Александр Крупинин

И будет без имени Невка. Стихотворения

МУЗЫКАНТ  СЕРГЕЕВ  В  НЬЮ-ЙОРКЕ

 

Для любого джазмена весь мир – задворки,
Есть только одна столица у джаза – Нью-Йорк.
В конце концов Сергеев оказался в Нью Йорке,
Хотя вряд ли ощутил при этом какой-то восторг.
У него были жёлтые от многолетнего курения зубы,
Болело сердце, мучал застарелый гастрит.
По вечерам он играл на саксофоне в известном клубе
В даунтауне, на Леонард-стрит,
Познакомился с Фрэнком Лондоном

                                        и Джоном Зорном,
Создал пару-тройку блестящих тем.
Звёзды джаза отнюдь не считали зазорным
Пригласить Сергеева на совместный джем.
Но чувствовал себя, по-настоящему, плохо.
Как может быть плохо разве что кораблю на мели.
Бывало, останавится посреди какой-нибудь

                                                     улицы в Сохо,
И шепчет «Киса, Киса» или «Сяо Ли, Сяо Ли».
Музыкант ненавидел своё жилище,
Там повсюду валялись диски,

                         нестиранные рубашки, носки.
Он мало заботился о сне и пище,
Часами сидел на кушетке и страдал от тоски.
И только в клубе, играя «Блюз бесконечной дороги»,

Он забывал о болезнях, одиночестве,

                                            неизбежном конце.
Он снова был молод, и рядом были немногие,
Способные разгладить морщины

                                     на постаревшем лице.
Он снова сбегал от жены своей – ведьмы рыжей,
Тайком в туалете на Думской,

                                 обменяв на франки рубли,
И гулял без конца по весенним бульварам Парижа,
А с ним была Сяо Ли. Сяо Ли...

В этом блюзе было солнце и бесконечное лето,
И такая радость, в сравнении с которой

                                           всё прочее – хлам.
На плече сидела Киса и мурлыкала

                                       «Nothing else matters»,
Изредка с плеча спускаясь по неким важным делам.

В этом блюзе не было времени, там вечность царила,
Не исчезала бесследно в Париже его Сяо Ли,
Он не вырывал ногтями, копая для Кисы могилу,
Комья каменистой пиринейской земли.

Пока он играл, отступала тупая боль в средостении,
Жизнь брала, как пушистая белка,

                                    хлебные крошки из рук.
Музыканты уже расходились, а он всё стоял на сцене
И не мог от губ оторвать мундштук.

 


ПИСЮРА

 

1.
Участница литературного процесса,
Творец поэтической моды от-кутюр.
Ядвига Писюра – может быть, лучшая поэтесса,
И конечно, лучшая из Писюр.

 

2.
Я лицом до сих пор ощущаю

                       ордынскую снежную крошку
И однажды, спустя много лет, может быть, опишу я
Заметённую снегом апрельским Ордынку Большую
И Писюру, бегущую вдаль на коротеньких ножках.

Я весною увидел в Москве поэтессу Писюру.
На коротких ногах семенила она по Ордынке.
Под ногами её хохотали скрипучие льдинки,
А облезшая шуба Писюры топорщилась хмуро.

Как я радуюсь, видя тебя, поэтесса Писюра.
По Ордынке заснеженной ты семенишь одичало,
Сочиняя поэмы свои без конца и начала,
Абажур в безнадёжной попытке рифмуя со стулом.

Растекается мир лабиринтами Замоскворечья.
Вот исчезла Писюра, исчезли её ботильоны.
След Писюриных ножек в апрельской Москве

                                                          заметённой,
Несмотря на года, как бы в сердце хотел уберечь я.

На Ордынке в весенней  Москве,

                      где рифмуются стул с абажуром,
Где собаки голодные, злые  сбиваются в стаи,
Там, где снег даже в марте не тает, в апреле не тает,
Всё бежит на кривых и коротеньких ножках Писюра.


ИЗ  СТИХОВ  ЯДВИГИ  ПИСЮРЫ


1.  ПОСЛЕДНЯЯ  ПЕСНЬ

 

Пенье мышей полевых
Малиновой ночью слышишь?
Это песню последней любви
Всю ночь распевают мыши.
Писк мышиный услышишь то там, то здесь.
Ты идёшь, но певцов не видишь.
Вся природа поёт нам последнюю песнь,
Даже жук подпевает на идиш.
Трое нас, а трава амарант пухова,
Йодом пахнет на наших губах фейхоа,
Кто там ставит в полях три кущи?
Это я, лишённая головы,
Ты, умеющий слышать мышей полевых,
Здесь же ты, фейхоа грызущий.

 


2. УСТАЛОСТЬ

 

Мой стул
Уснул.
Любимый старый стул.
Устал и дальше бодрствовать  не может.
И старый дедовский зеленый абажур
Висеть над лампочкой не в силах тоже.
И он уснул, зелёный абажур.
И я под ним уже смежаю веки.
Зачем мы все стоим тут и висим?
Зачем мы все?
Кто, наконец, ответит?



***

Вот наступает час, когда заканчивается

                                                       всё вообще.
Мир распадается на элементы:
Воздух, воду, землю, звук и брусничное варенье.
Воздух поднимается вверх, улетает куда-то,

                                               неизвестно, куда.
Вода просачивается в глубь земли

                               и там в глубине исчезает.
Земля остается на месте, но становится

                                        плотной, как кирпич.
Звук тает, растворяется в тишине, вот его уже нет.

Брусничное варенье заполняет пространство,

                              где были воздух, вода и звук.

Нежное,

Сладкое с лёгкой горчинкой, а в нём кружочки

                                        морковки и антоновка.

Брусничное.

 


ОТ  КИПЛИНГА  ДО  КОГАНА

 

1.

Роберт Волк по лесам его путь по лесам
по горам по болотам по штату Ассам
подчиняясь каким-то бежит голосам
листья чайных деревьев губами срывая
где река Брахмапутра стремится на юг
где Тетерин дымит и дымит Тетерюк
где сидит завывая Секейра больная
по Ассаму с двустволкой идёт Сайфутдин
вечно мрачен, серьёзен и вечно один
по лесам он идёт Сайфутдин по лесам
в ярко-красном тюрбане из шёлка
равномерен спокоен и твёрд его шаг
он глядит кто в прибрежных кишит камышах
кто похож там на Роберта Волка
у него под ботинками хлюпает грязь
день и ночь он идёт ничего не боясь
Роберт Волк впереди Роберт Волк или кто там
в те края где встречается небо с землёй
где Секейра в отчаяньи машет метлой
по болотам, заросшим травой-коноплёй
он идёт и идёт по болотам
но однажды кончаются сила и путь
остаётся уснуть Сайфутдину уснуть
он качаясь стоит у реки он один

                                   он ни в чём не уверен
и пустыми глазами он смотрит на юг
где ты шепчет о где ты мой маленький друг
нет ответа и только дымит Тетерюк
и дымит бесполезно Тетерин
и тогда он двустволку снимает с плеча
в Брахмапутру бросает её сгоряча
и ложится лицом в коноплю безнадёжно вздыхая
рыба-кошка плывёт в Брахмапутре-реке
исступлённо Секейра ревёт вдалеке
и закат над рекой полыхает

 

2.

Рыба-кошка плыла вместе с рыбой-собакой
По бурливой и злой Брахмапутре-реке.
Был опасен их путь. Пробирались на Запад,
Где кисельные реки и мёд в молоке.

Крокодилы и прочие злобные твари
Их, конечно, сожрали бы, если смогли б.
Кришнаиты тянули своё  «харе-харе»,
Чем  пугали и так перепуганных рыб.
Рыбы плыли и думали, может во МХАТ мы
На премьеру «Вишнёвого сада» придём.
В это время  на берег седые махатмы.
Выходили, мыча бесконечное омммм,

Появлялся факир и глотал черендыбы,
Развлекая на пляже собравшихся лам.
Плавниками, как черти, работали рыбы,
Покидая без жалости этот бедлам.
Им хотелось туда, где едят макароны,
Где свобода и равенство ждут  впереди,
Где учёные строят коллайдер адронный.
И возносится в небо собор Гауди.
Рыба-кошка плыла вместе с рыбой-собакой.
А малёк рыбы-пальца не плыл никуда.
Не тушуйся, малыш, и не бойся, однако,
То, что ты станешь пальцем, совсем не беда.

 

3.

Есть в наших днях такая пакость,
Что, по ночам ложась в постель,
Я начинаю громко плакать
И причитать, как свиристель.
Лежу, заламывая руки,
И не могу заснуть всю ночь
В мечтах  о капитане Гуке,
Который должен нам помочь.
Но мы ещё дойдём до Ганга,
До этой сказочной реки,
Где плачет нежная саранга,
Где мочат ноги старики.
Мы, как герои Фрица Ланга,
Красавцы и богатыри,
И мы ещё дойдём до Ганга,
Мы вам покажем, скобари!
Захватим остров Чунга-Чанга,
Расколошматим Сомали
И, наконец, дойдём до Ганга,
До крайних рубежей Земли.
Ещё дойдём до Брахмапутры,
Потом до Ганга, дайте срок.
И с этой верою под утро
Я засыпаю, как сурок.

Нас поведёт в поход до Ганга
Павлантий Осипович Гук.
Он капитан второго ранга,
Храбрец и кандидат наук.
Из тех пиратов хулиганских
Не пощадит он никого,
Чтоб от Японии до Брянска
Сияла родина его!

 

 


ГЕНЕРАЛ  И  БОГИ

 

1. НА МАЛОЙ  ДМИТРОВКЕ
На Малой Дмитровке японское кафе.
Там генерал сидит и тихо плачет.
Васаби падает на брюки-галифе,
И мимо рта проносит он сасими.
А губы что-то шепчут, не иначе
Своей любимой вспоминает имя.
Сидит и плачет важный генерал.
А, может, он сраженье проиграл.
Но, нет, не об изменщице-жене
Бедняга плачет и не о войне.
Его интересуют только боги.
Они везде, они в воде и ветре,
Кишат они на каждом сантиметре,
Как инфузории под микроскопом.
Зачем они бросаются всем скопом?
Зачем они так мелочны и строги?
Любое слово, кашель,  даже вздох –
Его рассмотришь пристальней – там бог.
И даже слоники на шифоньере –
Там в каждом бог, а, может быть, и два.
А боги воздают тебе по вере,
Но веры нет, и в этом вся беда.
В его руке помятая бумага.
В динамике Момоко Цугунага.
Он пишет донесение в Генштаб:
«Перемешались в мире зло и благо,
А человек беспомощен и слаб.
Противно бить мифических врагов.
Я, многозвёздный генерал Никитин,
Сегодня навсегда снимаю китель
И ухожу исследовать богов.
На этом всё, друзья, имею честь».
Закончил он письмо и начал есть.
Он съел сасими, восемь якитори,
И больше не скорбя и не тоскуя,
Он вышел из кафе в московский дворик.
По Малой Дмитровке попал он на Тверскую
И шёл куда-то в сторону Кремля.
От снега очищалась вся земля.
Она была весенняя, нагая.
Повсюду громко пели попугаи,
Предвидя наступление жары.
И боги вились, будто комары.


2. ОДНОГЛАЗЫЙ
Главнокомандующий – маленький паук.
Он непоседлив, зол и ненасытен.
Его не любит генерал Никитин,
Не любит и фельдмаршал Гаврылюк
За юмор непристойный и убогий.

Никитина волнуют только боги.
Он видит за спиной у паука 
Смешных богов резвящуюся стаю.
Фельдмаршал в полудрёме  вспоминает
 Красавца, патриота, смельчака –
Полковника Штауффенберга,
А боги что-то пляшут вроде тверка  –
Потешный танец, может быть, канкан,
И строят уморительные рожи.
Главнокомандующий лезет вон из кожи,
Чтобы понравиться военным паукам,
И травит анекдот за анекдотом.
В зал заседаний тихо входит кто-то.
В полу за сценой открывают люк,
И вылезает некто одноглазый.
Он паукам не виден, только сразу
Всё понимает  маршал Гаврылюк,
Предчувствует, какого фейерверка
Дождаться можно от Штауффенберга.
Главнокомандующий ждёт от них примера,
Когда команду «стройся!» прокричат,
И выйдут миллионы паучат
За партию, отечество и веру.
И во главе герои-пауки
Всем подлецам и смыслу вопреки.
Но генерал Никитин не таков.
Его интересуют только боги.
Они эффектно задирают ноги,
Они гораздо лучше пауков,
Хотя бы не строчат из автомата.
Фельдмаршал Гаврылюк ползёт куда-то.
Куда ползёте, маршал Гаврылюк?
Да вы, наверно, испугались взрыва.
Вы думаете, жизнь свою спасли вы,
И этого достаточно, мой друг?
Отечество и вождь пустые фразы
Там, где портфель оставил одноглазый?


3. КОПЫТЕНЬ

(совместно с Ядвигой Писюрой)
Генерал, свою голову ты
Окунаешь в копытень-цветы.
Сразу боль исчезает сама.
Разлетаются клочья тоски,
Не ползут по душе червяки,
Затихает богов кутерьма,
Нежно шепчутся явор и клён,
У дорожки грустит шампиньон,
С неба сыплет иголки сосна,
Распускается горький паслён,
Тот, который в космею влюблён,
Как девчонка, смеётся ирга.
Так стоишь ты и час, и другой,
Только изредка дрыгнешь ногой,
Если вдруг затекает нога.
Ах, копытень, копытень трава,
Наклонились над ней дерева,
Остролистый чинар и самшит.
Над копытень, копытень травой,
Окунувшись в неё головой,
Генерал на коленях стоит.


4. ПАЛАЦЦО
Сначала пара слов о мужике,
Который летом жил в Геленджике,
В огромном изумительном палаццо,
Какой вам и не снился, братцы.
Он в тёмной комнате до одури
Смотрел старинный фильм «Весна на Одере»,
Секретный фильм, как брали Берию,
А также «Щит и меч», вторую серию,
И только изредка купался в море.
Но вскоре
Дворец – творение Арнольда Шаца –
Стал очень быстро разрушаться.
Крошилась кладка, стёкла лопались,
Из каждой дырки куст укропа лез.
Хозяин тут же впал в истерику
И обвинял во всём Америку.
Тут прибыл генерал Никитин,
Хотел о чём-то доложить он,
Но только увидав палаццо,
Изрядно начал удивляться.
Дворец облеплен был богами
С кирками либо молотками.
Они крушили стены, били окна,
Какой-то жёлтый бог налёг на
Изящные французские перила.
А страшный бог, похожий на гориллу,
У западной стены летал с зубилом
 И по обшивке дома мощно бил им.
Никитин в ужасе стоял, и вдруг
Из дома вышел маршал Гаврылюк,
Нечёсаный, усталый, бородатый.
К нему Никитин бросился: «Куда ты?
Где наши офицеры и солдаты?
Зачем богам позволили такое?»
Но маршал Гаврылюк махнул рукою:
«Всё это бесы, а не боги никакие», –
Сказал он и уехал в Киев.
Но не поверил генерал Никитин
Пошёл и погрузил башку в копытень,
Который рос поодаль на лугу.
И так стоит, и больше ни гу-гу.


ЧЕЛОВЕК  СО  СТУЛОМ

 

С годами он утратил волатильность –
За девками оставил волочиться.
По городу всегда со стулом ходит
И на него садится беспричинно.
Змеёю изовьётся город душный,
Своим адептам обещая радость.
А он сидит, ссутулившись, на стуле,
На жизнь людскую глядя равнодушно.
Уходит жизнь, по капле утекает.
Что было ярким, блёкнет и сереет.
Об этом все поэты говорили,
И тут, пожалуй, нечего добавить.
Сухая пыль по городу летает.
Мелькают банки, тряпки, чьи-то рожи.
А он, поставив стул на тротуаре,
Сидит себе и смотрит на прохожих.

 


СТАНСЫ

 

Машина умная БЭСМ
Когда-то казалась чудом,
Она занимала сто комнат
На нескольких этажах.
Ей время пришло исчезнуть.
Один лишь вахтёр-пьянчуга
Сегодня об этом помнит,
И руки его дрожат.
Большая Невка не знает
Названия этого – Невка.
Она равнодушно катит
Холодные воды в Неву.
И так же будет она их
Нести, когда город исчезнет,
Когда заберёт Создатель,
Всех тех, кто теперь живут.
Лети, улетай мой птенчик,
Ведь где-то есть тёплые  страны –
Африка, Абиссиния,
Азия и Китай.
Там  толпы прекрасных женщин
Носят наряды странные,
Плещется море синее,
Поэтому улетай.
А где-то за океаном
По лесу ходит опоссум.
Индеец из племени сиу
Ползёт по его следам.
Тот и другой постоянно
Бьются  над главным вопросом,
Зачем всё, что так красиво,
Должно уйти навсегда.


Шумит за окнами праздник.
Там, кажется, день победы.
Какие-то пьяные девки
Всю ночь кричат ерунду.
Жизнь  истекает по капле,
Исчезнут мои логаэды,
И будет без имени Невка
Течь, когда я уйду.


 


 

К списку номеров журнала «БЕЛЫЙ ВОРОН» | К содержанию номера