ТЫ – САМОЕ БОЛЬШОЕ ЧУДО БОЖЬЕ
Кто-то скупил на корню пять садов целиком, пять садов –
От застенчивых роз до безумных камелий и лилий,
Над поверженной ночью селений, огнями больших городов
Он читает любимой стихи, он читает Бараташвили.
«Ты – самое большое чудо Божье»,
От ожерелий глаз светло, как днем.
Нет рук нежней, улыбки нет дороже,
Нет большего блаженства – быть вдвоем.
Кто-то увидел навек – и повержен, повержен печалью,
Осторожные скрипки запнулись, и цветы эту песнь завершили,
Над Мтацминдой – горой голоса, как цикады, звучали –
Маргарита, послушай Нико: он читает Бараташвили.
«Ты – самое большое чудо Божье».
Как угадал поэт мои слова?
Я до утра не жизнь, а песню прожил,
Осталась на столетия молва.
Кто-то скупил на корню пять садов целиком, пять садов,
Лепестками смущенных камелий цветы о надежде молили.
Над молчанием спящих селений, над огнями больших городов
Он читает любимой стихи, он читает Бараташвили.
«Ты – самое большое чудо Божье»,
Распахнут мир сиянью карих глаз,
Нет ничего любви земной дороже,
Нет никого вокруг счастливей нас.
Ты – самое большое чудо Божье...
Ты самое большое чудо Божье...
Ты самое большое чудо Божье...
Я ТРИ ЦВЕТА ЛЮБЛЮ
Дай клеенку, тифлисский духанщик, – разбитая скрипка смешна,
За окном уплывает мой век, запряженный верблюжьей печалью.
Я в три цвета люблю и в три песни скучаю, княжна,
В ожиданье холстов над слонами из охры дичаю.
Ах, духанщик с усами лихими, зачем тебе львы?
За порогом толпятся овечки в ожидании рук торопливых,
А орнамент белеет на пяльцах, а пальцы нежнее халвы, –
О, простите, княжна, живописцев голодных и льстивых...
Черной костью пишу и зеленой землей, серой пылью от неба укроюсь.
Рог ветвистый на вывеске блекнет, а лаваш истончился, как нож.
У духанщика щепки в горсти – я со временем, пери, не ссорюсь,
И в три цвета кричу, да в три песни молчу,
чтоб продать свое солнце за грош.
Я в застолье попал на века, виноград в Мирзаани янтарен.
Продавец моих дров над жирафом смеется – я рад.
Уплывает олень, князь поет над пирами развалин,
И пасхальный ягненок оплачет щедроты утрат.
О, простите мой дым... этот старый мангал... о, Нино,
Твои печи полны благодатного жара и тени…
Разве хлеб выпекают еще?.. Разве льется вино?..
Разве есть еще миг, чтобы плакать в чужие колени…
ВОСХОЖДЕНИЕ
Вереница белых звуков в рог охотничий трубит,
Тур в горах, лисица в поле, а в ладонях птица спит.
Восхождение дымится, рог ветвится до небес,
Между пнями бродит пьяно голубой, как утро, лес.
Дом без кровли, конь без сбруи,
Пой, Нико, и пей до дна,
Утро льет в ладони струи
Пенной прыти молока.
Ветерком трава играет, перекатываясь всласть,
Две косули в поле тают, воды сбрасывают снасть,
Бьёт серебряная рыба воздух росписью хвоста,
По воде рыбак шагает, улыбаясь неспроста.
Ночь без дня, а день без ночи,
Пой, Нико, и пей до дна.
Краски с неба льются звонче
Алой повести вина.
Непричесанное солнце львенком нежится во сне,
Ломтик дыни прячет нежность у оленя на спине,
Сбросят краски покрывала, схвачен заяц синевой,
По отрогам Авлабара бродит мальчик сам не свой.
Дом без кровли, ночь без дома,
Пой, Нико, и пей до дна.
Жизнь – предсмертная истома,
Смерть – рожденье и судьба.
МИМО БЕЛОГО ДУХАНА
Мимо белого духана мчатся кони, как во сне,
Вечер в небе полыхает, словно ягода в вине,
И деревья озорные гнутся гибко, как лоза,
У кутил усы шальные и суровые глаза.
О чем споет им Маргарита, взлетая в белом над землей?
Что не случилось – то забыто, что было – хлынуло волной.
Прими блаженство неземное поляной белых роз к ногам,
Рисую красками, как жизнью, чтоб возвратить ее богам.
Блики желтого скольженья, взлет над зеленью холма,
Черным высится возница, в тень упрятаны дома.
У кутил серьезны лица – сердце держат на замке,
Руки вскинет Маргарита, словно птица, в кабаке.
О чем поет им Маргарита? Бровь полумесяцем летит,
Земля букетами укрыта, а кисть ласкает и горит...
Прощай, неведомый художник, луна взметнулась нотой «си»,
Шарманщик, горести виновник, у песни слова не проси.
…Мимо белого духана мчатся кони, как во сне,
Бредят руки кистью белой, красной плачут о вине...
Мрак подвала, пол холодный, груда битых кирпичей,
Вздох последний... крошку хлеба... никому... никто... ничей...
Янтарный шарик на запястье, и в стайке желтых птиц – лицо,
У белых роз – права на счастье, у невозможности – кольцо.
Не пой о прошлом, Маргарита, в ладони пряча лепестки,
Душа прощению открыта, но нет спасенья от тоски...
ЧЕТЫРЕ ЛИЛИИ НА ЧЁРНОМ
Четыре лилии на черном, на белом – женская рука,
Над бурой пашней дышит паром усталость спящего быка.
Спят ортачальские мадонны, и оголенных плеч тепло
Ягненком белым на колени вздремнувшей ночи прилегло.
Птица желтая в бубен бьет,
Осень сотая мед нальет.
Заходи в мой дом, Солнце красное,
На пиру моем небо ясное.
В мускатных гроздьях винограда тучнеет жертвенно река,
Алеет винный язычок над горловиной бурдюка,
И скатерть таинством травы легла под тени песнопений,
Лучи закатные запнулись о белоснежные колени.
Заходи в мой дом, Солнце красное,
На пиру моем небо ясное,
Дрогнет ночь от птиц
На плече моём,
Будем крылья шить
Мы с тобой вдвоем.
Прощаю – белым, красным – плачу, а желтым – рушатся века.
Четыре лилии на черном…
Какая в зрелище тоска…
На небе – только небо в белом, на черном – почва и цветы,
И день доверчиво глядится в полет звенящей темноты.
Птица желтая утро пьет,
Осень верная хмель нальет,
Дрогнет ночь от слов –
День расступится,
Я сорву покров –
Свет потупится.
Заходи в мой дом, Солнце красное,
На пиру моем небо ясное.
ЕСТЬ ТАКАЯ ЗЕМЛЯ
Есть такая земля – кто открыл бы ее проходящим? –
Пылью ропщет далекая быль на угрюмые ветры полей,
Пепел сыплет на скулы столетий и прахом летящим
Устилает холодное небо под клекот седых журавлей.
Есть такая земля – кто осмелится тронуть рукою
Ее впалую грудь и зияние вырванных дней?
Кто втоптал ее косы в песок и кровавой строкою
Пишет черную книгу безумья и смерти ее сыновей?
Есть такая земля – кто вернет ей могущество духа,
Честь и славу отцов, о братстве завет и приказ?
Глухо ропщет суровая быль и доносит до слуха
Прометеево имя в горах и священное слово – Кавказ.