Самый сок. Стихотворения

Казанская Табачка                                                                      

Идёшь после пьянки и грезишь деньгой, 
по Тельмана прёшь на «Табачку» – 
а год непонятен и город другой 
измят на сиреневой пачке. 
Здесь искрами пышет лихой Актаныш, 
в ночи по звезде прожигая, 
и с ними базарит на отсветах крыш 
сестричка Юлдуз дорогая. 
Нагорный проулок – как проповедь, свят, 
но морок отечества тяжек, 
вдыхается облака нежного яд 
в три тысячи детских затяжек. 
Грехи отпускает завод-монастырь, 
согласно квартальному плану: 
в цеху богомольном цигарку мастырь, 
а я им мастырить не стану! 
Стреляя на голос по нескольку штук, 
втяну никотиновый ладан, 
и так раскалится янтарный мундштук, 
что треснет губа стихопадом. 
Но сделав поправку на ветер – слова 
бросая в кострище косматый – 
для розжига веры находишь дрова – 
Казанскую Божию Матерь. 
И выбив опять сто костяшек из ста, 
я там, где за куревом лазал, 
в софийскую мушку распятья Христа 
нацелюсь лазоревым глазом. 

Чайка

В чёрном небе светлеет печалька –
это в крыльях запуталась чайка,
тонкий воздух вокруг изорвав,
клюв её и остёр, и кровав.
И трепещет, крутя головою,
беспилотное тельце живое,
только белого облачка страх
мельтешит у него в коготках.

Что здесь делает чайка морская,
нам на головы крики плеская
в сухопутной стране голосов
глухарей и кемарящих сов?
Что здесь делает племя людское,
если небо над нами морское, 
и солёные капли дождя
затекают за шиворот дня?..

Пчелота

Стопудовое слово соловье 
измочалено сучьями лип, 
где в медовую манкость присловья 
я строкою беспечною влип. 
Только речь – обожжённая глина 
и сожжённая светом пчела, 
та, что мнимо проносится мимо, 
распечатав седьмую печаль. 
Хмель нектара и вязок, и труден, 
если сотовый свет позабыть, 
если ноты насилует трутень 
жалким жалом смычковой судьбы. 
Для тебя дулоносные ульи 
плавят звука податливый воск, 
и взлетают жужжащие пули 
опылять расцветающий мозг. 

Звёзды колеблются…

Так ли объятья разума нам тесны?
Господи, господи – ты ли пророчишь сны?
Ты ли придумал грустного человека –
просто слепил из снега.
Веришь ли ты в гулкий комок тепла?
Тело его тщедушно, любовь светла – 
глиняный стебелёк, бесконечная чаша,
подлая сущность наша. 
Господи, господи – ты вот зевнул, а здесь
тысячелетия к нам продолжают лезть.
Ты вот моргнул – и кончились небеса,
звёзды колеблются, вламываются в глаза.

Так ли всё это, Господи, смерть и страх, 
порох и мясо, вечности тлен да прах?
Звёзды колеблются – ими полны глаза,
битая чаша, острые голоса.

Триста страниц

Полистаешь поэзию,
где про смерть, про любовь –
словно встанешь на лезвие,
только где она, кровь?
Рассечёнными пятками
всё изгваздать готов,
а блокнот на попятную –
нет для крови листов.
Белым тельцем под скальпель,
на кушетку ложись,
но не выжмет ни капельки
медсестра твоя – жизнь.
Только кровь алкоголика –
синь небесных синиц,
только Рыжий и Новиков –
жизни триста страниц…

О.М.

Если тёмный огонь отразится в ступенях воды
и как медленный конь истоптавший воронеж до дыр
захрапит на сарай перекинувшись к крышам домов
значит грешник за рай навсегда умирать не готов.
значит крестик сдавил изнурённую впалую грудь
значит в отклике вил не мятеж а призывы на труд
и горит огонёк у Матрён и задумчивых Кать
что взбирались на трон дабы семя мужское схаркать
значит встанет герой королевич степей и мотыг
за крестьянство горой продлевая столыпинский стык
на фонарных столбах на голгофах на детских плечах
кому в лоб кому в пах раздавая земную печать
потечёт от лампад долгожданный невольничий свет
от злодеев и падл заискрится знакомый завет
и пройдётся шатун по сибирским когтям-городам
разменявший версту на слова что я вам передам

ибо это во лжи искривляет огонь времена

потому что ожив память наша к бесчинствам смирна
и с обугленных уст у продлённого в вечность одра
алчный Молоха хруст омывает прямая вода

***

Труби, труби в бараний рог,
царапай жизнь, орлиный коготь, 
тебе ещё по небу топать,
а мне и здесь родной порог.
Вот и ответь – каких чертей,
каких кровей бежать по кругу,
сжимать немеющую руку
и смерть вымаливать святей?

***
Чёрный поросёнок Игорь –
ты бессмертен, не умрёшь,
не проткнут тебя острой пикой,
не засунут в тебя нож. 
И глаза твои бесконечные
будут вечно в хлеву светлеть,
потому-то и мне, конечно,
ничего не узнать про смерть. 

***

Земля – это белая точка
и – вдруг – наплывающий шар,
на клеть голубого листочка
упавший, ушедший пожар.
И снова – сиянье, горенье
над пропастью светлых скорбей,
где Землю, как словотворенье,
покатит поэт-скарабей. 

Точки

В клещах делового дензнака,
в тисках неусыпной тоски –
и зычный косяк Пастернака,
и водочный хвостик трески,
и пни ослепительных буден,
что с тёмной аллеи видны, 
и всем расплатившийся Бунин
за все окаянные дни,
и чёрное небо запоя,
и солнца счастливый глоток,
и первой строки громобоя 
по сердцу пропущенный ток,
и всё, что случилось, и точно
уже не наступит весной – 
всего лишь последние точки 
над буквой поющей седьмой…

Ёлочный сок

выжимаешь ёлочный сок на ладонь –
а ладонь в крови, 
и течёт горячая жизнь с неё – 
и течёт внутри.
остановишь веселье потом, потом,
а пока – дави!
окуная широкий лоб в вино –
о сугроб потри...
с деревянной лошади, мимо, вскачь,
дед мороз орёт,
бесконечным посохом, аки Бог,
этот стих дробит.
медсестра Снегурочка, дикий врач – 
мне наполнят рот 
ледяной таблеткой тоски – и слог
о любви убит.
без ума в груди и душевных скреп –
хоровод пустынь. 
только слышен дурацкий детский смех,
но ведь слышать – труд.
и текут стихи, запекаясь в хлеб,
к рождеству звезды,
и семью стихами накормишь всех,
только все умрут.

Кино

Ещё один денёк засвеченный,
испорченный рекламой дубль,
и на сеансе парень вечером
с экрана дует янки-дудль.

Ещё один стишок немедленный –
реакция на рецидив.
Затих поэт с проводкой медною,
сквозь зубы небо процедив.
А кинолента не кончается,
механик сеет беглый свет,
и вновь по лицам луч качается,
слезой стекая из-под век.
Да, в этой солнечной империи,
где каждый входит в каждый дом –
мы все умрём в десятой серии,
но если надо – оживём.

Геннадию Капранову

Ни росы, ни света – солнце опять не взошло,
я неряшлив и короток, как надписи на заборах,
меня заваривают, пьют, говорят – хорошо
помогает при частых запорах.
Лёд и пламень, мёд чабреца,
сон одуванчиков, корень ромашки ранней,
пожухлый лопух в пол-лица (это я), –
надо смешать и прикладывать к ране.
Будет вам горше, а мне от крови теплей,
солью и пеплом, сном, леденящим шилом, – 
верно и долго, как эпоксидный клей,
тексты мои стынут в ахейских жилах. 

Вся наша смерть – в ловких руках пчелы
молниеносной – той, что уже не промажет:
словно Капранов, я уплыву в Челны
белый песок перебирать на пляже.

Геннадий Капранов (1937-1985) – талантливый казанский поэт, подборка его стихов включена в «Строфы века» Евгения Евтушенко. Погиб от удара молнии на берегу Камы в Набережных Челнах.