Эльдар Ахадов

Свеча, кочерга и облако

Сорóк

Как-то утром возле одной юрты в дикой степи на голой весенней ветке случайно выросшего дерева — чинары — поселился молодой сорóк.

И только он поселился, как тут же раздался в степи голос громкий, озабоченный, как бы не опоздать: «Однако, пора-быз автобыс-га!» И сразу из юрты ручейками побежали малые дети — много-много, мелкие-мелкие. Куда спешат?

Сорок был молодой, неопытный. Даже трещать пока не умел. Только головой вертел туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда. И тут из юрты акя выходит — старенький, настоящий, про которых всякое пишут, никогда не знаешь — что от такого ждать.

Вот он встал посреди степи, шапку снял, лысину обтёр длинным рукавом халата, который был на нём, и улыбается. А зачем?

Сорок затаился, смотрит исподлобья. Что будет? Дети-то кончились! Акя опустил руку свою в карман и достал оттуда часы маленькие золотые на блестящей цепочке из неизвестного металла жёлтого цвета. Ах, какие часы славные он достал! Крутятся они на цепочке туда-сюда, качаются вверх-вниз, солнечный свет источают во все стороны. Сорок совсем уже, совсем невозможно на ветке устраиваться, лететь надо, часы хватать.

Полетел. Схватил. Потащить хотел, а акя не отпускает цепочку, держит её крепко-крепко. Поймал он сорока и учить его начал сразу: как жить, куда деньги девать, когда дети из школы вернутся — как они ему, сороку, обрадуются. Всё рассказал.

Сорок всё равно ничего не понял. Во-первых, потому что испугался. Во-вторых, он по-человечески слов не понимает. В-третьих, потому что детей опять увидел, потому что автобыс-га поломался, а до школы ой как далеко, и никто не пошёл.

Вернулись дети, а шурпа уже готова, дымится в мисках. Сразу всю съели, не дали остыть. Сорок совсем раскис. Сидит на плече у аки, притворяется, будто он беркут гордый нестреляный, хотя сам ничего не понимает, вот-вот в обморок упадёт. А часики акя подальше спрятал — в другой карман. У него их два на халате, и оба без единой дырочки: муха не проскочит.

Дети опять в степь утекли. Там хорошо: ветер шумит, сухая трава волнуется, дерево-чинара гнётся и скрипит, счастия не ищет, бежать не может. Походил акя с сороком на плече, как с ружьём, уму-разуму поучил и на волю отпустил: лети-лети, сорок молодой, хватай добычу, терзай её клювом могучим, надоел ты мне, ничего не знаешь — зачем живёшь?

И полетел сорок молодой дальше от юрты, в дикой степи стоящей, от детей, визжащих возле чахлой чинары, от аки, умудрённого халатом своим волшебным, от автобуса без мотора и колёс, прямостоящего несмотря ни на что,— далеко полетел.

Что встретится ему на пути? Куда занесут его молодые неопытные крылья? Что увидят его круглые маленькие глаза, когда брызнет в них великое Тенгри-небо струями свежего молочного туманного утра? Ничего он не знает. Летит сорок...

Господи, да как же это хорошо — не знать ничего!


Цветок Чжэнь

Китаец Ляо всю жизнь мечтал о цветке Чжэнь. Когда он был ещё маленьким, мама Ляо часто рассказывала ему сказку о прекрасном цветке, который невероятно красив, нежен и благоухает так, что люди больше не в состоянии ссориться друг с другом. Они становятся учтивыми к старшим, интересуются здоровьем близких и стараются помочь каждому на своём пути. О таких хороших людях мама говорила: «Они знают запах цветка Чжэнь». Отец Ляо ещё до рождения сына ушёл к далёким горам и не вернулся. Взрослые изредка поговаривали, что он пытался что-то найти, чего нет в обычной жизни...

А однажды большая белая птица унесла мать Ляо в заоблачные края, откуда никто не возвращается, потому что там всем хорошо. Так сказали ему добрые соседиУ Ляо не было ни сестёр, ни братьев, ни дядюшек, ни тётушек, он остался совсем один. Много страданий пришлось перенести ему в жизни, много счастья и любви встретилось ему на земле. Выросли его дети и внуки. И появились у внуков правнуки... И все почитали его за мудрость, доброту и благочестие. И настал час, когда большая белая птица прилетела за ним.

— Ляо, тебя ждёт мама,— сказала она.

— Хорошо,— улыбнулся Ляо.— А мой отец? Он будет там с нами?

— Нет, Ляо,— ответила птица.

— Он не помнит о нас?

— Помнит, Ляо. Но там его нет.

— Теперь, когда я улетаю с тобой, расскажи мне: что случилось с отцом? Почему он не вернулся домой?

— Ляо, твой отец — великий человек. Он не только знал о том, что ты должен родиться. Он предвидел твою мечту о цветке Чжэнь и хотел добыть его для тебя и мамы.

— Он любил нас,— вздохнул Ляо.

— Далеко-далеко отсюда, за мёртвыми горами Тянь-Фэй, на берегу тихого бездонного озера Шинь-Цу, у подножия волшебной скалы Минь-Дао, похожей на выпавший зуб дракона, там — возле самого входа в глубокую мрачную пещеру, где обитают демоны тьмы,— твой отец увидел и сорвал чудесный цветок Чжэнь. В тот же миг застонала, зашевелилась под ним земля, и огненный ветер полыхнул ему в лицо. И вздрогнули мёртвые горы Тянь-Фэй, и обрушилось на свои берега озеро Шинь-цу, и пробудились, вышли из древнего мрака демоны тьмы, оберегавшие покой священного цветка Чжэнь.

— Они убили моего отца?

— Нет, Ляо, нет. Владеющего священным цветком Чжэнь невозможно убить никому.

— Они отняли у него цветок?

— Ни угрозами, ни силой, ни колдовством, ни хитростью — ничем невозможно лишить цветка Чжэнь того, кто им обладает. Только он сам по своей доброй воле может передать его другому. И никто — ни на земле, ни под землёй, ни на небе — не в силах изменить этого. Демоны знали о том и сделали всё, что было в их власти: они заточили твоего отца в самой тёмной и мрачной подземной темнице, а вход в неё завалили волшебной скалой Минь-Дао.

— Почему демоны тьмы так поступили с моим отцом?

— До тех пор, пока люди творят на земле зло, ссорятся и губят друг друга,— демоны бессмертны, потому что происходят они из тьмы человеческой: из чёрной зависти, лютой злобы, горьких обид и беспросветного отчаяния. Но демоны не властны над цветком Чжэнь... Твоя мама была права, Ляо: если у людей появится этот цветок, они перестанут ссориться между собой, и тогда демоны тьмы сгинут навсегда. Ни исполинские силы, ни колдовские чары не способны помочь человеку, разыскивающему заветный цветок, но искренняя, добрая душа сама чувствует дорогу к нему, а бескорыстное сердце и несгибаемый дух одолевают любые препятствия... Непрост цветок Чжэнь, и не каждому, кто его найдёт, он позволит сорвать себя, но лишь тому, кто хочет сделать это из любви к другим людям и ко всему живущему на земле... Таков твой отец, Ляо. Всё, на что способен один человек, он совершил.

— Могу ли я помочь ему?

— Нет, Ляо. Ни ты, ни кто другой из людей — не в силах поднять скалу Минь-Дао, заклятую демонами тьмы.

— Значит, нет никакой надежды?

— Есть, мудрый Ляо. Цветок Чжэнь рождён любовью и не погибнет до тех пор, пока она есть: любовь матери к своему ребёнку, любовь юноши к возлюбленной, любовь детей к своим родителям, любовь каждого живущего на земле ко всему сущему и ко всем, кто нуждается в любви. А нуждаются в ней все, Ляо. И она будет всегда. Когда все живущие поймут это, демоны тьмы сгинут сами собой. И скала Минь-Дао исчезнет. И зазеленеют, зацветут мёртвые горы Тянь-Фэй, и станет ласковым и тёплым озеро Шинь-Цу...

— Ты можешь подождать меня немного, белая птица?

— Да, Ляо. Я подожду.

И тогда Ляо созвал всех своих детей, внуков и правнуков. А когда все они собрались, он поведал им то, о чём рассказала белая птица.

— Я созвал вас, чтобы попрощаться со всеми,— сказал Ляо.— Живите же на земле, заботьтесь о ней и любите всех, кто живёт на ней. Если есть у вас враги, простите им и предложите помощь. Откройте ваши сердца миру и сделайте так, чтобы одна лишь любовь была в нём повсюду. И однажды в вашу дверь постучится улыбающийся молодой человек, а в руках у него будет невероятно красивый, нежный, благоухающий цветок Чжэнь. Скажите ему, что ваш дедушка Ляо всегда помнил о нём и любил его. Скажите ему это, когда он придёт.


Маленькое море

Жили-были две слезинки-близняшки, каждая в своём глазу. Жили они, не тужили, и не только не знали, что у каждой из них есть сестричка, но даже и не подозревали, что сами-то они есть. Ничегошеньки они не знали и были счастливы.

Но однажды глазки сильно-сильно заморгали, крепко-крепко зажмурились, и скатились слезинки к самым краешкам глазок, а потом не выдержали и побежали нечаянно. И вот добежали они до носика, а с него — до щёчек, а со щёчек — к уголкам раскрытого ревущего ротика, а оттуда — к подбородку. Подбородок был маленький, детский, слезинки увидели на нём друг друга, подбежали, обрадовались, поцеловались, обнялись и стали одной слезинкой, только чуть побольше.

Увидела слезинка далеко-далеко внизу землю да как прыгнет с подбородка, как полетит к земле! Упала она, растеклась немного и превратилась в тёплое солёное море, только очень-очень маленькое море, совсем маленькое, но всё-таки настоящее. Завелись в море рыбки всякие, хвостиками замахали, гуляют туда-сюда, от берега к берегу.

А слезинка сохнуть начала. Особенно когда в море завёлся кит. Он был такой огромный, что только махнул хвостищем и сразу выскочил на берег. Мечется кит по берегу, воды просит, а маленькое море совсем уже крохотным стало, берега солью покрылись. И вдруг откуда-то сверху прилетели мелкие брызги. Обрадовалось море, стало их глотать, как таблетки, целыми горстями, от высыхания лечиться. Заплескались радостные волны, и вот уже хлынули к ним гости небесные — капли дождевые, много-много...

И стало море огромным — с целую лужу! Рыбы, киты, кальмары — все-все в море вернулись и начали танцевать. Потом у них у всех появились китята, кальмарята и прочие весёлые рыбята.

А вечером после дождя море под луной успокоилось и уснуло. И снилось ему всю ночь, что оно — маленькая слезинка на детской щёчке. Маленькая-маленькая, как звёздочка, потому что в ней отражается луна, а ещё звёзды, и всё-всё небо вокруг, и вся-вся земля. И мы больше никогда-никогда не будем плакать, правда, малыш? Прости меня, прости, прости, прости...


Жила-была Москва...

Жила-была Москва. Шумела, веселилась, плакала, а внутри неё, в самой серединушке, Кремль сидел. Алмазный, красный, сахарный. Любила его Москва, ох и любила, и холила, и ругала на чём свет стоит. Своё ругала, родное, кровное, не жалко.

Шли на Москву обозы боярские со всякой снедью и всячиной. Громыхали, волоклись к ней армии иноземные: когда не солоно хлебавши, а бывало, что и: «Милости просим! Как так? Что ж вы — уже уходите? Ну и слава Богу!»

И опять сиял над Москвой звон кремлёвский, малиновый, сверкали кресты золотые, светились по ночам звёзды-яхонты червчатые.

Хорош Кремль московский, ой хорош-то как! Понизу река Москва течёт, молочная да сметанная, с берегами кисельными, а на самом верху Иван Великий, белокаменный, в шапке золотой, кругом себя церквами-храмами колосится. И дивятся-любуются князья да цари московские с порога Архангельского собора на этакую красоту: и Калита Иван, и Красный Иван, и Василий Тёмный, и Великий Третий Васильевич, и Четвёртый Грозный, и Донской Дмитрий, и другие, другие, другие многие рядом с ними...

И восходят они в палату Грановитую, и через Святые сени во Владимирский зал. И всё-то им любо теперь, всё им дорого, и вот пекутся они обо всём, и за всё страдают, и прощения у всего просят, и молятся о каждом... И так — вечно.

А люду всякого по Кремлю — видимо-невидимо: что на Соборной площади, что на Ивановской, что на Сенатской, что на Дворцовой, что на Троицкой... Трепещет народ от красоты несказанной, ломает шапки пред собором Успенским, кланяется Благовещенскому, палатам Патриаршим, на церковь Ризположенскую крестится. От темна до темна текут ручьи людские в Боровицкие ворота, а из Спасских — вытекают. А навстречу им другие — в обратную сторону. И маленький капрал в круглой чёрной фетровой шляпе с трёхцветной кокардой всё бежит, всё бежит к Тайницкой башне, всё прячется от глаз людских. И опять некуда ему деваться...

А в фонде Алмазном древний подвальный холод сторожит сокровища невиданные. Сверкают отовсюду великие россыпи алмазные, изумрудные, рубиновые да сапфировые. Дремлют огромные самородки златые да платиновые. Несметные драгоценности, каких ни одна красавица ни в одном столетии не имела и не носила, на полках бархатных томятся. А возле регалий императорских глядит Грибоедов на всех приходящих, глядит на них, глядит, дивного покаянного шахского алмаза в упор не замечает...

И тут же, рядом, в Оружейной палате,— доспехи чудесные, оружие бесценное, честь и гордость Кремля, и Москвы, и всей Руси великой...

И жила-была Москва. И живёт поныне. И будет жить, будет — пока алмазный, красный, сахарный Кремль дышит в ней колокольным звоном, а с тверди небесной взирают на него тёплые живые материнские глаза. Те самые — что над входом в Успенский собор...


Златые рыбки

Пришёл старик к синю морю, закинул удочку. Авось златая рыбка клюнет. Кидал, кидал, ничего не выкидал. Осерчал старик на сине море и домой ушёл.

Дома старуха пилит его, пилит, никак распилить не может. Сидит старик на лавке: бревно бревном, стары очи насупил, молчит.

Осерчала старуха, рукой махнула и к соседке подалась — косточки знакомым перемалывать. А старик встал с лавки, сети из сарая вынес и опять к синю морю пошёл. Ловил златую рыбку, ловил, и так и этак в сети приманивал — без толку всё. Не идёт златая рыбка в стариковы сети, издали смотрит, над старым потешается. Сел старик на бережок, на самый краешек, и заплакал от горя. Слёзки горючие солёные стариковы в море капают.

Замутилось сине море от слёзок стариковых. Заволновалось. Волны ходуном пошли. Туда-сюда. Сюда-туда. Закачалася златая рыбка на волнах. Вглубь уйти хотела, а её опять наверх вынесло и понесло прямо к берегу.

Очнулся старик от слёз, когда всю душу выплакал, огляделся вокруг: батюшки мои! Златых рыбок вдоль берега прыгает по песку — видимо невидимо! Лови — не хочу.

Отвернулся гордый старик от рыбок златых и домой собрался. А рыбки рты разевают, просят старика сжалиться, в море их повыбрасывать. Уж так жалостливо просят, аж сердце разрывается!

Вернулся старик, стал рыбкам златым помогать в море вернуться. Он их — в воду, а море их обратно на сушу выбрасывает, не принимает назад свой же товар. Так бы и препирались они, если б дождь не пошёл. Сначала крапало просто, потом по-серьёзному лить начало, а следом как захлобыщет со всех-то сторон — свят-свят-свят!

С молниями! С громом! Старика насквозь промокло! Прыгает старый по лужам-то, от воды убегает. А златы рыбки рады-радёшеньки: море-то большим-пребольшим сделалось, воды кругом — немеряно! И утекли они с водою восвояси — счастливые. Старика добром поминают. Старуху — и ту простили на радостях.

А старик домой прибежал, печку растопил, рубаху с себя снял, отжал, сушиться повесил. С рубахи пар солёный идёт. На печи чайник попыхивает, в заварном — заварка свежая томится. Старик смотрит в окно на сине море и книжку А. С. Пушкина перечитывает. А там всё-всё — правда. Так оно и было. Как сейчас помню...


Шарик

Один воздушный шарик очень расстроился. Он где-то услышал, что ещё при рождении его надули! Шарик решил выяснить, кто его надул. Разобраться раз и навсегда: зачем это шариков надувают? И кто это вообще придумал, что без надувательства жить нельзя?

— Вот найду того, кто меня надул, и всё ему обратно верну. Мне чужого не надо! — возмущался шарик.

Пошёл искать. По дороге пытался даже сдуться от возмущения. Ничего не получилось. Нитка мешает. Этот, который его надул, хорошие узлы вяжет, никак не справиться. А может, он моряк? Морские узлы — это о-го-го! Никто, кроме моряков, такие не делает.

Добрался шарик до моря. Видит: корабль плывёт морской, настоящий.

— Эй, там, на корабле! Ну-ка признавайтесь: кто меня надул?

— А чем надували? — интересуются на корабле.

— «Чем-чем»! Воздухом! Чем ещё-то?!

— Ну, это не к нам! У нас флот морской, а не воздушный! Мы тут ни при чём!

Ясненько. Полетел шарик выше облаков, воздушный флот искать. А навстречу как раз самолёт. Мимо прошмыгнуть пытается.

— Кто тут меня надувал? Быстренько говорите, пожалуйста!

— А как надувают, ты хоть знаешь? Надувают губами! Слушай, старик, ты у самолёта губы хоть раз видел?

— Нет!

— То-то же! Ищи, брат, духовой оркестр! Они всё дуют губами! С ними и разбирайся!

«Ах ты! Что ж это я сразу не сообразил?» — подумал шарик и помчался за духовым оркестром. Их издали слышно, никуда не спрячутся. Подлетает к музыкантам:

— А ну признавайтесь: кто мой отец? Кто меня надул?

А в ответ — смех один. Девчоночий. Оркестр-то, оказывается, женский. Нету там отцов. Вот это да! Совсем шарик загрустил, опустился до самой земли, катится еле-еле — весь в печали. Некуда ему больше торопиться. Смотрит: мальчик сидит на скамеечке в парке и горько плачет.

— Мальчик, перестань сейчас же! Мне и так грустно, тут ты ещё плачешь. Что такое? Что случилось?

— Как же мне не плакать? У меня шарик пропал! Только я с ним поиграть хотел, как подул ветер и унёс его куда-то! Бедный мой шарик, он там совсем один теперь! Кто с ним будет играть? Кто его будет за ниточку держать? Кто его домой принесёт? Кто с ним поговорит по-человечески? Кто им с сестрёнкой поделится? Ой-ёй-ёй!

— Не плачь, мальчик! Не горюй. Давай я буду твоим шариком. Я вижу: ты хороший мальчик, добрый.

Обрадовался мальчик. И шарик обрадовался. И забыли они с тех пор про свои обиды и горести. И мальчик стал самым счастливым на свете. Много ли ребёнку надо: был бы шарик. А шарику тоже хорошо: это же так здорово, когда ты можешь сделать кого-то счастливей. Пусть хоть сколько раз надувают...


Сказка о голосе на ветру

Однажды поспорили два короля: чья земля лучше? Чьё солнце выше? Чьё небо краше?

Смешные они, эти короли, правда? Нашли о чём спорить! Тут и спорить-то не о чем: все знают, что наше небо краше всех, наше солнце выше всех, а уж лучше нашей землицы — во всём свете не сыскать! Потому что всё это наше. А как там у них — нам даже неинтересно.

Нет, ну не совсем неинтересно, но так — чуть-чуть. Вот если бы оно было хоть чуточку нашим... Тогда другое дело. Тогда уже поинтереснее.

— Отдай мне свою страну,— говорит один король другому,— тогда я точно признаю, что она, по крайней мере, не хуже моей.

— Это почему же я тебе свою страну отдать должен? — возмутился второй король.

— А у меня армия больше твоей! На одного твоего воина у меня — тысяча моих. На каждого жителя твоей страны у меня — сто солдат! Будешь перечить — всех вас перебью!

Ой-ёй-ёй-ёй-ёй! Как же не стыдно первому королю! Ушёл он домой, дверью хлопнул, не попрощался даже, сказал только, что утром вернётся с войсками и всё отберёт.

Загоревал второй король. Война — невесёлое дело, когда не понарошку. Вызвал он знакомую фею и говорит:

— Любезная, пожалуйста, сделай так, чтобы мы победили. И чтобы никто не пострадал от этой войны. Чтобы все после сражения домой целыми вернулись. Даже наши враги.

Так сказал король потому, что на самом деле он был очень добрым и никогда никому зла не желал.

Задумалась фея, а потом и говорит:

— Хорошо, мой король, пусть будет по-твоему. Но ты ведь знаешь, что такое настоящая война? На настоящей войне обязательно хоть кто-то должен погибнуть. Иначе она — ненастоящая. Ты победишь. И страна будет ликовать и прославлять тебя, победоносного короля. И никто в стране не пострадает. И никто из врагов твоих тоже не пострадает. Погибнет только один человек...

— Кто? — дрогнувшим голосом спросил король.

— Твой сын,— чуть слышно ответила фея.

— Почему? — простонал побледневший король.— Почему именно он? Почему не я? Почему не кто-то другой?!

— Твой сын — храбрый мальчик. Он очень любит своих родителей и свою родину. Ты знаешь об этом. А война — это потеря. Война всегда забирает самое дорогое, то, что дороже собственной жизни. Ты не отдашь врагам свою родину ни за что. Значит, ты должен заплатить за это самым дорогим для тебя, мой король... Иначе не бывает. Никогда не бывает.

— Да что же это такое?! — вскричал король от горя.— Почему? Почему так?! Пусть приходят и забирают всё, пусть! Я — не король! Я — просто отец! Просто отец... Мне ничего не нужно! Оставьте, оставьте мне моего ребёнка! Оставьте мне сына!

— Если враги придут сюда, ты знаешь, мой король, что они не пощадят никого. Им нужна ваша земля, ваше небо, ваше солнце. А люди им не нужны. У них достаточно своих людей. Крепись, мой король. И поступай — как знаешь.

 

Настало утро. Огромное грозное вражеское войско колыхалось, словно океан, на одном краю горизонта, а напротив него недвижно стояло маленькое войско короля. И впереди в сияющих доспехах гарцевал принц на белой лошади — с чёрной чёлкой и красивыми большими ресницами. Возле шатра на походном стульчике сидел молчаливый бледный король.

— Не бойтесь, ребята! Мы победим! — бодро воскликнул принц.— Их много, но наша любовь к родине гораздо больше их числа и их силы! Видите, они волнуются, как море, а мы спокойны, как скалы. Смотрите, смотрите: я их сейчас совсем напугаю!

Принц, как озорной задиристый мальчишка, достал из кармана рогатку, вставил в неё золотую монету, прицелился и запустил ею в сторону вражеского войска.

Монета полетела, сверкая на солнце, как молния. Она летела высоко-высоко и долго-долго, пока не упала далеко-далеко за горизонтом... Всё вражеское войско наблюдало за этим странным явлением. Зоркие глаза одного из солдат успели заметить место, куда упала сверкающая монетка. Он тут же сообразил, что это такое, и решил потихоньку подобрать её. Ну а как это потихоньку сделать? И солдат рысцой на цыпочках побежал к монетке, поблёскивавшей в траве.

«Куда это направился мой сосед?» — подумал стоявший рядом другой солдат и из любопытства последовал за ним. Их командир заметил, что двое солдат куда-то срочно улизнули из строя. С криком:

— Вы куда?! Ну-ка назад! — он помчался за своими подчинёнными.

Тут весь отряд заметил, что трое куда-то бегут, но не на поле боя, а совсем в другую сторону. Оставшиеся без начальства, солдаты этого отряда решили, что командир их куда-то срочно зовёт, а они просто не расслышали, и в полном составе все ринулись следом. Соседние отряды и целые полки заметили такое передвижение, некоторые даже кинулись вдогонку, чтобы вернуть этих трусов и беглецов... Но поскольку команды ни от кого никакой не было, а все ждали начала сражения, то возникла неразбериха, командиры вражеских армий говорили на разных языках и не понимали, что происходит. Переводчики сходили с ума, пытаясь что-то им перевести. Кто-то крикнул:

— Нас окружают! Противник зашёл с тыла!

И вот тут уже началась настоящая паника!

Через десяток минут всё огромное вражеское войско вдруг распалось на части, разбегающиеся во все стороны от маленькой победоносной армии молодого принца.

В ярости и бессилии метался по полю вражеский король, пытаясь собрать разбегающуюся гигантскую армию, но пока он собирал одних, другие рассыпались, как песок сквозь пальцы, а когда он устремлялся за ними, начинали разбегаться те, кого он только что с трудом собрал... И он остался один. Тогда он подобрал с земли чьё-то брошенное ружьё, зарядил его и выстрелил в сторону маленькой армии принца. А что он ещё мог сделать? Ведь он, грозный завоеватель, проиграл войну какому-то мальчишке.

Звук выстрела далеко разнёсся над полем.

— Сынок! — закричал побледневший отец принца и схватился за сердце, как будто пуля попала именно в него.

Сын обернулся к отцу, улыбнулся и кивнул ему, прижав руку к груди, а потом крикнул своим солдатам:

— Вперёд, друзья мои! За родину!

И маленькая армия ринулась вперёд. И отец встал и тоже побежал вперёд. Побежал к сыну. Но белая кокетливая лошадка унесла принца далеко-далеко, пешком не догнать.

Было много пленных, много трофеев, и никто не погиб, и злой король раскаялся, и все были прощены, и все были счастливы. Было огромное торжество с тортами и фейерверками, с парадом и танцами, с песнями и играми, со всем, что так любят люди, когда радуются.

Только не было короля на этом празднике. Он извинился перед людьми и сказал, что больше не может быть королём. Он сказал, что ему надо найти сына и его лошадку, которые так и не вернулись с большого-большого поля.

С тех пор он всё ходит и ходит по полю. И зовёт, и зовёт... Может быть, и самого уже нет давно, а голос остался. Слышите: ветерок вдали шелестит? Далеко-далеко... Это он... Я его часто слышу, особенно ночью...


Сказка про кильку

— Здравствуйте, килечки!

— Привет, сетка! Привет!

— Идите сюда, мои хорошие! Давайте дружить!

— Нет, не пойдём, сетка! Не пойдём!

— А почему, сладкие мои?

— Нам мама не разрешает к тебе подходить! Нет, не разрешает!

— Ну, правильно! Маму надо слушаться! А вы мимо проскользните, я посмотрю!

— Мимо можно! Про мимо мама не говорила...

— Ай, какие хорошенькие! М-м-м-м! Плавнички от горлышка! Сами стройные! Чешуечки блестят, серебрятся на солнышке... Красавицы!

— Да-а, мы такие! Да-а-а...

— Ах, бедные вы мои! Жалко мне вас!

— Почему жалко? Это почему?

— Такие хорошенькие, стройненькие, глазки навыпучку, хвостики аккуратные, а в чём плаваете-то, бедняжечки мои?! Оглянитесь вокруг! Срамота!

— Как срамота? Где? Почему?

— Ну ответьте мне на вопрос: в чём вы плаваете? Что видите вокруг?

— Как в чём? Как это? В воде плаваем. Да! Водоросли вокруг, вот...

— Э-хе-хе... То-то и оно! А вы золотую рыбку видели? Знаете, почему она золотая? Не знаете?

— Нет, не знаем! Не знаем, нет! Расскажи...

— То-то и оно, девоньки, что не знаете. Вы гляньте на неё повнимательней. Пузо отрастила — хуже некуда. Глаза чуть не из орбит вылезают. А что золотая она — так это от масла. Да-да! Не удивляйтесь! Это вы, простые смертные килечки, в обыкновенной морской воде плаваете, а она, царица морская,— в масле купается. В шаре масляном по морю перекатывается под охраной морских коньков. Близко же никого не подпускают, вот всем и кажется, что она — золотая. Да! А ещё как губки томатной пастой подкрасит, так раки глупые аж в обморок падают, влюбляются, с ума по ней сходят. А вы с неё косметику-то сотрите, из масла выньте — и что? И где ваша рыбка золотая? Вот когда все со страху-то разбегутся! Уродища!

— Ой, правда, что ли? Ой, да не может быть!

— Плаваете вы, плаваете в водичке сырой, пощипываете свои кислые водоросли, туда, сюда... так и состаритесь, бедняжечки мои! Так и помрёте, красоты своей не видевши!

— Ой, что ж делать-то?? Ох, не судьба, сестрички! Тоска-а-а...

— Да, девочки! Жизнь рыбья такова, что как вспомнишь всё, так бы и утопилась где-нибудь. Только и для этого нет у вас никакой возможности. Вот какие вы несчастные. Хлебаете горя горького моря-океаны

— Да, несчастные мы! Да, уж так оно и есть. А что делать?..

— Знаю я одно местечко, девчонки, вот где жизнь царская: в масле будете плавать, а кто захочет — даже не в масле, а в томатном соусе, а то даже в майонезном, и с укропчиком, и с лимончиком, и с чесночком! Кому что нравится, тот тем и будет развлекаться! Это вам не то что здесь — простою водой жизнь разбавлять!

— Ой, пойдём туда! Пойдём скорее! Ой, я прямо не могу сейчас терпеть!!!

— Стоп! Стоп, стоп, стоп!! Девушки! Количество мест ограничено! Всех я за один раз забрать не смогу! Кому-то придётся подождать! А что вы хотели? Сразу и все? Нет, голубушки, кто хочет счастья, тот должен уметь терпеть! Тем оно слаще будет потом!

— Как не поместимся? Я! Я, я, я, я!!! Меня возьми! Ой, сетка вверх поднимается, ой, не успе-е-ели!

— Ничего! Ты слышала? Она сказала — вернётся. Надо набраться терпения.

— Да, сестричка, да! Мы будем терпеть и станем потерпевшими, когда сетка вернётся, а потерпевших всегда вперёд пропускают, так ведь?

— Так, не так — не важно! Главное — надо стоять и ждать, вот ты и стой, а я пойду остальных приведу, мало ли что, ещё в водорослях заблудятся где-нибудь...


Притча о милосердии

Пришёл Бармалей и сказал:

— Здравствуйте!

— Фу, какой злой! Какой противный! — ответили дети и отвернулись.

Бармалей нерешительно потоптался, обошёл детей, снова стал лицом к ним и робко произнёс:

— Я не злой... Я добрый. Я больше не буду. Ни-ко-гда!

— Уйди, ты противный обманщик, ты прирождённый негодяй. Тебя надо наказать. Крепко наказать!

— Уже наказали. Крепко-крепко. Я весь срок отсидел по-честному, от звонка до звонка. Я всё понял. Всё осознал. Во всём раскаялся. Я плакал каждый день! Я теперь другой совсем. Добрый и кроткий.

— Уходи, разбойник! Тебе здесь не место! Мы порядочные дети, нас предупреждали! Не проведёшь. Прочь от нас!

— Дети!.. Ну деточки! Ну пожалуйста! Не гоните меня. Пожалуйста! Не делайте из меня прежнего Бармалея. Я не тот. Не тот! Я не хочу быть тем! Мне так одиноко... Пожалуйста...

Но дети больше его не слышали. Потому что он стоял, опустив голову, а они давно уже ушли. Ровным строем. Далеко-далеко. Туда, где не слышно человеческого голоса.


Удав

Один удав ни с кем не считался. Во-первых, потому что большой и длинный. Во-вторых, потому что неграмотный, читать-считать не умел. А в-третьих, потому что спал. Посмотри в окно. Видишь, какая погода? Вот он как раз в такое время всегда спит. А как можно с кем-то считаться, если ты спишь? Никак. Удава хорошо кормили, чтобы он не нервничал. Хорошо — это когда сразу много. Поэтому он крепко спал и ни с кем не считался.

Однажды приехал цирк. Смотрят: удав лежит — спящий. Увезли. Стали в цирке показывать и фотокарточки делать: как он спит рядом со зрителями в антракте. Люди в восторге. А он спит — ни с кем не считается. Все удава уважали: денег много зарабатывает, большой, солидный. Некоторые дети иногда его даже будить пытались, но взрослые были начеку. Тут же уводили детей кушать мороженое. Потом к нему так привыкли, что перестали замечать. И фотокарточки перестали делать. Зачем? У всех есть, а одно и то же кто будет снимать? Никто. Цирк с ним поездил, поездил и потерял его нечаянно.

Долго-долго лежал удав. Так долго, что даже проснулся. Смотрит: кругом не то, и еды нет. Начал нервничать. Никого. Ладно. Тогда он пополз. Ползёт и думает: «Куда все подевались? Где еда?» И спросить некого. Все ушли, он же ни с кем не считался, когда спал сытый.

И вдруг кто-то идёт. По земле шаги слышны. Удав так обрадовался, думал — еда! А еда увидела удава, испугалась, что он не спит, и побежала от него. Удав погнался за едой, а то спать совсем уже невозможно. Еда бежит быстро, прямо скачет и кричит:

— Помогите, люди добрые! За мной удав гонится, съесть хочет! А-а-а!

Точно! Догнал и проглотил сразу целиком.

Собрался удав спать, а не может. Чувствует, как еда бегает внутри туда-сюда, никак не успокоится. Только рот открыл от удивления, как она тут же обратно выскочила и убежала. Заплакал удав от горя-досады, раскаялся, что ни с кем раньше не считался и в школу не ходил. Поплакал и пошёл в школу. Там, в столовой, его и кормят теперь. Век живи — век учись...


Сказка про печаль

Жила-была одна очень печальная печаль. Ходила она никому не нужная, мучилась, слёз нарыдала море-океан, подошла к морю своему и решила в него броситься. Разбежалась хорошенько, чтобы поглубже упасть, споткнулась и упала. Не в море, а там, где споткнулась. Собралась толпа народа смотреть, как печаль топится. Хохочут, радуются, подмигивают друг другу. Встала печаль, губки надула: уйдите, говорит, а то топиться перестану.

Все сразу разбежались.

Сняла она туфли, дорожку беговую свою почистила, чтобы больше не спотыкаться. Разбежалась. Бултых в воду. И плывёт. Забыла, что плавать умеет. Народ приуныл. Уйди от нас, кричат, обманщица!

Стыдно стало печали. Решила она со стыда сгореть. Набрала стыда хворостом вязанок двести. Или триста. Никто не считал. Подожгла. Ждёт. Стыд горит. А она нет. Вот позорище-то какое!

Ходит печаль несчастная туда-сюда. Глаза мозолит. Нехорошо как-то. Дали ей зеркало, чтоб в глазах не рябила: туда, мол, смотри, на нас не зыркай.

Уставилась печаль в зеркало. В воде не тонет, в огне не горит, и народ от неё тоже не в восторге. Куда деваться? Молодая ведь ещё, а уже вся такая изрёванная. Пошла в парикмахерскую — причёску менять. Меняла-меняла, всех умучила, то на то и вышло.

Выходит из парикмахерской — никакая. Видит: девочка во дворе на качелях качается. Что такое печаль — не понимает ещё, потому что мала. Улыбается она печали, ну, той деваться некуда: тоже в ответ улыбнулась. Хочешь со мной качаться? Садись рядом.

Стали они вместе на качелях качаться. Вверх, вниз. Девочка ей смешные рожицы корчит и хохочет сама. Та поначалу подыгрывала девчонке, а потом и сама так разошлась, так ухохоталася вся, просто удержу никакого нет. Народ опять собрался. Диву даются: кто это на качельках детских? Явно никакая не печаль. Смех, да и только.

Девочка подружку свою за руку взяла, и побежали они вместе цветы-одуванчики собирать. Хохочут обе. Потому что нет печали никакой. Только радость.


Элиза

В те далёкие времена, когда корабли водили, ориентируясь по звёздам, а уходя в море, ещё не знали всего, что может встретиться на пути, в одной прекрасной приморской стране жил принц, единственный наследник трона. Он с детства любил корабли и мечтал о дальних морских странствиях. Родители наняли ему лучших учителей, опытных морских капитанов, и когда мальчик стал юношей, он уже многое знал и умел в морском деле.

Однажды, после учебного плавания неподалёку от дома, он взял удочку и пошёл на берег порыбачить немножко. Ему нравилось рыбачить. А поскольку парень он был очень самостоятельный, то ходил на рыбалку один, без придворных. Однако клёва не было. Мало того, появилась девчонка-подросток из ближней рыбацкой деревушки, которая начала насмешничать над неудачливым рыбаком. Она язвила так метко, что в конце концов вынудила принца бросить удочку и уйти. Но, уходя, принц воскликнул, обращаясь к обидчице:

— Сегодня мне просто не повезло! Я — отличный рыбак! Приходи завтра на это же место и сама увидишь, сколько я наловлю рыбы одной удочкой!

В ответ девушка опять громко рассмеялась. Вечером следующего дня принц, чья гордость была явно задета, взял свою самую лучшую удочку и отправился на берег в то же место. Там никого не было. Юноша подождал, потом пожал плечами и начал рыбачить просто так, не на спор, а в своё удовольствие. В этот раз клёв был отменным. Уже поднялась над морем луна, когда увлечённого рыбалкой принца окликнул знакомый голос:

— Меня зовут Элиза. Прости, что вчера посмеялась над тобой. Я была неправа...

Так принц познакомился с Элизой. Она была сиротой, отец не вернулся с моря, мама долго болела, а потом её не стало. Принц полюбил Элизу всем сердцем. Сразу. И она его тоже. Но они не решались сказать об этом друг другу. Такой трогательной и нежной была их первая любовь...

Он даже не сказал ей, что он — принц. Постеснялся обидеть. Она ведь могла и не поверить. А она и не спрашивала, где он живёт и можно ли прийти в гости. Гордость ей этого не позволяла. Они часто бродили вдоль берега или сидели и наблюдали за луной над волнами, а иногда и за восходом солнца. Им было хорошо вместе.

Но наступил день, когда король поручил ему возглавить один из четырёх кораблей, отправлявшихся в далёкое путешествие — открывать новые земли и новые моря-океаны. Принц мечтал об этом с детства, и потом — это было поручение самого короля, нельзя было отказаться — даже ради любимой девушки.

Ему пришлось обо всём рассказать на их последнем свидании. В конце своей речи взволнованный принц признался Элизе в любви и попросил её руки. Девушка была счастлива и печальна одновременно. Она согласилась стать его женой, когда её любимый вернётся из дальних странствий, и обещала ждать его, сколько бы ни продлилось это его путешествие.

Наутро принц уплыл вместе с лучшими моряками королевства. Они рассчитывали вернуться самое большее через год, но прошло три года, когда в королевском порту появился одинокий корабль — всё, что осталось от гордой флотилии. Бури, болезни и сражения с пиратами сделали своё дело.

Принц остался жив и благодаря полученным знаниям сумел по звёздам вернуть корабль домой. Все три года, пока он плыл на корабле и глядел на огромное звёздное небо, он вспоминал об Элизе... В стране, пока он отсутствовал, произошли горькие события. В те времена не умели спасаться от эпидемий, страшная болезнь уносила множество людских жизней. Не стало короля и королевы. Ещё не опомнившись от горя, принц, ставший теперь королём, направился к Элизе, чтобы исполнить своё обещание, у него больше не было никого, кроме неё. Но он не нашёл её там, где когда-то оставил.

В деревушке сказали, что Элиза тоже заболела, как все, но она выжила. Однако болезнь сильно обезобразила её лицо и тело. Девушка так страдала от этого, что однажды села в маленькую рыбачью лодку и уплыла в бескрайнее море. И больше её никто не видел.

— Не верю! — отчаянно закричал принц и взглянул на небо.

Небо стало беззвёздным для принца. Пустым и чёрным. Ни солнца, ни луны, ни единой звезды более не существовало... Он видел людей, видел всё вокруг, но не видел ни одного источника света! Он не знал, где она! Он не верил в то, что её нет, но не мог найти её нигде — ни на земле, ни на море... Где бы он ни находился, ему не хватало отца, матери и Элизы, любимой, родной Элизы!..

Однажды собрались у дворца старые моряки. Молодой король вернулся из плавания не с пустыми руками: корабли его флотилии совершили величайшие открытия, но путь к новым землям и океанам был известен только молодому королю. Они понимали, что он теперь не сможет вести корабли, поскольку не видит звёзд... И им придётся делать это самим, надеясь на сохранившиеся карты и записи прежней экспедиции. Но без дозволения короля ими никто не мог бы воспользоваться. Делегация моряков направилась к правителю страны.

Они рассказали ему о своих планах. Тогда он ответил им, что пойдёт в море вместе с ними. Никто из моряков не посмел напомнить молодому королю о его странной слепоте.

В назначенный день и час молодой король взошёл на борт нового корабля, носящего имя Элизы, и отдал приказ отплывать. И корабль двинулся в открытое море. Следом за «Элизой» двинулись и другие корабли. А король спустился в каюту и лёг спать...

Он проснулся среди ночи. Внезапно во сне ему показалось, что кто-то его зовёт. Он поднялся на палубу и вдруг увидел яркое звёздное небо! И лунную дорожку меж волн. А вдали на серебристых волнах темнела маленькая рыбацкая лодка.

«Элиза! Моя Элиза!» — мгновенно подумал король, и сердце его забилось так сильно, так радостно! Он снова видел звёзды! Он мог вести корабль! А там, впереди, отныне во время всего их морского путешествия то и дело возникала маленькая рыбачья лодка, и виднелась в ней тоненькая фигурка девушки, которая вечно ждёт, вечно любит и никогда не оставляет любимого.


Дурак

Жил да был дурак дураком. Ну как не стыдно! Большой уже, а ни ума, ни опыта житейского не нажил.

— Эй, дурак! — кричат ему.

Откликается, понимает, значит, кого зовут.

— У тебя деньги есть?

— Нету,— говорит.

И правильно, откуда у дурака деньгам взяться?

— А хочешь?

— Хочу! — кричит.— Очень хочу!

— Ну и хоти! — отвечают, а сами со смеху покатываются: вот же дурак какой.

Обиделся дурак. Ушёл куда-то. Ни с кем не разговаривает, на «ау» не откликается. А о чём ему с людьми говорить? Каждый обидеть его норовит, своё превосходство показать, поизгаляться над человеком. А он пусть и не слишком умён, но человек же, не камень. Грустно стало дураку. Захотелось ему камнем стать, истуканом, болваном каменным в чистом поле. И окаменел сразу.

Пришли люди. Смотрят: гранитное изваяние в поле стоит. Зауважали. Стали к нему цветы возлагать, а по праздникам рассказывать про него легенды всякие. Слушал дурак, слушал, и надоело ему это всё. Потому что неправда. Опять очеловечился и пошёл всякие глупости вытворять: рассказывать, как его все уважали, когда он был памятником.

А никто не верит, народ у виска пальцем крутит, детей к нему близко не подпускают. Хуже прежнего ему стало. Дубиной стоеросовой обзывают.

— Ах, так! — воскликнул дурачина.— Ну и быть по сему.

И стал дубом раскидистым с желудями на перепутье трёх дорог. И доску к себе приколотил с надписью «Дуб».

Сначала к нему свиньи набежали, за желудями. Потом их экологи отогнали. Заборчик вокруг дуба построили и надпись продлили: «Дуб настоящий, охраняется государством». Потом студенты начали приходить, школьники всякие. Все за дубом ухаживали. Даже зимой, в мороз.

Расчувствовался дурак. Опять людям поверил. Очеловечился и пошёл на самое главное телевидение всю правду о себе рассказывать. Там его приняли, выслушали, записали, поблагодарили даже. А через неделю всему миру показали передачу про ужасных монстров и чудовищ, то есть про него, про дурака.

После той передачи начали люди от дурака разбегаться. Куда ни придёт, все кто в двери, кто в окна с криками выскакивают. Спасенья ищут.

Помаялся дурак, помаялся и ушёл от людей навсегда. Так и сказал. И где он теперь, и кем стал — никто не знает. Нет у нас теперь дураков. Все умные. Вот и хорошо.

Только, знаете, не по себе как-то стало. Не по-людски мы ведь с ним-то, не по-человечески обошлись...

Может, вернуть его? Только подумали, а он, смотрите, бежит уже к нам вприпрыжку, рот до ушей, руками машет — соскучился! Хоть и говорят, что дурак дураком, а сердце — золотое, отходчивое. Сколько его ни обижали — ни на кого зла не держит.

Всем радуется.


Свеча, кочерга и облако

— Ай, голова моя совсем ессентуки!

— Что такое? Что произошло, свечка?

— Да грусть на меня напала, кочерга! А ты сама-то что вся выгнулась?

— Тоже нападение переживаю. Смех на меня напал, сил моих нет!

— Смотри, облако плывёт, еле тащится. С ним тоже что-то не то? Привет, облако!

— М-м-м...

— Что молчишь? Кто на тебя напал, говори?!

— На меня не напали, меня обуяли.

— Как это?

— Ужас меня обуял, ужас... м-м-м...

Так собрались в одном месте свеча грусти, облако ужаса и кочерга смеха. Собрались они и решили помереть, чтоб не мучиться. Кочерга смеха хохочет так, что её аж корёжит всю. Свеча грусти истаяла почти что до фитиля. А облако всех накрыло и трясётся, с ума сходит от ужаса... Закрыли они глаза. Приготовились.

И тут откуда-то сверху прямо на облако, свечу и кочергу ка-а-а-ак грохнется что-то хорошее. Счастье свалилось. Большое, тяжёлое. Грусть — вдрызг. Ужас — всмятку. Только смеху — нипочём, не подавился даже. Просто в землю врос и цветком обратно вырос. Хохотал цветок, хохотал, пока в одуванчика не превратился. Дунул ветерок, полетели с одуванчика хохотунчики во все стороны. До сих пор хохочут.

А облако, свеча и кочерга обнялись, счастливые, и запели песенку о том, что никогда не надо сдаваться, а то счастья не будет. Большое и доброе облако больше ничего не боится. Кочерга статная такая стала, серьёзная. А свечка выросла и каждую ночь счастьем светится.


Редкие болезни тушканчика

Скакал по степи тушканчик, скакал, скакал и заболел. Пошёл он домой, лёг в постель. Лежит, болеет, думает: «Что это такое со мной? Неужели — всё?» Подумал и выполз от тоски из дома на солнышко, а там — ночь.

Мимо пролетала сова Гуфо.

— Допрыгался? — спросила она, и тушканчику как-то сразу стало совсем нехорошо.— Редкая болезнь,— посочувствовала сова,— и не одна, а целый букет...

— Какая, доктор? — прошептал тушканчик и прикрыл глазки лапкой.

— Сейчас,— ответила мудрая Гуфо и улетела в библиотеку.

Вскоре она вернулась с полной сумкой разных научно-медицинских трудов.

— На, читай. Тут всё написано.

И начал тушканчик читать про свои редкие болезни. Читал, читал, увлёкся и выздоровел нечаянно.


Ширь и высь

Поспорили как-то ширь с высью: кто из них лучше?

— У меня душа широкая,— говорит ширь.

— А у меня возвышенная,— отзывается высь.

— У меня широкая нараспашку,— добавляет ширь.

— А у меня ранимая навылет,— не отстаёт высь.

— Куда ни глянь — всюду я! — кричит ширь.

— Это так. А если с меня посмотреть, то ты ещё дальше,— уступает ей благородная высь.

И ширь умолкла. Застыдилась.

— Прости,— прошептала она.

Они обнялись, и не стало им ни конца ни края — во все стороны.


Замечательный Мухарик

Жил-был замечательный мышонок Мухарик. Все знали, что он — самый замечательный, потому что он замечает даже то, что другие без него ну никак бы не заметили. Мухарик постоянно находился на посту для замечаний возле своего дома. С утра до вечера. Ему это нравилось. Иногда он даже ночью просыпался и бежал на свой пост что-нибудь позамечать, а потом его искала мама, потому что спать тоже надо когда-нибудь.

Папа Мухарика был очень умным, но рассеянным, как все чересчур умные для обычной жизни, постоянно что-нибудь забывал. Вот и сейчас опять очки ищет, чтобы почитать свежие научные журналы.

— Мухарик! Где папины очки?

— Ворона!..

— Папа не ворона! — сердится мама.— Папа очень умный, он в библиотеке работал! Грыз там гранит науки. Его просто коты неправильно поняли. Вот и работает теперь дома.

— Прости, мамочка! Я знаю. Ворона — не папа. Ворона его очки украла. Вон они — из её гнезда сверкают!

— Ах, какой же ты у нас замечательный, сынок! Это ты меня прости, что не дослушала тебя и неправильно подумала.

Мама обняла Мухарика, а папа начал расхаживать по комнате, сочиняя вслух жалобу на ворону. Жалоба была очень убедительная. Даже ворона не выдержала. Слушала, слушала, а потом сама вернулась с очками и положила их перед мышиным домиком. Так ей стало стыдно.

Пост у Мухарика был в малиновых кустах. На них зрела вкусная малина. А сами кусты были настолько колючими, что надёжно защищали Мухаркино укрытие. У медведя свои кусты малины есть, медвежьи, особый сорт. Зачем ему чужая? А остальные звери обходили Мухарикову колючую малину стороной. Им-то что? Ну, малина — и малина.

А однажды вечером, когда уже стемнело, прибежал Мухарик домой со своего поста такой встревоженный и говорит:

— Мама! Папа! Там на поляну перед лесом днём приехали на машинах люди. Разложили на траве еду и питьё. Поели, попили, погуляли вокруг, на гитарах поиграли, песни попели...

— Ну и что? — ответила мама (папа опять какую-то книжку читает).— Погуляют и уедут. Это у людей отдых такой.

— Да нет же, мама! Если б они так сделали, я бы не прибежал к вам. Но когда они уже собрались домой, вдруг их дяденьки решили устроить салют! Я слышал, как они сказали, что будут фейерверком в воздух стрелять!!!

— Так это же красиво!

— Это страшно! Они же в воздух стреляют! Представляешь?

— Не поняла...

— Они ж его убьют!

— Кого?

— Воздух!

— Нет, не может такого быть. Успокойся, сынок. Вот выдумщик.

Мухарик не поверил маме и убежал на свой пост — смотреть, что будет.

Люди постреляли фейерверками. Покричали «ура-ура» и уехали. Мухарик продолжал тревожно следить за вечерним воздухом. Вскоре начался ветер. Он громко шумел листьями и завывал: «У-у-у-у».

«Это от боли, наверное,— думал Мухарик.— Воздуху больно. Его так сильно обожгли, прострелили. Вот он и плачет, бедняга...» Сердце Мухарика сжималось от жалости после каждого «у-у-у-у...».

Было уже совсем поздно, когда ветер стих. Мама пришла за мышонком:

— Мухарик! Иди спать! Поздно уже!

Но из малиновых кустов никто не ответил. Там не было никого. Встревоженная мама позвала папу, и они пошли искать Мухарика. Искали в лесу. Искали на полянке. А нашли на берегу реки. Мухарик в отчаянии бегал вдоль берега и говорил кому-то:

— Ну потерпи, миленький, я что-нибудь придумаю! Не умирай!

Над рекой стелился туман. Он становился всё плотнее и белее.

— Мамочка! Папочка! Воздух умирает! Смотрите! Он уже не может стоять! Побелел весь. Лёг на реку... Что же делать?! Что делать?

— Как это «что»? — сказал умный папа.— Надо его спасать, раны перевязывать.

— Да как же мы ему раны перевяжем? — возмутилась мама.— Он же — воздух!

— Если дома нет бинтов, то можно нарезать полосками простыню или хотя бы чистые носовые платочки,— продолжил размышлять папа.

Мухарик был весь в папу, поэтому он сразу догадался, как перевязывать раны туманному воздуху. Туман медленно струился над тихой рекой. По её берегам росло много кустов и кустиков, которые то скрывались в тумане, то появлялись снова. И мышиная семья стала привязывать белые ленточки к их веточкам. Ленточки быстро напитывались влагой раненого воздуха, и их приходилось часто менять.

Бедные мышки! Они работали всю ночь! Они знали, что стараются для всех, ведь никто же не сможет жить без живого воздуха! Соседка ворона перебудила всех птиц и зверей в лесу. И к утру уже вся лесная живность трудилась на берегах реки, перевязывая раны воздуху. Даже медведь пришёл.

Наконец взошло солнце. Воздуху стало легче. Туман поднялся над рекой высоко-высоко и превратился в прекрасные лёгкие белоснежные облака. Усталые, но довольные звери и птицы вернулись в свои жилища.

А Мухарик сказал:

— Мама! Папа! Смотрите, как много ленточек висит на кустиках вдоль нашей реки!

— Это на счастье,— улыбнулась мама.— Примета есть такая.


Притча о счастье

Шёл человек по морю за счастьем. А навстречу ему волны: всё бегут, бегут, догнать друг друга не могут, о скалы разбиваются. Спрашивает человек у волн:

— Есть ли вам число?

— Нет нам числа,— отвечают они.

Вышел человек на берег. Видит: кругом пески. Целые горы песков. Текут, под ноги ложатся, всё покрывают. Взял человек горсть песка и спрашивает у песчинок:

— Есть ли вам число?

— Нет нам числа,— отвечают они.

Поднялся человек на самую высокую гору и дальше пошёл. По небу. А навстречу тучи-облака летят. Громыхают, дождями брызжут. Спрашивает человек у дождинок:

— Есть ли вам число?

— Нет нам числа,— отвечают они.

Промок человек. Вернулся домой — одежду переменить. А у дома люди. Ждут его, чтобы счастьем поделился. Очереди конца-края не видно... Спрашивает человек у людей:

— Есть ли вам число?

— Есть, есть нам число! — закричала очередь.

И каждый протягивает ему ладонь с числом, написанным синей шариковой авторучкой. Испугался человек, назад побежал. А очередь — за ним. Вот-вот догонят.

Бросился человек в море. Расступились волны. Не приняли его. Выбежал на берег, попытался в песок зарыться. Окаменел песок, не впустил его. Взбежал человек на высокую гору. Прыгнул в небо и упал с него прямо в жадные ищущие руки.

Вошли в него руки. И исчезли. Пропала очередь. Лежит человек на бескрайней земле, смотрит в бездонное небо и улыбается. Счастливый. И не счесть его счастья, не измерить никак. Нет у счастья никакого числа.


Сапоги

Зайцы тугие, гагары упругие, караси липкие, сладенькие — чего только на ярмарке нет! Кругом пляшут, музыкой балуются. Сапоги важные — по столбам висят. У шапок — уши торчками, у ребятишек в окнах — носы пятачками, у собак в проулках — хвосты крючками. Весна. А как заведут карусели, как раскачают качели, визгу счастливого — до небес!

Ходит по ярмарке бадья-попадья с поповной. К товарам приценивается, деньги — златники, сребреники — пересчитывает. Ничего не берёт. Видит: мужик знакомый на лавочке сидит, разговляется пирожками сочными. У самой аж слюнки потекли.

— Здарова, мужик! Где брал пирожки?

— Недалёко, сударушка! Вон в той питейной заведении! — и пальцем масляным показывает.

— Фу! Да не пойду я туда! Ты мне их сам вынеси. Заплачу.

Вынес мужик пирожков. Забрала попадья и дальше пошла.

— А деньги?

— Отстань, постылый! Мои пирожки! Сама купила, сама ем! — и ест на ходу.

Сейчас дожуют с поповной, и — поди докажи!

Понял мужичок, что сам виноват, надо было сразу денег с неё взять. А из питейной уже бегут за мужиком. Ловят. Он ведь обещал пирожки вынести, вернуться и расплатиться сию минуточку! Эхма! Вот попал же кур в ощип! Что делать? Тикать надо! Шибко-то разбираться не станут. Бежит мужик, ветер в ушах свистит. А догоняют уже.

Забрался мужик с перепугу на самый высоченный столб. Внизу народ толпиться начал. Питейные ругаются. Конец света! Сидит мужик на столбе. Новенькие сапоги держит. Не слезает. Кто ж на расправу сам слезет?

День сидит. Второй. Уж и ярмарка кончилась. Ослаб. А питейные не унимаются. Сторожа наняли за копейку. Ходит сторож по кругу, за мужиком зорко следит, поглядывает.

— Эй, сторож! Сапоги хочешь?

— Хочу, но не могу. Служба.

— Сходи, продай бадье-попадье, а деньги питейным верни и себе маленько оставь.

— Зачем попадье сапоги?

— Так ведь дёшево! Возьмёт. Жадная она.

— А ты не сбежишь?

— Не сбегу. У меня ноги одеревенели. Я уже и слезть не могу.

— Ладно. Кидай сапоги.

Бросил мужик сапоги сторожу. Сидит — ждёт. Купила жадина сапоги за полушку. Радуется. А сторож тоже довольный: ничего себе прибыток со столба! Подошёл, поднял голову — а там нет никого, на столбе-то! Удрал мужичок

Идёт мужичок по дороге, приплясывает! Вот она — воля вольная! И небитый даже!

И питейные довольны — барыш свой забрали. И сторожу пирожок достался сверх копейки. Уплетает, улыбается. А про бадью-попадью ничего толком не знаю. Говорят, опять её обокрали, всё из сундуков стащили, даже сапоги какие-то.


День прощения Рубонго


Африканская сказка

Жил-был Экеле-Мекеле. Он стучал в свой барабан Бумбо днём и ночью. И все танцевали вокруг барабана Бумбо. А Экеле-Мекеле стучал в свой барабан и напевал песенку о счастливой охоте на крокодила Рубонго, хитрого крокодила Рубонго из озера Атуюпа в самом сердце джунглей.

Хитрый крокодил Рубонго тоже любил охотиться. А ещё ему нравился волшебный барабан весёлого Экеле-Мекеле. Однажды в деревне был большой праздник, и Экеле-Мекеле так громко стучал в барабан, что стало слышно даже на озере Атуюпа.

Рубонго услышал Бумбо и пришёл на праздник, где было много людей. Но Рубонго был хитрый и коварный: он пришёл тайно. Рубонго спрятался в хижине самого Экеле-Мекеле, потому что там никого не было. Жители деревни ликовали возле Бумбо на центральной деревенской площади, потому что был праздник и Экеле-Мекеле пел очень хорошо, очень громко и долго.

Рубонго боялся идти на площадь, где много народу. Он думал, что все обрадуются ему и начнут на него удачную охоту. Хитрый Рубонго! Он ждал, когда Экеле-Мекеле устанет от барабана и вернётся в хижину. Он ждал его целый день и целую ночь. И ещё целый день. И ещё целую ночь. Так прошёл месяц. Никто не заходил в хижину, потому что был месяц праздников. И Рубонго нечаянно уснул.

Приходит в свою хижину Экеле-Мекеле и видит там хитрого спящего крокодила из озера Атуюпу. Но храбрый Экеле-Мекеле не испугался. Он ушёл в самое сердце джунглей — на озеро Атуюпа — вместе с барабаном Бумбо. И Бумбо разбудил бегемота Нгоно, отдыхавшего там. И Бумбо созвал всех обезьян и жирафов, зебр и антилоп. Даже слон Убунопепе пришёл на зов Бумбо. Все собрались.

Тогда Экеле-Мекеле спросил всех:

— Почему вы так плохо обращались с Рубонго? Он ушёл от вас ко мне и спит от горя. Кто его здесь обидел?

Но звери не обижали Рубонго. Звери пошли в деревню за своим Рубонго, который спит в чужой хижине. Они разбудили крокодила, чтобы узнать, в чём дело. Хитрому крокодилу стало стыдно, он заплакал, рассказал всю правду и попросил прощения у Экеле-Мекеле.

Конечно, его простили. А ещё добрый Экеле-Мекеле пригласил всех гостей, пришедших из дальнего Атуюпа, на продолжение деревенского праздника.

Так в джунглях родился новый праздник — день прощения Рубонго. У громкого Бумбо было много-много работы в этот счастливый день.


День Победы

Жил-был День Победы. Солидный, статный, с салютами. В годах. Все его уважали и праздновали каждый раз. А потом он скромно уходил, но обязательно возвращался через год.

И опять все радовались.

Так прошло много лет. У людей появилось много других новых праздников. День Победы был со всеми приветлив, всегда приглашал к себе на день рождения. Праздники заморские и прочие гости охотно съезжались к нему со всего мира. Были среди них и озорные ребята. Заметили однажды знойный Карнавал, страшилка Хэллоуин и шкодливый Йоулупукки, как стоит День Победы у Вечного огня долго-долго и молчит о чём-то, вот и решили повеселиться.

Подошёл к нему Карнавал, весь в перьях и барабанах:

— О чём грустишь, дедуля? Ты — такой красавец! А не жениться ли тебе?

И тут появляются перед ним переодетые невестами Хэллоуин и Йоулупукки. Оба от смеха чуть не падают, подмигивают друг другу.

А Карнавал продолжает:

— Вот тебе на выбор Ночь Поражения и Трава забвения. Бери любую. Выберешь Ночь Поражения — ещё победительнее станешь выглядеть. А с Травой забвения обо всех своих печалях забудешь. Ха-ха-ха!

Очнулся День Победы. Взглянул на всё это скоморошество и ушёл. Как гости заморские ни кричали, как ни извинялись — не вернулся. Долго люди искали его. До самой глубокой звёздной ночи. А потом кто-то ахнул и сказал:

— Смотрите, смотрите в небо!

И все посмотрели. А по всему небу плыло удивительное мерцающее сияние. Мириады горящих свечей, негасимых, словно живых, подрагивали от горизонта до горизонта лепестками пламени. И у каждой свечи, как у звезды, было своё единственное имя. И каждое из имён сияло ярко и пронзительно, как память.

— Смотрите, смотрите! — закричал кто-то громко — на весь мир.— Смотрите! Это же — День Победы!


Сказка про людей

Однажды к врачу пришёл другой доктор и говорит:

— У меня какой-то ужас в голове. Помоги.

— Ты сам доктор,— отвечает ему врач,— вот и лечи свой ужас. Не отвлекай других.

Доктор вздохнул и медленно вышел от врача. Он всё надеялся на что-то и выходил так долго, что ужасу надоело ждать, и он случайно выпал у доктора из головы. То есть остался с врачом.

Доктору сразу полегчало: голова такая светлая сделалась, словно птички поют, только рот откроет слово сказать, а оттуда — радуги выплывают. Хорошо-то как! Идёт — счастливый.

А врач сидит один-одинёшенек в кабинете и боится: кругом сплошной ужас. И деться от него некуда. Как закричит от страха!

Доктор услышал, что человеку плохо, и вернулся. Дверь открыл. Смотрит потерянный ужас на доктора, а у того изо рта радуги выплывают, в ушах птички звенят... Испугался ужас и исчез куда-то.

Обрадовался врач. Извинился перед доктором. Понял, наверное, что все мы прежде всего — люди, а потом уже — врачи или водопроводчики...


Большой и маленький

Ой-ёй-ёй-ёй-ёй-ёй-ой!

Ой! Большой-большой-большой!

Ой! Маленький-маленький-маленький!

И большой маленький!

И маленький большой!

Глядит большой в небо. И маленький глядит.

Видит большой облако. И маленький видит.

Удивляется большой, как маленький:

— Какое большое небо! Большое! Широкое!

И маленький удивляется:

— Ух ты!

Облако к солнышку подошло, накрыло его.

Ветерок задул. Дождик брызнул на большого и маленького.

Побежал большой к дому — от дождя прятаться, как маленький.

А маленький у него на руках сидит и хохочет.

Дождинкам радуется, ладошками их ловит.

Вот ведь какой большой уже. Ничего не боится!


Собачья радость

Бегают собаки по двору стаей, воздух нюхают, ищут чего-то. Устали, как собаки. Заходит во двор уличный пёс Догон.

— Привет, ребята! Что ищете?

— Да так, чушь собачью!

— Кто потерял? Как выглядит?

— Не знаем, но она точно где-то здесь.

— Я старый пёс Догон, у меня первый разряд по суете. Вам помочь?

— Откуда разряд?

— Суетился. Провод грыз вместо косточки, разгрыз, а там — разряд. Электрический. Первый. До этого ни у кого не было. Чуть жив остался. Уф.

— Ладно, тогда помогай.

О! Кажется, нашли! Собрались в кучу, лают, землю роют, визжат. Молодец, Догон!


Помощь

Жила-была помощь. Она была очень рассеянная, да ещё и близорукая, и поэтому часто приходила слишком поздно, да ещё и не туда, куда надо бы, да ещё и не к тем, кто ждал. Иногда наоборот — приходила именно к тем, от кого спасать надо. Мало того, её очень часто воровали по дороге так, что она вовсе никуда не доходила, сидела себе тихонечко по воровским карманам и помалкивала, чтобы её всю не съели. А её всё равно всю съедали. Дотла.

Но всё-таки и такое бывало, что приходила она. И даже вовремя. Но не оттуда, откуда ждали, а откуда совсем не ждали. Придёт, поможет и ничего для себя не требует. Вот такую её все любили. Только такой её никогда много не было.

Прослышали о ней где-то малые дети. Нашли клад и купили для неё на все деньги большую записную книжку, настоящую карту, настоящий телефон и настоящие очки. И ждут, когда помощь появится, чтобы ей подарок сделать.

А её всё нет и нет. Передайте, пожалуйста, чтобы быстрей приходила. Её дети ждут.


Как родилось слово?

Давным-давно высоко в горах за дивными облаками проснулось эхо. То ли камень упал с вершины скалы, то ли птица вскрикнула, но эху понравилось то, что оно теперь есть. Разбежалось эхо и полетело во все стороны сразу. Выше гор поднялось, в самые глубокие ущелья опустилось. Щедро делилось эхо собой со всеми, кто его слышал. Так щедро, что вскоре для самого себя ничего не осталось. Исхудало эхо, истаяло, потеряло свой голос. Молчит безголосое эхо, слушает: что теперь будет?

Пролетал ветер над морем. Бушевали в нём волны: где наше эхо? Где его голос? Возьми наши голоса, передай ему!

Звенели по всей земле ручьи: горные — по камням, весенние — по льдам и снегам... Где же ты, наше эхо? Возьми и наши голоса!

И листва отдала эху свой шелест, и февральская метель поделилась с ним, и ночные костры передали ему свой треск, и грозовые тучи одарили его всем своим громом! Птицы наделили его своим щебетом. Львы, медведи, волки и лисы, все-все звери земные отдали ему свои голоса. Даже пчёлы, и осы, и самые мелкие мушки. Даже те, кому нечего было отдавать — рыбы, и те старались, изо всех сил разевали рты: мы с тобой, эхо! Мы тоже с тобой!

И стало эхо могучим, многоголосым. Всеми голосами земли, огня, воды и неба зазвучало оно. И стало оно словом животворящим. Отныне кто бы ни угасал на земле, что бы ни исчезало — ничто не могло угаснуть или исчезнуть навеки. Потому что у всего теперь было своё слово. И звучало, и звучит оно вновь и вновь. И прошлое возвращается. И настоящее приходит из будущего, а у того — нет ни конца ни края. Так было, так есть, и так будет всегда, пока существует на свете бессмертное слово, рождённое сочувствием и любовью.


Добрые и худые

Встретились как-то худые слова с добрыми. Худые так и рвутся в драку, а добрые этого никак не замечают. Как так?! Совсем худые слова рассвирепели: и кулаками машут, и кричат громко, и никого вокруг не слышат. А добрые улыбаются. Тогда решили худые слова наброситься на добрые и побить их. Разбежались хорошенько... И пролетели мимо ушей. А добрые — остались.


Спасатель

Как схватил волк овечку, как поволок её на себе!.. Все-все расплакались от умиления. Какой волк молодец! Так бы и утонула в реке, если бы волчара не спас. Настоящий герой!

Засмущался волк: «Ну что вы! Какой я герой? Спасать овечек — это мой долг. Я не один такой: нас тут целая бригада. В этом году уже сто пятнадцатую овцу выручили: падают и падают в реку. А мы спасаем. А ведь год только начался...»

«Неужто и до дома их доставляете?»

«Обязательно! В целости и сохранности. Ни шерстинки не пропадёт. За каждую спасённую премия полагается: десять баранов».


Сказка о тебе

Возле реки, возле горы, возле леса, посреди земли с прекрасными плодами, цветами, птицами, под чудесными облаками, под яркими звёздами, под тёплым и ласковым солнцем жила-была ты. Маленькая, доверчивая и смешная. Над тобой хохотало море, ухохатывалось горное эхо, посмеивались ручьи, а верблюжья колючка — просто каталась от смеха по всей пустыне. А вообще, если честно, ты была очень красивой. Проходившее мимо время иногда спотыкалось, заглядываясь на тебя. Ветер ахал, завидев тебя, и устремлялся навстречу. Дождь обливался слезами, если не мог найти тебя, а вьюга — не могла успокоиться, пока ты не выглянешь в окно. Ты всем верила, и все любили тебя, потому что иначе и быть не могло.

Прошло много-много лет. Выросли новые деревья в саду, пролегли новые дороги в снежных и песчаных пустынях, всюду появились новые города. Многое изменилось вокруг. Но не всё. Потому что есть ты — маленькая, доверчивая и смешная. И очень, очень красивая. Как всегда.


Почему снег белый?

Раньше снег был цветным, тёплым и сладким. Поэтому все мало спали, много ели и сильно пачкались. Однажды поздней осенью снег спрятался в огромной ночной туче. Все успокоились, заснули, никто не переел и не испачкался. А утром выпал свежий снег. Не сладкий, холодный и весь в белом. И все ему поверили. Только маленькие хитрые дети догадываются о чём-то и на всякий случай каждый день тайно пробуют его на вкус.


Сказка про лесную селёдку

Начали белочке зайцы сниться. И стала она зайцем. Прыгает везде, по деревьям лазает, в дуплах орешки прячет, как раньше, а попробуй назови её белкой — обижается: губки надует бантиком и не разговаривает...

Мимо зайцы пробегали. Целый косяк. От акулы прячутся, лёжки меняют. Уж где они акул в чистом поле высмотрели — неведомо, но с той поры, как представили себя селёдками, никого на земле не страшатся, кроме акул. Воду какую заметят, ушки прижмут — и бегут от неё сломя голову куда подальше.

Кричит белка зайчикам:

— Айда ко мне в дупло! Я — ваша, братцы!

Не клюнули. Мимо промчались. Расхотелось белке зайцем быть. Тоже в селёдки подалась. Нырнёт в дупло, вынырнет. И опять нырнёт — орешков пощёлкать. Вот какие нынче селёдки по лесам хоронятся, в дуплах живут...


Собака в облаках

Вылетел дядька из окна, покружил немножко и улетел в магазин за хлебом. Выскочили из окна ребятишки и улетели на зимний каток. Увязалась за ними смешная летающая собака. Вместе-то веселей. Выплыла из окна бабушка, посмотрела вниз, вверх и полетела к соседке: про зятя рассказать, внуками похвастаться, семечек пощёлкать, чаем угоститься — дел невпроворот.

Скрипит окно. Своих дожидается.

Эй, вы! Долго-то не задерживайтесь. Скучно без вас дома. Тихо как-то. Не по себе. Летите-ка все обратно...

Первым вернулся дядька с хлебом, потом бабушка приплыла, ребятишки раскрасневшиеся вернулись. Галдят до сих пор. А собаки всё нет и нет. Опять за воронами погналась. Слышите, как в облаке кто-то лает? Это она.


Молодой с бородой

Жил-был молодой с бородой. Такой молодой, а уже с бородой. Вертел бородой — и тудой, и сюдой. Подойдёт к зеркалу, полюбуется, разгладит её и спать ложится. А бороду поверх одеяла кладёт.

У соседа тоже была бородёнка. Так себе. Сам старый, а смотреть не на что. Сильно он обижался на соседскую бороду. Пробрался однажды в дом к соседу и состриг его бородищу, пока тот спал. А сам домой прискакал: нырь под одеяло — и будто ничего и не было.

Проснулся молодой — нет бороды. Пошёл с горя в речке топиться. А по дороге девицы-красавицы его заметили, не узнали, знакомиться начали. В общем, женился он. Зачем ему теперь борода? С женой-то интереснее. И целоваться ничего не мешает.


Мужик и счастье

Завелось у мужика счастье. Он-то об этом и знать не знал: зашёл к себе в амбар, а там — счастье! И так его много, что бери сколько хочешь — всё равно не убудет. Испугался мужик. В избе спрятался. А что? Все счастья боятся, все от него прячутся: не дай Бог, кто-то узнает, что у тебя счастье завелось! Кляузы строчить начнут. Со свету сживут. В воровстве обвинят, в измене, в саботаже, во всём сразу!

А счастье уже в дом стучится. Весёлое такое. Улыбается. Вот беда-то! Решил мужик счастье своё народу подарить. Не вышло: всё село разбежалось. В город повёз — государству сдавать. Приняли. Оприходовали. У мужика — гора с плеч. Где взял — не спросили. Куда потом дели — никто не знает.


Неправильная собака

Жила-была неправильная собака. Правильные собаки дом сторожат, чужих не пускают, а эта — гостям всегда рада. Правильные собаки хозяев защищают даже тогда, когда те никакой опасности не видят. А эта, стóит кому-то на неё сурово взглянуть, сразу под диван прячется. Очень добрая собака: в одиночку никогда не ест, всех угощает. И попробуй только не принять её угощения! Обидится и опять под диван уйдёт. И не выйдет оттуда, пока у неё прощения не попросишь!

Узнал про неправильную собаку бессердечный вор и решил ограбить дом. Дождался он, когда собака в доме одна осталась, и пришёл воровать. Дверь взломал, в дом зашёл, осмотрелся. А собаки нет! Никто не лает, значит, можно спокойно дом грабить, чужое добро в свой мешок складывать. А собака не просто под диван спряталась, но ещё и глаза от страха закрыла. Да не просто закрыла, а так, что вся ушла в себя. И душа её в самые пятки опустилась от ужаса.

Собрал вор чужое добро, заглянул под диван: вдруг и там что-нибудь ценное есть? Увидел он собаку и решил, что это чучело. Понравилось ему чучело собачье — очень уж на настоящую похоже. Решил с собой забрать, потянулся рукой — не достать. Тянулся-тянулся, до пяток собачьих дотронулся. А собака ужасно щекотливой была, пятки трогать никак нельзя: тут же начинает хохотать, особенно если душа — в пятках.

Захохотала странная щекотливая собака на весь дом. Испугался вор ожившего собачьего чучела и убежал, даже про мешок свой забыл. Вернулись хозяева, увидели, что дома вор побывал и ничего с собой не забрал. Долго удивлялись. Так ничего и не поняли.


Мумба-Юмба

Жил-был танец Мумба-Юмба. Зажигательный. Кого встретит, того и танцует. В барабаны бьёт, маракасами гремит. Льва Львовича встретил — натанцевал, Слона Слоновича — натанцевал. Зебру Зеброидовну так растанцевал, что та до сих пор ржёт потихонечку. Тоненько так. От радости и изнеможения.

Сел Мумба-Юмба в самолёт. По воздуху полетел, пританцовывая. Прилетел он в город Рио-де-Жанейро, на карнавал. Надел белые штаны, саксофон нацепил и принялся плясать пуще прежнего. Всем понравился. Некоторые влюбились. А он уехал.

Потому что хорошие танцоры везде нужны, а без хорошего танца Мумба-Юмба откуда им взяться? Всех учить надо. Всех танцевать.


По-честному

Перебрались суета с маетой с больной головы на здоровую. Взвыла здоровая голова от таких перемен, заболела горем. А больная — выздоровела и потешается в сторонке. Услышали суета с маетой, как их прошлая голова радуется, и разделились надвое, чтобы обеим головам по-честному досталось...

К списку номеров журнала «ДЕНЬ И НОЧЬ» | К содержанию номера