелкова, Аня Стреминская… Непохожие, яркие – племя и пламя поэтов. «Только бы не уезжать» – чеканит внутренний голос… А если отставить образы и перейти на деловитый сленг, могу сказать, что «Провинция у моря» – это та фестивальная территория, на которой представители Одессы, Нью-Йорка, Москвы, Ростова, Киева, Ялты, Николаева, Петербурга могут чувствовать себя одинаково свободно. Словом, нет войне – да поэзии, нет политическим играм – да творческому общению.

 

Владимир Гутковский (Киев):

 

Когда представительная киевская делегация членов жюри в составе Дмитрия Бураго, Владимира Гутковского, Андрея Дмитриева, Владимира Каденко и Юрия Ковальского отправлялась 2-го сентября спецавтобусом в Ильичевск на Пятый арт-фестиваль «Провинция у моря – 2015», все мы и не предполагали, каким захватывающими выдадутся последующие пять дней.

Нас принимали прекрасная Одесса и уютный Ильичевск. Щедрое южное гостеприимство и замечательные залы, в которых проходили мероприятия фестиваля, оставили самое приятное впечатление. Свою лепту в наше пребывание внесли хорошая погода, тёплое море и уникальный ильичевский пляж.

Пусть большую часть времени у членов жюри и занимали их непосредственные обязанности, но его, этого времени хватало на всё. И на дружеское общение и на поэтические посиделки.

Бардовский конкурс «Поющая гавань», который впервые был включён в программу фестиваля, оказался очень удачным. Как и основная поэтическая часть. Организация фестиваля тоже была выше всяких похвал. А когда на заключительном представлении на сцену вышли все те, кто принимал участие в проведении фестиваля, то она оказалась заполненной практически полностью.

Никогда прежде мне такого видеть не приходилось. Несколько десятков человек готовили и проводили фестиваль. Всем им большое спасибо! За всё.

 

Ольга Андреева (Ростов-на-Дону):

 

Одесский литературный музей – в прекрасном здании в стиле вольной южной эклектики – во дворце князя Гагарина, который он на зиму сдавал для литературных вечеров родному городу – связан с именами Пушкина, Мицкевича, Гоголя, Толстого, Коцюбинского, Леси Украинки, Шолом-Алейхема, А.П. Чехова, И.А. Бунина, Ивана Франко, Ахматовой, Бабеля, Ильфа и Петрова, Катаева – чьи судьбы так или иначе были связаны с Одессой… Вот в таком намоленном месте проходили встречи литераторов, приехавших на фестиваль «Провинция у моря» из Украины, России, Беларуси и даже из Нью-Йорка.

…Я приехала в Ильичёвск вечером 1 сентября, меня встретил поэт и член жюри фестиваля Александр Семыкин, устроил в гостиницу, по дороге мы созвонились с Сергеем Главацким. Всё время, всю праздничную неделю хозяева фестиваля опекали нас, гостей, как малых детей. А мы там, и правда, немного впали в детство – море рядом!!! Пляжи, креветки, все наперебой искали куриного бога, рассказывали друг другу о больших медузах в виде синих грибов, которые водятся в Ильичёвске. А знаменитый паром Ильичёвск-Варна, знакомый из школьных уроков географии – вот же он, рядом!

Одесса для меня теперь навсегда – праздник, который всегда со мной. Эти улицы гипнотизируют, по ним хочется бродить, ротозейничать, фотографировать, восхищаться – эта симфония скульптуры и зелени, архитектуры и душевной, радостной атмосферы – на двух языках и на всех промежуточных суржиках, а сколько юмора и оптимизма – и в названиях, и в разговорах… Дорогу здесь не только расскажут, но и покажут, и посоветуют, что ещё интересного там рядом можно посмотреть – наверное, никто так не любит свой город, как одесситы, и их таки можно понять…

Был круглый стол о толстых литжурналах в эпоху интернета. Мне кажется, тут могла бы стать решением электронная версия журнала, которую можно скачать за деньги. И издатели сохранили бы доход, и читателю удобнее – можно ссылку сбросить другу, можно цитату целиком скопировать. На всё не подпишешься, и в библиотеках мало что найдёшь.

А бумажные журналы тоже нужны, и не только по подписке. Подпишется тот, кто уже знает, кто уже завербован. А в книжном магазине журналы могли бы привлечь внимание неискушённого читателя. Но их нет в продаже – во всяком случае у нас, в Ростове.

Конкурсов и номинаций было много, в итоге всё равно запомнились люди, а не награды. А прочесть друг друга нам ещё предстоит. Мне многих захотелось прочесть вдумчиво и серьёзно. На то и нужны фестивали – пробудить живой интерес к автору, помочь увидеть друг друга, вырвавшись из суеты нашего клипового времени. Увидеть и полюбить. Когда вместо известного или малоизвестного имени из сети видишь живого человека, смеёшься и говоришь с ним обо всём на свете, поёшь песни и купаешься в море – его стихи обретают для тебя множество новых смыслов…

А потом мы будем общаться в сетях, будем читать стихи друг друга, делиться ими с другими людьми. А значит, фестиваль имеет начало, но не имеет конца. Он открывает новые имена – новой аудитории – а потом мы уже так и живём в этом ярком, обновлённом мире.

Да, мы старались не говорить о политике. Мы говорили о категориях, которые не знают границ. Нам нечего делить. Мы умеем по-настоящему радоваться жизни.

 

Майя Димерли (Одесса):

 

Для меня участие в поэтическом Фестивале, да еще и в Международном – дело небывалое. Тем большей неожиданностью оказалось то, что мои стихи были отмечены членами жюри. Я до сих пор не могу поверить в то, что это случилось со мной. И всё же, получение двух наград для меня, как ни удивительно – не самое яркое, хотя и невероятно приятное событие.

Встреча поэтов из разных городов и стран показала, насколько прекрасную миссию выполняет арт-фестиваль. Встретить вживую поэта, стихи которого существовали для тебя только на бумаге, или вы встречались только в соцсетях, услышать живой голос, живую интонацию, и полюбить уникальность каждого нового друга – потрясающий опыт. Он объединяет всех – и тех, кто пишет, и тех, кто читает поэзию, дает уверенность в том, что каждый из нас не одинок во Вселенной. Без фестиваля и его организаторов это было бы практически невозможно. Очень жаль, что не все участники смогли приехать. Сложно представить, насколько трудно жюри было определиться с победителями.

Самое сильное впечатление на меня произвел поэтри-слэм, в котором мне не посчастливилось победить, но участие в нём, азарт, юмор и бурное выражение эмоций участниками, доставило ни с чем несравнимое удовольствие. А потом мы просто читали стихи, безо всякой попытки победить. И произошло то, ради чего пишутся стихи. Изменилось пространство, время перестало существовать и остались только мы. Настоящие.

 

Анна Маркина (Климовск):

 

Любые фестивали, публикации, премии – это опорные пункты, узлы, там сходятся отдельные нити писательских судеб в одну большую паутину, которую и будем считать современной литературой. Соревнования, призы, погоня за первыми местами – норма бытования среднестатистического литератора, которая отражает само время, заставляющее бороздить просторы, быть в тренде, вешать на стену гостиной трофеи, кричащие о твоей востребованности, жать правильные руки, быть на связи, быть в… в чём-то, с кем-то, лишь бы не одному. Фестиваль «Провинция у моря» ценен. Организуемый вокруг поэтического конкурса, он, как ни странно, практически лишён элемента серьёзной соревновательности, конъюнктурности, необходимости автору подчеркивать своё место. Другими словами, есть встречи необходимые и есть – желанные. «Провинция…» – эта желанная встреча. Встреча с людьми, которым всерьёз есть дело друг до друга и до литературы, территория жизнелюбия и дружбы. Спокойный жаркий Ильичевск, светящееся ночное море с лунной дорожкой, чтения, разговоры, слэмы, концерты, вечернее пение русских и украинских песен на побережье. Место, которое сразу же становится родным, и люди, с которыми сложно прощаться. Могу пожелать организаторам стойкости в преодолении внешних обстоятельств, над которыми мы, к сожалению, не властны, а фестивалю – держать лицо, не сгибаться под натиском времени.

 

Анна Галанина (Москва):

 

Я не буду называть ни одной фамилии – просто потому, что не смогу назвать всех. Все были прекрасны, и каждый был на своём месте. Но организаторы и их многочисленные помощники каким-то чудом успевали быть везде, и никого не обделили вниманием. Я не знаю, как организаторам это удалось, но всё происходило так, как должно было, и в то же время неожиданно, и одновременно с тем – торжественно. Празднично, но без пафоса. Удивительно и прекрасно. Площадки менялись каждый день – одна замечательней другой. Одесса и Ильичёвск сменяли друг друга. Море и солнце были там, где им положено – везде и рядом. И ощущение праздника не уходило. И конечно, замечательно, что в этом году был не только фестиваль поэзии, но и песни. Поэзия и музыка были везде – и во время конкурсных программ, и после. Ночные заплывы по лунным дорожкам и песни по кругу на ильичёвском пляже. Русские, украинские, белорусские – кто что вспоминал. И это было замечательно, когда кто-то из ильичёвцев начинал «Подмосковные вечера» – и все подхватывали. А потом кто-то из гостей запевал «Запрягайте хлопцы коней», и через минуту пели все, независимо от того – знали слова, или нет. И конечно, была «Беловежская пуща», и что-то ещё – много чего ещё. А на песочке стоял коньяк Шабо среди печенья и ломтей колбасы, присыпанных песочком же. И была поэзия и музыка. И даже приз на следующий день одному из запевал. Я ведь говорила, что организаторы и помощники успевали быть везде и не обошли вниманием никого из гостей и участников фестиваля. И конечно, была победа победителей. И многочисленные призы и номинации лауреатам и финалистам. Но не это главное. Была поэзия и музыка. И море. И солнце. И дружба. И Одесса с Ильичёвском. И это никуда не ушло. Осталось с нами. Навсегда. 

 

Елена Шелкова (Киев):

 

…Ехать на фестиваль мне выпало с целой дивизией известных, знаменитых и очень знаменитых литературных деятелей. Такого количества гениев на один квадратный метр я не видела никогда. Первый вопрос, который мне задали в автобусе: «А вы говорите по-французски?» – поверг меня в глубокое поэтическое уныние, так как в голове вертелось только «месье, жене манж па сис жур», а выглядеть умной так хотелось! Но, вспомнив афоризм Шоу: «лучше молчать и выглядеть дураком, чем открыть рот и развеять всякие сомнения», я улыбнулась (как мне показалось, очень по-французски) и забилась в угол.

Но спокойно сидеть я не могла, так как добрые литературные гении втянули меня в разговор, ощущение от которого мне очень понравилось, но я не могла понять, чем. И тут меня осенило: мы НЕ говорили о политике! Было всё: книги, издательства, воспоминания о встречах с Окуджавой и Дольским, а политики не было. Именно в этот момент я поняла, что не пожалею о поездке.

Именно так и произошло.

В провинцию у моря приехали люди, самые обыкновенные люди, которые в повседневной жизни работают, учатся, воспитывают детей. Но. Ещё они пишут стихи, любят стихи, читают стихи. И эта объединяющая составляющая стирает границы стран, возраста, социального положения. Здесь все равны, не важно, насколько ты крут там, в другой реальности, на этой маленькой планете имеет значение только одно – твоя любовь к поэзии.

Стихи писать хорошо, писать хорошие стихи – ещё лучше. А читать хорошие стихи на берегу синеглазого Чёрного моря – что может быть прекраснее?

Конкурсанты состязались, смеялись, говорили, слушали (о чудо!) собственные стихи на видео, продекламированные Владимиром Вишневским, Эммануилом Виторганом, Борисом Грачевским, Иваном Кононовым, Александром Лебедевым, ходили на мастер-классы членов жюри, а вечером ложились спать пораньше, чтобы на утро встать бодрыми и свежими… Надеюсь, в последнюю строчку не поверил ни один читатель. И правильно сделал. Какой поэт спит ночью, когда рядом шумит море, и можно выйти на берег, и говорить, и молчать, и думать о том, что этот праздник никогда не закончится, и знать, очень грустно знать, что он пройдёт, обязательно пройдёт…

…Все разъезжались, увозя в свои страны и города не только тёплые воспоминания. Мне кажется, главное, что приобрёл каждый, кто приехал на конкурс – это новых друзей, людей, с которыми пообщаешься два часа, а запомнишь их до конца жизни, до последнего своего стихотворения. Так случилось со мной. Пусть так будет у других.

Никто не знает, как сложится жизнь каждого в дальнейшем, что хорошего написать, сделать для нашей страны, для других стран и всей земли смогут те, кто потратил такое количество усилий на организацию фестиваля. Но даже если эти люди не сделают в своей жизни больше ничего, они уже заслуживают места в раю. А рай, теперь я это точно знаю – выглядит очень просто – провинцией у моря…

 

_ __ _

 

МАША НЕ

 

ОТСТРОИТЬ ТЫСЯЧУ НАГАСАКИ

 

АНДЕЛ

 

«Что утонет, то, поди, не сгорит?

Да, иголку проще найти в золе… –

бабка Нюрка шёпотом говорит, –

Люди – божьи анделы на земле!

Не копи, скаредничай – всё одно:

жисть – костёр, кочёвка невдалеке.

Будь простым, широким.

Добро – оно посильней чем,

денюшка в гомонке.

Не считай обиды – напрасный труд.

Заживут, как прыщики до венца.

Что грехи? И мухи к навозу льнут.

Человече – ты.

Отрухнись в сенцах.

Я б ещё добавила в Богов след:

не замай,

не жадничай,

не калдырь!».

Бабки нет уж больше десятка лет,

но приходит ночью,

поёт псалтырь.

С нами правда?

А может быть, Босх, и Бах?

Обережный круг, навесной замок?

Тихо «андел божий» скулит в сенцах –

целовальник,

висельник,

скоморох.

 

МОНОЛОГ НИ О ЧЁМ

 

Допить кагор своей бездомной ночи,

притягивать за лацканы судьбу,

смотреть в глаза и ничего не видеть

ни в них, ни за плечом… На берегу

лишь галечный грильяж и запах мидий,

как сотни лет назад такой же… точно

со старой киноплёнки чернобелой,

архивной копией застыло это лето.

Субтитрами: потрескался, облез

рояль, ещё четыре ноты до рассвета,

веревочную лестницу с небес

спускает наблюдатель жестом смелым,

от старых облаков до чёрствых вод…

Лишь только это вслух не пророни,

вспорхнёт, и не поймаешь чайку-птицу…

не говори, что ты…, что я…, что мы…

Зачитана последняя страница, –

граница дна…сюжетный поворот:

По чётным казнь, бессмертье по нечётным,

но слишком много ликов на гербе,

не в меру… На миру и смерть почётна,

когда ты носишь этот мир в себе,

наброском на раскрашенном картоне, –

перпетуум-мобиле из бытия и сна,

а знаешь… На миру и жизнь красна,

когда мой мир дрожит в твоих ладонях…

 

РЕВНОСТЬ

 

Положи мя, яко печать, на сердце твоем, яко печать,

на мышце твоей: зане крепка, яко смерть, любовь,

жестока, яко смерть, ревность: стрелы её – стрелы огненные.

/Песнь Песней/

 

Страсть – это тоже горнило власти. Лунные ночи – наги, бесстыжи.

У Соломона в покоях счастье в образе девочки рыжей-рыжей.

Солнцем обугленная дикарка, – кладезь природной любовной прыти.

Женская мудрость – сгореть – так ярко, чтобы собою его насытить.

 

Спросит, заластится, заискрится, звуки, как мочку, губами тронет:

«Книги – такие ручные птицы, если кормить их теплом ладоней?».

Шёпотом выдохнет, так серьёзно, глупый исток виноградной жизни:

«Ты зажигаешь луну и звёзды? Мой Соломон, ты же…Бог? Скажи мне…»

 

Дурочка – я! Мне бы быть такою девочкой, ящеркою песочной…

 

Воин, убей их!

Убей обоих!

Слышишь?!

Убей их сегодня ночью!

 

ОРИГАМИ

 

Под сердцем колко, на сердце разум.

Не трачу силы на сны и страхи,

во мне ведь столько, – хватило б разом

отстроить тысячу Нагасаки.

 

Кричать, аукать совиным смехом,

взрываться в лёгких, но бесполезно –

будить пустое. В пустом лишь эхо,

и спёртый запах вины нетрезвой.

 

Всё блажь, любимый, смешно и вздорно –

подсесть на нежность и славословье.

Кружится ворон, банально черный,

над этой братской твоей… любовью.

 

А завтра снова наступит осень

на пятки мокрыми сапогами,

чихнёт по-детски, и в дом попросит

впустить журавликов оригами…

 

Под сердцем колко, на сердце разум...

 

ЧЕЛОВЕЧЬЕ

Человек человеку – волхв,

Если к ночи не станет волком.

Тейт Эш

*

 

отогрел в ладонях бы сам Сварог

память – время – бусинку – узелок,

разделяя явь на своих и дальних,

человеки весь свой надмирный срок,

пили бы корнями грунтовый сок,

понимая, что без корней – лишь камни…

 

сказка – ложь, икоту прогнал испуг, –

смерть ворует близких, кладет в сундук,

говорят не выследить, не постичь, но

под качанье зыбки, прозрев к утру,

человек человеку – гончарный круг

до последней горсточки черепичной…

 

*

 

Дремлет кот, и сажи черней восток,

и сверчок уже потерял шесток

/перебрался просто поближе к печке/.

Оперяя крылья, расправив плечи,

набирая смелости в шепоток,

прорастает, словно весной росток,

простодушье тихое человечье.

 

СЕМЬ НЕБЕС ПО ВЕРБЕРУ

 

Первое небо

 

Нити нет, оборвалась, печаль лети

колокола гулом …гули-гули,

Голуби мои, мои молчальники

выдохом под облако вспорхнули…

 

Второе небо

 

Небо второе – неброское,

плёсами рвётся полосками ночи и дня…

Не поминайте в молитве меня,

лихом не поминайте и хватит…

В неба расписанный батик

движется племя голов

светлых, чудных, оголтелых

тело оставлено признакам дня,

вы не ищите меня,

…улетела…

 

Третье небо

 

Бабушка, как ты? В подоле пшеница,

ноги босые, косынка в цветочек…

Мается снова земля-роженица,

Ночь-повитуха устало хлопочет.

Бабушка, где ты? От края до края

звёздная, пыльная, тыльная пустошь.

Все мы когда-то… и вдруг умираем,

мне посмотреть бы…

Руку отпустишь?

 

Четвёртое небо

 

То ли видимость, то ли крайность,

то ли бездна под твердью вод,

этот край золочёный рай, но

мне наверно не подойдёт…

То ли суетность, то ли вольность,

То ли шрамы твоих лучей,

Может, вспомню опять про боль, но

Крылья, Господи, мне пришей…

 

Пятое небо

 

Падаю без оглядки,

слишком высок порог,

щиплют босые пятки,

угли земных дорог.

щурится Фауст слепо,

плещет луна в горсти.

сколько кругов по небу

не сосчитать… прости…

 

Шестое небо

 

чтобы объять необъятное

стань на краю бездны и распахни руки

чтобы понять непонятное

шире открой сердце если ещё дышишь

чтобы простить себя

просто прими всё всё что дано свыше

просто прости любя

стань на краю бездны и распахни руки

 

Седьмое небо

 

Палец к губам души, –

ямочка над губой.

Вот и рождён. Дыши.

Ангел уже с тобой…

 

_ __ __

 

АНДРЕЙ МЕДИНСКИЙ

 

ВСЁ РАВНО, ЧТО ЮЛИТЬ ПЕРЕД БОГОМ

 

***

 

На вечернем морозе, на пьяном январском вокзале,

где к полночной платформе вчера подкатил новый год,

пляшут синие люди, у них синяки под глазами,

да наряд милицейский казацкие песни поёт.

 

Я стою обалдевший среди разливного веселья,

и твоя на губах несозревшая юность горчит,

голосую такси, и ко мне приезжает Емеля,

и увозит меня на дымящей от счастья печи.

 

А твой поезд идёт по заснеженной стылой равнине,

в черноте заоконной ни звездочек, ни огоньков.

Посмотри на ладошку, и в переплетениях линий

ты увидишь меня посреди бесконечных снегов.

 

От судьбы убегать – всё равно, что юлить перед Богом,

ты заснёшь тяжело, но под утро увидишь во сне,

что я мчусь на печи за тобой по железной дороге,

только искры летят и с шипением падают в снег.

 

КРЫМСКОЕ

 

Город ушёл на дно, поезд уехал в Крым,

где, темнотой объят, выплюнул материк.

Завтра скажусь больным, выпаду из игры,

станет смешно, что здесь некого материть.

 

Город зажжёт огни, снова начнет камлать,

пьяные звонари станут набат звонить.

Всякий ползучий гад – сын своего кубла,

в каждом кубле любовь сделана из войны.

 

Год пролетел, криклив, как попугай жако.

Город ушёл на дно. Поезд уехал в Крым.

Вот уже машинист ловит багром Джанкой,

далее по прямой к морю ведёт арык.

 

Далее по прямой – чёрная мякоть гор,

море, как антрацит,

чайки над ним кричат,

воздух над ним дрожит.

В топку залив кагор, поезд заходит в порт,

бьётся о борт причал,

трётся борт о причал,

трётся причал о борт.

Хочется дальше жить.

Хочется

Дальше

жить!

 

ЛЕТНЕЕ СТИХО

 

Очумевший вокзал зашумел,

и, склоняясь по всем падежам,

завопил о судьбе-шаурме

привокзальный азербайджан.

 

Это лето пришло и жара,

что вдохнёшь и захочется пить.

Шёл по небу пятнистый жираф –

искры сыпались из-под копыт.

 

И чирикали стайки девиц –

если в юности кровь с молоком,

счастье пишется через дефис

с чем угодно, светло и легко…

 

ЗОЛОТАЯ СТРОКА

 

Непрочтённому мне, непрощённому

грянет сорокоуст октября,

день, размазанный белым по чёрному,

оторвётся от календаря.

 

Но дорогой, как вена распоротой,

я вернусь навсегда в этот свет,

где в заштатном окраинном городе

я с землёю остался в родстве.

 

Там – на сонной речушке без имени

скрип уключин и мат рыбаков –

не ищи ты меня, не зови меня

из моих перезревших стихов.

 

Там – заросшие чертополохами,

пережившие смерть на века –

золотая строка архилохова

и моя золотая строка.

 

ТРАМВАЙ

 

Вечером весенним и густым

шёл трамвай, дверей не открывая,

вдоль дороги жёлтые кусты

освещали сумерки трамваю.

 

Пассажир, помятый от вина,

в полосатой будничной пижаме,

глядя из трамвайного окна,

горевал, что годы убежали.

 

А кондуктор, добрый до слезы,

и от этого большой и сдобный,

безбилетного его возил,

не нарушить пассажира чтобы.

 

Наступила осень, лился дым,

жили два случайных человека,

снова стали жёлтыми кусты,

а трамвай всё ехал, ехал, ехал…

 

СЕРЕБРЯНЫЙ САМОЛЁТ

 

Тот город, в котором ты никогда не была,

едва различимый на географических картах,

плавится летом, прокаливаясь добела,

до черноты остывает к началу марта.

В том городе есть железнодорожный вокзал

с фасадом, хранящим оттиски сонных взглядов

тех, кто когда-то мимо него проезжал,

не пытаясь понять, что прячется за фасадом.

Там никуда не спешат, там больше живут пешком,

а если надо быстро – на велосипеде,

там баба Маруся, торгующая молоком,

деньги берёт через раз, потому что соседи.

Там в каждом апреле жарко цветёт сирень,

а в октябре воспламеняются клёны,

но позже, когда вокруг начинает сереть,

город стоит равнодушно, как приговорённый.

И только в конце декабря, один раз в год,

над ним пролетает серебряный самолёт…

 

_ __ __

 

МАЙЯ ДИМЕРЛИ

 

СЕВЕР – СЕРД ДА БОЛЕН

 

***

 

Глубокой ночью по небу в тумане

Плыл человек со свечкою в стакане.

Увы, во тьме не различить ни зги.

И выпить из стакана не моги.

 

За каждой гранью полного стакана

Выходит пьяный месяц из тумана

И, перочинный нож в руке держа,

Он режет безо всякого ножа.

 

Он знает, что Восток –

что кровосток.

Что Запад – заперт,

Север – серд да болен,

А Юг – многоуголен

Да туг.

 

И никуда не деться, милый друг,

Тебе от многогранного стакана,

 

Где годом обступили месяца

И ты плывешь по небу на Ловца

В его тумане,

И в его стакане.

И лишь благодаря своей свече

Ты ничего не видишь вообще.

 

***

 

Нужна работа по душе, –

Так говорил мой друг Моше,

И в даль седую вглядывался долго…

 

Издалека текла река

Величественна, глубока.

И звать её – ни Дать ни Взять, а Волга!

 

Но кто-то, взяв под козырёк,

Кого-то брал на карандаш.

Когда отец сказал: Хорёк!

Тогда – шабаш!

 

Распятый на карандаше,

Так думал вслух мой друг Моше:

Вот. У кого-то

есть работа

по душе…

 

В ПЕСОЧНИЦЕ

 

В песочнице песок впадает в детство.

Вокруг него в моря впадают лодки.

К ним реки тянут мокрые от пота,

Застиранные наспех рукава.

 

Впадают души в детские тела.

И утирая море рукавами

В песочнице впадает

Детство в Лето.

 

***

 

И снова я беру разбег

И в ночь солдатиком ныряю,

Но вместо ночи злой Себек

Пасть отворяет.

 

И в животе моём темно,

И кислорода не хватает,

Подлодка стукнулась о дно.

У вас светает.

 

Осенняя, весенняя –

Две разных ночи –

Сырыми маками усеяли

Земной клубочек.

 

И он калачиком свернулся,

Словно мальчик.

– Пенальти вам! Пинайте там

В ворота мячик!

 

Судья достанет алый мак

И удивится.

И мячик шлёпнется в гамак,

Чтоб не разбиться,

 

Но всё равно земля гудит

Под человеком.

И он солдатиком глядит

Во тьму Себека.

 

***

М. Крамеру

 

Те, чьи слова рассыпались во прах

Во тьме счастливой вавилонской ночи,

Чьи души спотыкаются впотьмах,

Чьи волосы становятся короче,

 

Потомки фессалийских кобылиц,

Мужья и пасынки Лернейской Гидры,

Все те, кто не показывают лиц

И время пьют из треснувшей клепсидры,

 

Чьи имена на дне библиотек

Завёрнуты в истлевший синий саван

И очи в бесконечной слепоте

Теперь сосредоточены на главном.

 

За вами следом новый человек

Из ран сердечных источает дёготь.

Чело приблизьте, я хочу потрогать

Излучины бровей и бархат век.

 

За пяльцами божественный герой.

Его во все века ждала опала.

Вам нитью Ариадны покрывало

Он вышивает по земле сырой,

 

Чтоб вы смогли, хотя б на миг, вернуться

Из чёрной глубины материка.

Ещё приблизьтесь, я хочу коснуться…

Но снова не дотянется рука.

 

_ __ __

 

АННА МАРКИНА

 

МИР С СИРЕНЕВЫМ ПРИЗВУКОМ

 

 

***

 

человек умирал не какой-то шальной человечек

не пылинка какая-то бабочка и черемша

не кривой старичок что в троллейбусе рядом дышал

фитилёк на огрызке одной из замызганных свечек

мандельштамовский томик что ты прочитал и не понял

не приятель с которым на Ленина ты выпивал

не сходящая осенью в руки глухая листва

не забытый щенок дескать жаль и котёнок и пони

а родной человек вся гармония тяжесть и гамма

для которого в омут на паперть давай-ка по сто

тот который тебе вместо пенного луга цветов

самолётик с сожжённым крылом человек оригами

это смерть эта смерть будто в вечность запущено эхо

и не ходит уже человек и лежит и молчит

и в тебе тишина что давай ты её закричи

и давай и давай будто взял он и просто уехал

будто вытащил два пострадавших в пути чемодана

и адью говорит отлетаю как стая грачей

только вот он лежит а ты рядом живой и ничей

словно город на милость каким-нибудь варварам сданный

человечек родной что мне сделать обнять может чаю

может просто сесть рядом обмякнуть уже зареветь

где ты прячешься свет моей жизни потерянный свет

я за этим кошмаром почти что тебя различаю.

 

СТАНСЫ

 

1.

 

Уходит человек. Почти ушёл.

Покинул дом и телом, и душой.

И вот как гром среди аппендицита,

тебя закрутит ледяной волной.

Стоишь зимой, присыпан стрептоцидом,

стерильный, бодрый, но ещё больной.

 

2.

 

А помнишь только море чепухи:

ряд коридоров, облачка бахил,

подсолнухи на кухонной клеёнке,

держащие просыпанную соль.

Ты памятью наполнен, словно ёмкость

по капле высыхающей росой.

 

3.

 

И немудрёные дорожки слёз

вплелись весной, наверно, в сок берёз.

Минуты скачут – жеребцы на хорде.

Тем удивительней, что всё как будто гуд,

ничто не сбилось с принятого хода:

все тикают, бормочут и живут.

 

4.

 

Который раз консьерж, слепой, как крот,

роняет маслом на пол бутерброд.

И пахнет заливаемым асфальтом,

и груши созревают в свой черёд,

и девочка закапывает фантик,

надеясь, что он в землю прорастёт.

 

5.

 

И в голове строка опять поёт,

слегка треща, как в газировке лёд.

Ты попадаешь в жизнь, куда ни целься:

вот дети в парке тянутся, как нить,

и самой безнадёжной из процессий

ежа с дороги тащат хоронить.

 

6.

 

И ходит молоко внутри коров,

и в теле ходит молодость и кровь.

А то, что там в тебе дыра сквозная

(и сквозь неё проходят поезда,

да батискаф свободно пролезает),

то никому, по сути, не видать.

 

7.

 

Но вот пока ты красишь в голубой

прихожую и, раздражён собой,

идёшь мотаться в снежности двора,

где обливается товарищ закалённый,

вдруг замерзает чёртова дыра,

как лунка, под поношенной дублёнкой.

 

***

 

Вот перекрёсток – гогочут матом,

вот всё идет, да и шло бы мартом.

Сходит на двор пыльца

белая, снежная – на рябину,

дворнику на руки и на спину

мимо его лица.

 

Встань и оставь все свои печали,

что тебя в люльке зимы качали,

это легко – оставь,

их перетянет (так может статься)

в южные скалы с одной из станций

дышащий тьмой состав.

 

Вот и давай на вокзал с вещами,

в поезд запрыгни, пообещай мне

всю эту ночь глазеть,

слушать, как движетесь вы по карте,

храп оседает на дне плацкарты

и на краях газет.

 

Утром вздремнуть, обругать кого-то,

брызнуть на спутников анекдотом

и занести в блокнот

фразу о том, что ты знаешь точно –

запад к закату не кровоточит,

поезд идёт в тепло.

 

Там, где кларнеты крадут Клариссы,

в полдень со службы спешат хористы,

и на краю тепла

день безразмерен, тягуч и ровен,

круглое время поют вороны,

парки, колокола.

 

Что же ты, веришь? А я на совесть

всё сочиняю про море, поезд,

пляжи, колокола.

Ехать нельзя, но давай воспрянем.

Если всмотреться – под фонарями

ночь до сих пор светла.

 

***

 

не жалели любви и людей. в это время

я писала помадой стихи над трюмо.

безантенные лысины низких домов

были смазаны щедро клубничным вареньем.

оно густо текло между улочек узких

на котельную. белую вязь голубей.

ужин выкрашен был в цвет любви и ламбруско

и неведомо как выгибался в обед.

мы готовили морсы и соки из фруктов

мы считали потери прививки ворон.

под зонтами нагревшихся к полднику крон

из плохих новостей раскурив самокрутки

мы дремали в изгибах гамачных парабол

всё на свете считая за блажь за игру.

из моих потерявшихся в воздухе рук

я в ладони твои запускала кораблик.

ты раздумывал. где этим летом все осы.

мир с сиреневым призвуком. будто Моне.

мы поссорились – я говорила что нет

в этом мире мне кажется больше из Босха.

от рождений до свадеб. от них до поминок.

выходили кормить комаров на крыльцо.

ты носил по кошмарам такое лицо

будто соткано было оно из жасмина.

покупали у бабки ликёра из роз.

говорила она дескать сладок целебен.

проплывавший по заводи медленный лебедь

на ходу превращался в скользящий вопрос.

солнце снова валилось за лес со стыда.

ты велел мне подумать о чём-то попроще.

куда делись грибы из берёзовой рощи.

и я думала. делись. ведь правда. куда?

 

***

 

я возвращаюсь как всегда к твоим опухшим городам.

клоповникам что отгорели и упокоились в сирени.

сидеть на скорлупе эпохи. в душе темно. в диване блохи.

мигает свет. как неврастеник. столетние ковры на стенах.

снег вырос – тесто для печенья. пошляешься. лизнёшь качели.

и как смешно и как легко примёрзнуть тёплым языком.

примёрзнуть к родине с торца. без имени и без лица.

ждать пенсии. ходить на штурм. контор. шараг. регистратур.

где часть штанины разыскав в пути теряешь весь рукав.

держись. пакуй добро. молчок. плетёт свой домик паучок.

кто заржавел? кто огрубел? скрипит на вдохах колыбель.

там я. подобно пауку. уже свой плач бескрайний тку.

 

***

 

сколько ни проговаривай. ни пиши. ни ври.

что ты оправилась. что календула расцвела.

что в твоём доме смолкли календари.

будто кричала, мучилась и девочку родила.

или такое что-то. прилив. песок.

розовый от кораллов. вода икает.

южное солнце стреляет тебе в висок.

вечер сшивает прямоугольники мотыльками.

всё не проходит. шиповник внутри страниц.

там где герой целует. кого? в карете.

слышишь любовь. холишь чужих синиц.

держишь своих журавлей в секрете.

столько всего. что не вынесешь и вдвоём.

столько всего. что рядом живёт и тает.

свечи (смотри) загораются на каштанах.

и оплывают по капле на чернозём.

 

_ __ __

 

АННА ГАЛАНИНА

 

ЛЮДИ-ЧИСЛА

 

***

 

Мир насквозь горизонтален…

Рассекая параллели,

бродят люди и зонтами

небо крутят еле-еле.

 

Вдоль дождей перетекают

разлохмаченные тучи

и стирают вертикали

на худой, неясный случай.

 

Куполов не видно, шпилей…

Вместо них – домов огрызки,

словно землю прицепили

к тучам намертво и низко.

 

Мир исчез, остались мели,

город сжался без окраин

и притих – берётся пеленг:

лужи – небо – вертикали…

 

***

 

На Маросейке моросит…

И день-деньской, и вечер каждый

скрипит Бульварное в оси

у стен Москвы малоэтажной.

Под капюшоном до бровей

идёшь, нелепый и неловкий,

всех встречных зонтичных правей

от Маросейки до Покровки.

Брусчатка усмиряет шаг

у подворотни в переулке…

Здесь не живут и не спешат,

и каждый звук простой и гулкий.

Прийти сюда – смешной зарок.

Всё возвращается. Ты тоже.

Тебя берёт под козырёк

подъезд, на воина похожий.

Решёток ржавая броня

и баррикадами ступени,

и двери битые хранят

полы, что о тебе скрипели.

В кармане штоф, походный нож,

горбушка, ливерка, газета.

В окне всё дождь… Ты всё идёшь

к окну, где свет. В дому без света.

 

***

 

В этом городе люди-числа…

Мимо каждого – путь в обход,

чтоб забыть навсегда и быстро.

Но в дороге не много смысла,

если верить, что всё пройдёт.

 

Затемнённые люди-шторы…

И не вспомнишь, когда забыл.

Чуть задержишься – разговоры

о погоде, про «час который»,

и о том, кабы, если бы…

 

Равнодушные люди-боги

смутно верят, что веры нет.

Если встретятся по дороге,

то кругами от них тревоги,

да бессмысленный дальний свет.

 

И конечно же, люди-страны,

люди-песни и города,

люди удали окаянной…

Их запомнишь, но поздно-рано

заскучаешь: водой вода…

 

В этом городе – просто люди.

Вроде, ясно всё наперёд –

их забыть бы, уйти, уснуть бы,

но – не вырваться… Люди-судьбы.

Те, с которыми всё пройдёт.

 

***

 

Мы все – питомцы общежутий,

и пациенты общепита.

Мы сообща смелее шутим,

поодиночке чаще биты.

 

И нам, конечно, легче – в ногу,

и по возможности, колонной.

Мы неприкаянны немного,

но впрок – коленопреклонённы,

 

Мы всё умеем, да не можем,

и потому почти не ропщем.

Не удила страшат, а вожжи,

но мы привыкли. Тянем, в общем.

 

***

 

Крутили землю не с руки –

безрукие, но башковито.

Держали землю простаки

на спинах согнутых и битых.

Вели зеваки разговор,

что землю держат-крутят с дури,

и наблюдали, кто – кого,

а больше – землю кто надует.

 

А Бог детишек замесил

и землю ждал: застряла, что ли…

Крутнул легонько вдоль оси –

помог, поскольку не спесив.

Услышал: «иже» да «еси»…

Вздохнул и плюнул, что есть сил

с высокой самой колокольни.

 

СОСЕДКА

 

Мусоля мулине в пальцах,

мечтала, в чудеса веря:

Бог крестиком распят в пяльцах

налево от входной двери,

подкова и чеснок справа –

помогут на худой случай.

На полочке рядком травы –

своё, оно всегда лучше.

По радио поют песни,

по телеку страшат войны,

а спицы шелестят вместе

и вшиты рукава в пройму.

Устала… Но себе рада –

готова к жизни за смертью.

И в общем-то, скучать надо –

мешают в голове черти:

галдят, на суету ладят,

как будто мало ей боли…

Наверно, вышивать гладью

пора – берёзку и поле.

 

***

 

Никто не хотел умирать. Кровать

скрипела отчаянно и сердито.

За стенкой молитвы читала мать,

с экрана вещал по бумажке диктор

и сеть, раскалённая добела,

кричала, прощалась и зависала,

а где-то звонили колокола

отважно, безадресно и устало…

И в проклятом мире был тот прощён,

кто думал, последние силы тратя,

о жизни и смерти, о чём ещё…

Что мир убаюкает скрип кровати.

 

_ __ __

 

АРИНА ГРАЧЁВА

 

С НАЛЁТОМ ОСЕНИ

 

ПРЕДОСЕННЕЕ

 

С дождём и ветром снова спорит сад,

удерживая яблоки на ветках,

над вазочкой ещё одна оса

кружит в надежде

сладкого отведать.

 

Опавших листьев разноцветный сор

и серебро туманов – будут после.

Но этот сад в дожде, но этот сонм

тягучих ос

предвосхищают осень.

 

Ещё пойдёт пылать за флоксом флокс,

мотивы лета повторяя вкратце,

но чем-то новым будут звоны ос

и шелест ливней

в сердце отзываться…

 

ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНОЕ

 

Он ярок, упоителен, прелестен,

легко в него попасть, но не уйти –

мир женщин, коим и не меньше если,

то и немногим больше тридцати.

А ощутив себя в числе изгнанниц,

дам зазвучать пронзительней словам,

и снова, выдавая горечь тайны,

миг вдохновенья будет сладковат…

 

НЕЗАБЫВАЕМОЕ

 

Взамен осадков солнце обещали.

Но дождь сильнее прежнего пошёл.

Не оттого ли осень так печальна,

что лето было слишком хорошо?

 

А нынче звёзд бессонные крупицы

рассыпаны среди свинцовых туч,

и тяжко сознавать, что не случится

переступить опасную черту,

 

что жизнь заставит поутихнуть страсти,

забыть, как искушающе краснел

так подходивший к моему запястью

твоей любви гранатовый браслет.

 

***

 

Перо роняя, прокричали гуси,

PS оборотился зычным «ЗЫ»,

и будут живо строки пахнуть Русью,

нутром нечерноземной полосы.

 

Простор в них будет, будет некто Мышкин,

в котором всё, что не вмещает ложь,

и чувствований до того с излишком,

что разве сердцем грешным разберёшь.

 

И будут строки страстными до всхлипов,

с отчаяньем, переходящим в спесь,

с характером Настасии Филипповны,

который в русских женах был и есть…

 

ПРИЗРАЧНОЕ

 

Казалось, череда погожих дней

не даст расстаться с золотистым пляжем,

но нынче будто призрачный злодей

на волнах ощетинившихся пляшет.

 

Пустился ветер выть и бушевать,

задул небес лучистое горенье,

и ставшая ненастной синева

с волненьем разбивается о берег.

 

И кажется уже, что впереди

лишь осени заждавшаяся пристань,

что не напрасно душу бередит

мелькнувший призрак возраста седин,

мелькнувший призрак…

 

_ __ __

 

ЕЛЕНА ШЕЛКОВА

 

ОСЕНЬ-ИМПРЕССИОНИСТКА

 

СТИХ ПОТЕРЯННОГО ЧЕЛОВЕКА

 

Случайные встречи ложились на полку.

Прощальные взгляды бомбили планету.

Непросто, непросто найти незнакомку,

Когда от знакомых спасения нету!

 

Когда вся планета – сплошное болото,

Когда вся планета – шестая палата,

А рядом всё время какой-нибудь кто-то,

Кого я не знаю, кого мне не надо.

 

И осень всё ближе – падение яблок.

На сердце всё меньше цветущих Испаний.

Но хочется верить, что в чём-то и я – Блок,

И я незнакомку найду в ресторане.

 

А мир, он прекрасен. Но как надоело

Кого-то искать, от кого-то теряться.

А ливень всё рвался на мокрое дело,

Бежал, как жених от невесты из ЗАГСа!

 

Бежали вокзалы, причалы и пристань,

Как жить пацанами, забыли мужчины…

И осень, и осень – импрессионистка

Всё чаще и чаще рисует морщины.

 

Ночами звонят мне и Верка, и Томка,

А я домовитый, но страшно бездомный

Опять убегаю искать незнакомку,

Чтоб сделать её безнадёжно знакомой…

 

ЕСТЬ ЛИ ЖИЗНЬ НА МАРСЕ?

 

Помидоры – крохотные Марсы.

Семь рублей за килограмм планет.

Ешь планету, кроха, улыбайся,

Кутайся в китайский синий плед.

 

Я рождён запойным фантазёром,

И наедине с собою, брат,

Я учился резать помидоры,

Спички не жалеть, когда горят.

 

А когда я был особо «весел»,

Кроха бегал, требуя ответ:

– Есть ли жизнь на Марсе? Есть ли? Есть ли?

Есть ли смерть на Марсе или нет?

 

Помидоры цвета революций

Жались к тыквам, брюквам и стене.

Их везли из Сирии, Из Турций –

Распродажа раненых планет.

 

Ешь планету, кроха, и не кайся.

Ты поймёшь, что жалость – это бред.

Я не знаю, есть ли жизнь на Марсе,

На Земле сегодня жизни нет…

 

***

 

Куда идём мы с Пятачком?

Винни Пух

Брось монету в море, чтобы вернуться сюда.

Примета

 

Ты подарил мне пятачок

На память, просто так.

Я был когда-то дурачок,

Теперь – большой дурак.

 

Пятак, зажатый кулачком

Живёт в моём дому.

Куда идём мы с пятачком,

Не скажем никому.

 

На свете много есть примет,

Но верю я лишь ей:

Забросишь горсточку монет –

Вернёшься поскорей.

 

Летят монеты вглубь реки,

В колодец и фонтан.

А я кидаю пятаки

За твой большой диван…

 

МОЕМУ МУЗУ

 

Без ухищрений и искусов

Мы выбираем жизнь на вкус.

К поэтам ночью ходит Муза,

А к поэтессам ходит Муз.

 

Я стала бледною, как груша,

За что мне тяжкий этот груз?

Ведь я хотела просто мужа,

А вместо мужа – только Муз…

 

Лежит немытою посуда,

Мне не понять, «в чём сила, брат».

Хочу сбежать, сбежать отсюда

К тебе – на сто стихов назад!

 

Воспоминания не ранят,

Я на тебя уже не злюсь.

Конечно, муж терпеть не станет,

Когда на кухне ночью Муз.

 

Что натворила я?!! Творенья…

Холодный Муз глядит в упор.

И каждое стихотворенье –

Себе же смертный приговор.

 

Характер мой – конец любому.

И от меня (я так боюсь!)

Не только муж сбежит из дому,

Но и последний хилый Муз…

 

ТЕЛЕФОННЫЙ МОНОЛОГ

 

Я – телефон. Я слышу голоса.

Я знаю, это признак паранойи.

И снова обострение – весна.

В меня поют, смеются, плачут, воют.

 

Звонки для встреч легки и коротки,

И на свидание потом летят ракетой.

Но есть на свете длинные гудки –

Они для тех, кто любит без ответа.

 

Но, наплевав на мудрость и на быт

В хрущёвке синеглазая Мадонна

Звонит ему, звонит ему, звонит,

Не зная даже номер телефона…

 

И говорит: «Мне Бог шепнул: рискуй!

Я к Вам звоню, гудки рыдают где-то.

Как страшно трубку подносить к виску –

Как будто это дуло пистолета!».

 

…я – телефон. Без денег и без виз

Я сокращал немыслимые дали.

Но сколько раз меня бросали вниз

За то, что их любимые бросали!

 

Я телефон, я слышу голоса…

 

СУМАСШЕДШЕЕ СЧАСТЬЕ

 

Больной номер девять – сбежавшее Счастье.

В психушке – тревога. В психушке – бедлам.

В прозрачном, воздушном, смирительном платье

Танцует по сёлам и по городам.

 

Танцует над будущим и над прошедшим,

И смотрят нормальные в смутной тоске…

 

А Счастье не может не быть сумасшедшим!

А Счастье, как ослик, идёт по доске!

 

Медбратья несутся, хватая за пятки,

И Счастью, к несчастью, не смыться от них.

Приходится быть и случайным, и кратким

Как чей-то, как чей-то талантливый стих.

 

И снова утрата, и снова расплата,

И снова дожди, и уколы, и грусть.

Но Счастье опять убежит из палаты!

 

А значит, я к Вам непременно вернусь…

 

_ __ __

 

ПАВЕЛ ЧЕРНИКОВ

 

ЛЕТА ПОСЛЕДНИЙ ПЯТАК

 

***

 

лелеет лето лучший свой цветок

в деревне-неге утро сон сменяет

хоть за порогом – подлость и порок

но мы опять играем временами

 

не изменяйся, будь самим собой

пускай, вокруг – безверье, злоба зверя,

ведь вечный свет – прозрачно голубой –

срывает всё, во что рядится время

 

***

 

выход метро, незнакомый знакомый район

странные здания, шпили на мачтах колонн

множество залов, зелёный в саду лабиринт

и без дверей в небеса поднимается лифт

вид открывается, тянет безудержно вниз

шаг, и висишь на руках, жалко узок карниз

в комнате – люди, негромкие речи и странная грусть

завтра – расстрел, и нельзя убежать, если я не проснусь

 

***

 

кто взойдёт на парящий – летящий град

по плечам, головам, по сердцам, бобам

тот поступит немедля в отряд негритят

что стоят на линейке, внимая там

нежной музыке сфер, им Гомер – пример

и судьба – облака, окиян – отец

и взмывают спокойно от дум и дел

искупаться внизу, где вода – свинец

вот, конец у считалки, венец дорог

у кисельных у рек берега – творог

девять лун, кладенец, золотой песок

и последний глоток, и прощальный рог

а на синем на небе – сияет град

а на море – воронка и смотрит гад

и ни скорби, ни боли, ни мук, ни драк

и ни шагу назад, и вперёд никак

 

***

 

вот и лета последний пятак, междометий тупик, тюрьма

был небесного цвета флаг, а теперь опустила тьма

словно занавес плащ на мир, и на ветхий присела стул

у порога чужих квартир синеокий дракон уснул

 

на дороге к закату лет никого – ни людей, ни звёзд

перехода манящий свет в безвременьи застыл, замёрз

черепицей покрылся мир – от небес укреплённый щит

охранитель чужих квартир у порога тихонько спит

 

***

 

едут ЧОНовцы домой

а матросы – в ночь по льду

бьётся в окна дождь-прибой

я покоя не найду

потерял отряд бойца

где Гренада? где Сиваш?

молодцам не жаль свинца

берег левый, берег наш

переправа, кровь, стена

раскидало-замело

всё – война, война, война

ворон-чёрное крыло

и сквозь мутное стекло

убегай отсель скорей

весело им весело

нет печали у чертей

что Гренада, что Сиваш

мертвецы бредут толпой

берег правый, берег наш

едут ЧОНовцы домой

 

***

 

у забытой речки

по мосту-мосточку

ехали навстречу

светлые денёчки

 

с грустными ночами

ехали на встречу

мёртвые уланы

с беженцами с Речи

 

серые потоки

с двух сторон сходились

нет ни дня, ни ночи

не открылась милость

 

не настала радость

ни коням, ни людям

говорите – старость?

все когда-то будем

 

у забытой речки

по мосту-мосточку

выходить навстречу

в серые денёчки

 

***

 

башни-башни, страшно-страшно

колет ветер снегом серым

горько плачет ангел падший

под тяжёлым грязным небом

потерявший клад воришка

лист-полип налип на лица

просит хлеба воробьишка

бродит-воет ночь-волчица

над холмами-сороками

над столицей и судьбою

как медведь у Мураками

с кем-то съеденной ногою…

и лишь мы с тобой не тужим

от камина свет глотая

в этой стуже неуклюжей

ожидая чуда-мая

 

***

 

те, кого убили,

будут долго жить

скачут кони в мыле

рвётся нерва нить

по проспекту с боем

к крепости по льду

перед строем стоя

скоро к вам приду

 

_ __ __

 

ЮЛИЯ ДОЛГАНОВСКИХ

 

«КОГДА ВРУТ КАДАВРЫ В УДУШЛИВОЙ ТЬМЕ…»

 

7.40

 

Семь сорок. Смеркается. Стрёкот сверчка

чеканит пунктирную линию точек,

вкрапляя отрезки летящих тире

в затасканный временем краткий подстрочник

историй, костёр из которых гореть

вовек не устанет. Бумага тонка,

хрупки и затейливы символы веры,

но вера, что храмовый камень – крепка.

 

Безлунная полночь. Небесный чертог

отчаянно чёрен, как замыслы чёрта.

Шалом тебе, дремлющий Ершалаим!

Шуршит шелуха теоложных обёрток,

венец из терновника не опалим

ни спичкой, ни словом. И каждый пророк,

под носом своим не унюхавший серы,

к подножью конфессий слагает оброк.

 

Семь сорок. Утреет, и вся цитадель

дрожит как желе, перегретое летом;

А-Котель окутан туманом из слёз,

берущих начало от высохшей Леты,

и вновь неотвеченный вечный вопрос

качает божественную колыбель;

листает страницы усталая эра –

волхвует декабрь, воскресает апрель…

 

ЛАТЫНЬ, ЛАТУНЬ И КАТЕХИЗИС

 

На ухо наступил медведь,

на горло – собственная песня.

Как страшно жить! Но умереть –

страшней. Ещё страшней – воскреснуть

 

и вдруг увидеть без прикрас

трёх обезьян в дорожных тогах –

пустыни ртов, ушей и глаз.

…Течёт сквозь пальцы время Бога,

 

латунный крест роняет след –

росток травы на бледном теле,

несётся прочь велосипед,

изобретённый на неделе;

 

в кармане прячется рецепт –

оmnia mea mecum porto,

и где-то там, за перевёртом,

день беспощаден и свиреп.

 

Пора сворачивать, держись –

здесь угол прям и так эвклидов,

что своевольная планида

кромсает на косынки жизнь

 

от точки ‹Я› до точки ‹Нет›.

Пути опять не изменились:

вопрос – ответ, вопрос – ответ,

латынь, латунь и катехизис.

_ __ _

¹ Omnia mea mecum porto (лат.) – всё своё ношу с собой.

 

НЕ ПРОГИБАЯСЬ

 

Белки-летяги и мыши летучие,

волей какого нелепого случая

делите трассы воздушные с птицами

и самолётами?

Снится мне, снится мне,

как проплывают, качая ресницами,

небо царапая куцыми лапами,

не обжигаясь под лунными лампами

не прогибаясь под тяжестью тучевой –

белки-летяги и мыши летучие.

 

Я просыпаюсь и думаю – лучше ли,

сидя в траве поджидать неминучее,

или вращая события лапами,

масло сбивая и небо царапая,

взять высоту и поплыть вместе с птицами

и самолётами?

Снится мне, снится мне,

как проплываю, качая ресницами,

не прогибаясь под скученной участью.

Я просыпаюсь. И думаю – лучше ли?

 

ВЕРБЛЮДЫ И ЛЮДИ

 

Верблюды вербуют людей, чтобы те,

зажав между ног шерстяные бока,

несли их наощупь, в густой темноте –

туда, где гора прорвала облака.

 

Верблюд к сибаритству не склонен – вода,

кустарник солянки – пожалуй и всё,

что нужно ему, но зовут иногда

ступени наверх – их три тысячи сто.

 

– Послушай, верблюд! – говорит Моисей, –

Ступени для тех, кто уверовал во ..!

Для вас, кораблей, есть тропа, что левей –

там Левий Матвей ждёт бакшиш страховой.

 

Бакшиш невелик – человечья душа,

зажав между ног шерстяные бока,

должна вознестись (слышишь, крылья шуршат?)

туда, где гора прорвала облака.

 

…Верблюды и люди, скрижали топча,

встречают рассвет на Синайской горе –

одни дуют на бедуиновый чай,

другие жуют в неизбежность билет.

 

ДОЖДЬ

 

Шум города, как шорох тапок мужа,

становится с годами фоном жизни,

текущей равномерно – в такт с часами,

которые бесстрастно закрывают

страницу за страницей чью-то книгу,

открыв её однажды наудачу.

 

А ночью шёпот улиц будет вкрадчив –

Москва прошелестит, чуть вздрогнет Рига,

на трёх китах стоящий Копенгаген

спит крепко и сопит тремя носами,

задремлет Рим на лавках пыльных ризниц,

Санкт-Петербург от сырости недужен,

 

и, разметавшись реками-руками,

примкнул к граниту лбом разгорячённым…

Вдруг хлынул дождь!– на Рим, на Копенгаген,

на Невский, на Арбат, на дамбы Риги –

смывая с грубой кожи тротуаров

набитые подошвами обиды.

 

Глубокий вдох и длинный волглый выдох –

открылись жабры вымокших бульваров;

стаккато капель, ливневые лиги –

а дождь летит, летит над городами,

границ не разбирая – отрешённый,

и насмерть разбивается о камни.

 

Ему не страшно, он ещё вернётся –

в шум города и в шёпот тихих улиц,

в московский шелест, в шорох рижских листьев,

упавших в реки дремлющего Рима;

в Санкт-Петербург и в старый Копенгаген –

на спины львам, китам и пароходам.

 

Страниц всё меньше – год за годом, год за годом…

 

МИР, КАК СВАДЕБНЫЙ ТОРТ…

 

Мир, как свадебный торт –

многослойный, нарядный и праздничный –

улыбается глянцево

с гладких журнальных страниц:

карнавальное Рио, мосты над Невой, Тула пряничная,

Трафальгар, Колизей, Амстердам, Самарканд, Биарриц…

 

Прислонившись щекой к чемодану,

до дырок затёртому,

я закрою глаза и отправлюсь в невидимый путь,

на часах – ровно десять утра,

самолёт – в полчетвёртого,

коридорами сна

в город мой поспешу ускользнуть.

 

…Лица улиц мелькают

забытыми бледными кадрами,

на деревьях не счесть всех колец –

и потерь, и побед.

Паутина из пыли и слов под седыми аркадами

старых храмов,

в которых не раз я давала обет –

 

не блуждать до зари

переулками лающей памяти,

выходя, как всегда,

в хрипоту и туман тупиков;

не молить о любви

на заплёванной нечистью паперти;

не искать глубины в голубиных глазах дураков.

 

Под плащом незаметна праща,

и в сумятице площади

я рискую подставить под камень открытый висок.

Грузным мячиком

катится под ноги загнанной лошади

шар земной –

в многолюдности древней, как перст, одинок…

 

…Мир, что твой чемодан –

с уголками до дырок затёртыми,

улыбнётся устало – не глянцево! –

с книжных страниц.

На часах ровно три. Тишина.

Самолёт – в полчетвёртого.

Я забыла, куда же лечу – в Самарканд? в Биарриц?..

 

ИМАГО

 

Когда врут кадавры в удушливой тьме,

а Шива колдует над куклами вуду,

осанну осине возносит Иуда,

в сердцах задувает огонь Прометей,

 

раздавленный камнем, свободный Сизиф

впивается в небо недрёманным оком

и видит, как в прах рассыпается кокон,

заснежив набухшие ветви олив.

 

Секунда, другая, крыло, два крыла –

имаго над магией, мифами, верой

летит, опыляя сверхновую эру

сверхновой историей. Вновь. Добела.

 

_ __ __

 

ОЛЬГА АНДРЕЕВА

 

Я ПОПРОШУ ВЕРНУТЬ МЕНЯ СЮДА

 

***

 

Научи меня, Господи,

просто, свободно писать,

взять стило и писать,

позабыв о форматах и стилях

тех, кто знает, как надо…

Забыть о долгах, о часах,

о холодной ломающей боли –

когда не любили

 

Не на север, не в лодке,

не в холод, не в дождь, не в мороз,

а в озноб подсознания,

в ересь похожих, безликих,

как в аду,

в сирый ком закипающих слёз,

оплетённый кругом

рыжей проволокой повилики

 

На кушетке у Фрейда

я вспомню такие грехи,

за которые вертятся

на электрическом стуле.

Научи ворошить

мой надёжно укрытый архив,

отделяя от боли

всю прочую литературу.

 

Мозг инерции просит,

не хочет спиральных свобод,

неучтённых, опасных,

лихих, не дающих гарантий.

не дающих плодов…

уносящих бурлением вод

и ребёнка в тебе –

под сомнительным кодом «характер».

 

Серпантины уводят

всё дальше от плоской земли,

сублимации, скуки,

привычки, инерции, дрёмы.

Про Русалочку – помнишь?

Часы отключились, ушли

вверх по склону – и в вечность

с постылого аэродрома.

 

Я останусь вверху, на плато,

здесь наглядней дела

и слышнее слова Твои –

ближе, наверное, к дому.

Архимедов огонь

насылают Твои зеркала

на корабль – и пылает фарватер

так странно знакомо…

 

УТКИ

 

…отражая, нести молчаливый

невербальный утиный восторг,

осознанье прилива, отлива,

томный запад и нежный восток

узнавая, тянуться над морем

на уютных послушных волнах,

по транзитной ликующей флоре

различая места, времена

года, века, сличать очертанья

берегов с джи-пи-эсом в крови,

пренатально и перинатально

чуять древнее эхо любви…

 

их немыслимый дар –

возвращаться

на знакомые с детства моря.

 

…вот теперь начинается счастье –

приготовься и сразу ныряй!

Там, наверное, пахнет озоном,

дышат свежестью поры земли.

 

…Ничего, кроме сердца и зова,

пары крыльев и тысячи ли…

 

***

 

Там, волнуя траву, мягко стелются овцы,

сами – волны, опаловы, пеги, черны,

и невинны… Их суть – из бесчисленных опций –

там, где стелются овцы – нам не до войны.

Где в зените акации отяжелели

знойным маревом, и опоили июнь,

воздух гуще, и овцы плывут еле-еле

по летейским волнам, и неслышно поют,

в серебре встань-травы, в сонмах ласковых духов,

с детским сонным доверьем левкои звенят,

отголоски беды не касаются слуха

и не тронут тринадцатидневных ягнят.

 

Над равнинной рекой – к водопою – склониться

и протечь вдоль неё чуть повыше – туда,

где не так безнадёжно чернеет вода

и ещё пробивается свет сквозь ресницы…

 

***

 

Саламандры лесов подмосковных ещё не натешились.

Под снегами торфяники тлеют, шевелятся волосы

буреломов, сгоревшие звери, русалки да лешие

колобродят в ночи, да горельника чёрное воинство…

Мир языческий – ладный, отзывчивый – мимо проносится,

наши скорости не допускают прислушаться к дереву,

отразиться в ручье, дожидаясь, пока мироносицы-

фитонциды летучие снова живым тебя сделают.

 

Все мы тут погорельцы. Растоптано и исковеркано,

что росло и струилось, цвело, ошибалось и верило.

Жаль побегов – в тени, где ни солнца, ни смысла, ни вечности –

тоже ведь веселы и беспечны, наивны и ветрены.

Ждать добра от добра в этой дикой чащобе заброшенной?

Да кому тут нужны наши дети с открытыми лицами?!

Перегревшийся город простит несуразность прохожему

с неуёмной нелепой неумной гражданской позицией.

 

Нам к лицу Исаакий – отнюдь не теплушки вагонные.

Всякий храм – на крови, если сора из храма не вынести.

Небо держат атланты, мы их заменили колоннами –

но они усмехнулись подобной дикарской наивности.

Нашим рыжим опять биографии славные делают,

повторяется фарс белой ниткой прошитой истории.

Здесь останется лес и бельчонок в ладонях у дерева –

звонким цокотом, лёгким метанием в разные стороны…

 

***

 

Свет не сходится клином – он в принципе создан иначе

и заточен под веер, порой уступающий тени –

тот, японский…

раз клетка открыта, а птица внутри – это значит,

ей не надо летать, хоть могла бы по праву рожденья.

 

Водопады отчаянья льются с висков по гортани.

Да с чего бы? Поглубже вдохни, можжевельник утешит.

Капиллярный подсос метафизики из подсознанья

снизойдёт к нелогичным весёлым русалкам да лешим.

 

Ради цельной картины пришлось пренебречь мелочами –

и состарились. Мелочи, в принципе, делают детство,

в смысле – радость… Осталось расталкивать пипл плечами –

дежавю, повторяемся. Пройдено, некуда деться,

 

чистый Чехов кругом, торжество несмешного закона,

и сама-то не лучше – иду, где протоптано – жутко,

и уже на последней секунде бегу на зелёный –

мне в награду за дерзость подходит восьмая маршрутка.

 

Я танцовщица буто. Об этом спросите у тени,

Может, вам объяснит. Мне велит, ничего не решая

и не слушая жалоб на занятость, хитросплетенья

суеты – удержать балансир на поверхности шара.

 

В день рождения Будды мы выпили чашу муската,

эта ложь во спасение – очень опасный наркотик.

Все желанья твои есть твои ахиллесовы пяты,

вiзерункове скло, правда, я обмануться не против.

 

Ветер взяв за крыло, как-нибудь поднимусь по Рельефной,

оглянусь – и замру от резной синевы и прозрачной –

до Азова – планеты. Возможно, мы выживем, если

нас захочет спасти красота. Впрочем, неоднозначно.

 

***

 

Ключ легко повернулся в замке.

Хризантемы кивнули – пока.

Надо в мир выходить налегке.

Как я выгляжу? В общем, никак.

Дух – невидим, а тело – невечно

и неважно. Дышало бы, шло.

Рыжий пух облетевших соцветий –

это необходимое зло,

 

значит, нам его не обойти.

Слишком долго стоим на мели.

Не заплакать – рецепт травести.

Облетают пятёрки, нули,

юбилеи, кончается лето,

не обманешь свою колею.

Я пошла бы с тобой на край света –

только мы ведь уже на краю

 

Начинается гамбургский счёт,

и теряешь с реальностью связь,

с этим миром, что вечно течёт,

изменяется, ропщет Save us…

Там бы ты – пастушком со свирелью,

там бы я – пышнотелой красой…

…Даже рельсы не так параллельны,

как хотелось… Храни это всё,

 

сохрани – как росу и траву,

как плотву на речной быстрине –

серебрится река наяву,

разметались ромашки во сне.

Дай бог памяти зла не упомнить,

незабудками детство взошло,

убирает колючки шиповник

и ложится трамвай на крыло.

 

***

 

Мой двор, лоскут вселенной отрезной

с её дождями, листьями, весной –

неброской, без рисовки и вранья,

с собачьим лаем, граем воронья,

с экспансией голодных муравьёв,

грызущих наше бренное жильё,

и чередой жердёловых стихий,

впадающих в варенья и стихи.

 

Встать до восхода и писать, писать,

пока луна цела, и голоса

эриний мирно ладят за окном,

пока во мне – светло, в окне – темно.

Но это будет завтра, а пока

вновь – пятница, последний день Сурка.

 

Река – узка, изломана, остра.

Как спинка молодого осетра,

изрезаны и топки берега,

нечастая ступает здесь нога,

войти в неё и подвести итог –

соврать себе,

что ты хоть что-то смог.

 

Сад брошен, вишни вянут на ветвях.

Мы не нужны Тебе? Извечный страх,

живущий в неуютных головах.

Излишество набора хромосом.

Ещё не старым ржавым колесом

я докачусь до горнего суда,

я попрошу вернуть меня сюда.

 

_ __ __

 

ВАЛЕРИЙ РЕМЕНЮК

 

«В НЕОСЯЗАЕМОЙ МИНУТЕ ПРЕДРАССВЕТНОЙ…»

 

КАРЕНИНА

 

Прощаясь на перроне у вокзала, земные завершившая дела, – До скорого! – Каренина сказала и, кажется, увы, не соврала. Сказала так легко и без укора, как будто собиралась жить и жить. И скорый показался очень скоро, хотя сегодня мог и не спешить. Да лучше бы он шёл и вовсе мимо – откройте для него запасный путь! Но лязганье колес неумолимо… Она уже готовится шагнуть…

Я выправлю нелепую брутальность, где с телом расстаётся голова! Создам альтернативную реальность, где бедная Каренина жива! Войти туда вы нам не запретите, и, в пику зазевавшейся судьбе, скажу я: – Ах, сударыня, простите! Мне кажется, вы будто не в себе… Взмахнут её ресницы, невесомы, улыбка оживит её уста, и мы, как будто издавна знакомы, заглянем в ресторанчик у моста. На стенах там парящая Аврора, расписан купидонами плафон, и, чтоб не отвлекал от разговора, я выключу мобильный телефон. И где-нибудь в районе полшестого скажу ей без жеманства и манер: – В трагическом романе Льва Толстого вы подали неправильный пример! Судьба вам не представила уступок, не сжалилась ни на день, ни на миг, но ваш неосмотрительный поступок десятки на подобное подвиг. И вы меня послушайте, как друга, и это постарайтесь не забыть: и так у нас с рождаемостью туго, так вы ещё смогли усугубить! Простите уж за юмор солдафонский, но истина и в юморе видна: Онегин там, Печорин или Вронский – их тысячи, а жизнь у вас одна!

Закат раскинет розовые перья, качнутся за окошком дерева… Чем больше говорю, тем меньше верю и сам в свои разумные слова. В посуде закопчённой и железной нам вынесут картошки и грибов. И скажет мне Каренина: – Любезный, вы знаете, как лечится любовь? Помогут ли больничные палаты от боли, что терзает и печёт? Любовь неотделима от расплаты, и мне ещё не выдали расчет! – Потом поправит шарфик от простуды и обратится ласково ко мне: – Спасибо вам! Ступайте с Богом, сударь. Мне не поднять рождаемость в стране!

А крыть-то мне, фактически, и нечем, окончилось волшебное кино. Я выйду в разгорающийся вечер и гляну на Каренину в окно. Сидит она, поникнув головою, задумчива, возвышена, тиха… Пускай она останется живою хотя бы в мире этого стиха!

 

ВОСПИТАНИЕ ПО МИСТЕРУ СКАЙПУ

 

По наблюдениям автора, сегодня родители

всё больше заменяют реальное общение

с детьми на общение по Скайпу…

 

Мы заехали в такую эпоху,

Где сменили ко всеобщему кайфу

Воспитание по доктору Споку

На общение по мистеру Скайпу.

 

Мы освоили такие этапы,

Где не видим ни проблемы, ни драмы

Ни в отсутствии присутствия папы,

Ни в присутствии отсутствия мамы.

 

Воспитание, известно, докука,

И сегодня эту жесткую пайку

Уступили без малейшего звука

Интернету и товарищу Скайпу.

 

И к чадящим без родителей чадам

Доставляются прямехонько на дом

Назидательные изображенья

Очень качественного разрешенья.

 

Паутиною объята планета,

У неё теперь девиз и эмблема:

«При наличии сети Интернета

Остальное всё уже не проблема!»

 

Это истинно эпохи свершенье!

Но присуще виртуальному кайфу,

Что кончается его притяженье

С завершением сеанса по Скайпу.

 

Звонче, песня, разлетайся и вейся!

Но о чём твои тревожные звуки? –

Не придумали ещё интерфейса

Совершеннее, чем мамины руки.

 

ПЕРЕЗАГРУЗКА

 

Всё начинается со звука тишины

В неосязаемой минуте предрассветной,

Когда и сумерки оттенков лишены,

И сны прозрачны, и уже бесцветны.

Та тишина так интригующе звучит

Что по-испански, что по-фински, что по-русски,

И наступает в завершение ночи

В оркестре дня момент перезагрузки.

 

Потом невидимый небесный дирижёр

Движеньем палочки рассеивает чары

И будит скрипочку, и это хорошо,

И хорошо, что это лишь начало.

Та пробуждает бормотание ручья,

Потом включается гобой – дыханье ветра,

И петухи, так жизнерадостно крича,

Тревожат нас за много километров.

 

И всё слышнее рокотание сердец,

И стук колёс, и чей-то зов: «Вернись в Сорренто!»,

И означает это всё, что, наконец,

Настала роль ударных инструментов.

А уважаемый небесный дирижёр

И рад убавить децибелы бы, да тщетно:

День пробудился и пошёл, пошёл, пошёл –

Звучит орган! Мажорное крещендо!

 

Вот так устроен этот сложный механизм,

Нерасчленяемый и этим уникальный.

Хотя и старенький, но не анахронизм,

А вариант шкатулки музыкальной.

Когда мы снами, как картечью, сражены

И мягко тают отгоревшие поленья –

Всё начинается со звука тишины,

С перезагрузки темы, с обнуленья…

 

ФИЗМАТ ДИАМАТ

 

Век живёшь, а не знаешь точно,

Словно мелкий какой школяр:

Совесть – линия или точка?

Честность – вектор или скаляр?

 

Жизнь подкидывает примеры,

Но не очень они ясны:

Каковы же валентность веры

Или радиус кривизны?

 

Не узнать из её тетрадок

Ни разгневанности вольтаж,

Ни порядочности порядок,

Ни озлобленности рН.

 

Всё так зыбко и неконкретно,

Лишь одно однозначно нам:

Благородство, увы, дискретно.

Непрерывны дурак и хам.

 

ЛОШАДКИНО СЧАСТЬЕ

 

Ни валко, ни шатко шагала лошадка

В коричневой шубке – ну, прям, шоколадка!

Коричневы круп, голова и спина,

За что и звалась Шоколадкой она.

Хотя Шоколадкой прозвали лошадку,

Жилось Шоколадке не очень-то сладко –

Тащился по полю унылый обоз,

Везла Шоколадка с поклажею воз.

 

Преодолевала бугры и преграды,

Тащила патроны, тащила снаряды.

И вот на исходе рабочего дня

Она повстречала красавца коня!

Он вышел из леса, таинственный странник,

Такой белоснежный, как сахарный пряник,

За что и прозвали его Сахарком,

А звал его маршал, сидевший верхом.

 

И стало на сердце лошадкином сладко,

И сразу влюбилась в коня Шоколадка.

И выгнула шею, а шея – ого!

И нежно сказала ему: «И-го-го!»

А синие дали вдали грохотали,

Там люди сражались, но это детали.

Исчезли тревоги и грохот, и гул,

Когда Сахарок на лошадку взглянул.

 

И тут же отвлёкся, и тут же забылся,

И сам он по гриву в лошадку влюбился.

Сказал «И-го-го!» и другие слова,

И маршал всё понял, он был голова –

Не зря же на нём ордена и медали!

Её распрягли, а коня расседлали,

А сами поспешно укрылись в овраг,

Поскольку сжимал окружение враг.

 

А кони в поля пошагали украдкой,

Шагал Сахарок со своей Шоколадкой.

Шагали бок о бок под гром и металл,

И ветер им гривы в косички сплетал.

Всё дальше они от людей уходили,

Снаряды и пули коней пощадили –

Она не виновна, он не виноват,

Что люди зачем-то хотят воевать!

 

Картину такую увидит не каждый,

Но мне посчастливилось видеть однажды:

По горному лугу, где небо синей,

Бегут табуны легконогих коней.

Они жизнерадостны, даже игривы –

Они шоколадны, но сахарны гривы.

И нет ни войны, ни оврагов, ни ям…

Пусть будет удача, хотя бы коням!