Пока я корчусь безмузыкий. Стихотворения

* * *

Перед тобою до кучи граблей,

И ведь никто не крикнет "куда, бля!".

Бутылка шампанского бьёт в кораблик

И он отправляется на покой,

Потому что с дырою в боку – не плавать,

Только насвистывать с креном вправо,

А на покое легко о главном

Думать, качая веслом-рукой

 

В кресле-качалке под шорох шторы,

Напоминающий о просторах,

Ждущих-живущих во сне, который

Каждую ночь, словно крик "земля!"...

Ты просыпаешься: нет америк,

Штора – прибой, подоконник – берег

И за окошком – знакомый скверик.

Нечему окрылять.

 

 

* * *

По свежему снегу вытропить

Внеочередную грусть.

Деревья стоят пюпитрами,

Повытвердив наизусть

И сбросив листву скрипичную

(ни ключика про запас).

Становится грусть добычею

Ни в первый, ни в крайний раз.

 

А город-то молодится всё:

Морщинки уже сквозят,

Но снег по краям, как бицепсы,

Бугрится – ни дать, ни взять.

Я не тороплюсь с ответами,

Не падаю на бегу,

Ведь грусть – это что-то светлое

На тёмном, как боль, снегу.

 

 

* * *

Думаешь, ты – причина, а ты – лишь следствие

этого мира, втиснутого в корсет

мыслей, тугих, как шестерёнки в детстве

у велосипеда, съехавшего в кювет.

Это – внутри – работает вхолостую:

ньютоны, джоули, киловатты...

Я мировой пожар уже не раздую,

не перейду через Альпы или Карпаты.

Уже перешёл и шагаю под треск штанин,

хрип грампластинки, кашель того, кто выше...

Думаешь, ты – причина, а ты – кретин,

которого голос ближнего не колышет.

Так и живёшь, точнее, так и живу.

Кожанка Прометея великовата,

а сам ещё как-то держишься на плаву:

ньютоны, джоули, киловатты...

 

 

* * *

Мне предлагали и постель, и шмаль.

Ни тем и ни другим не соблазнился.

Не дёргал черноморскую кефаль.

И даже с Коктебелем не простился,

Как предлагала девушка одна,

В которую я вжился так, что страшно.

Она осталась там, где я вчерашний,

А завтрашнему мне и не видна.

 

Мне предлагали моря и камней,

И горизонт аккуратистской пайки,

Живых людей разрозненные стайки

На стыках расползающихся дней.

Но я ходил в себе и не в себе,

Нанизанный на постоянный ветер,

Латая быстро дыры в городьбе,

Чтоб не оставить след на чьём-то свете.

 

 

* * *

Стрелка напряжёметра упрётся

В правый край – во мне сто тысяч вольт.

Выдержать подобное непросто:

Я всегда испытываю боль

На разрыв шаблона перед тем, как

Поделиться ею с пустотой,

Что вокруг меня. Увы, проблемка

С теми, кто готов терпеть такой

Уровень агрессии и злобы,

Нежности и страсти – на просвет.

Есть, куда на мне поставить пробы,

Но со мною рядом – места нет.

И когда внезапно пробки выбьет,

Тьма прольётся изо всех щелей, –

Закричит освобождённой выпью

Бившийся в коленцах соловей.

 

 

МОРФИЙ

 

You talk in morphine...

MJ

 

Сегодня с самого утра

Во мне лишь хрипы да курлыки.

Вколи мне морфия, сестра,

Пока я корчусь безъязыкий,

 

Чтоб я оттаял и прожёг

Упавшей накривь сигаретой

Дыру меж этих самых строк

До самого живого лета.

 

Сестра моя, не жмись, вколи!

Ну, обеднеешь ты на кубик,

Так всё равно пора валить,

Куда не одиссеил Кубрик,

 

И там, вдали от комелька,

Расклёшить мысли, чтоб не страшно

И только с краешку мелькал

День обезжизневший вчерашне.

 

Достав из моего нутра

Все эти хрипы да курлыки,

Вколи мне музыки, сестра,

Пока я корчусь безмузыкий.

 

 

* * *

Он всегда на часах видел только усы,

А в конце предложения – точку росы.

У него из кармана тёк водопровод,

И слова выносили ногами вперёд

Из квартиры, в которой ему не хватало вселенной.

 

Он во снах не летал, но ходил по воде,

Наступая на пятки «Победе-Беде»,

Но подушку всегда выжимал за окно,

Чтобы в ней не бродило ночное вино,

Ибо пьяным любой океан всё равно по колено.

 

Он любил чердаки и чуланы за то,

Что нередко встречал в них героев Кусто

И с муренами медленный вальс танцевал,

Соблюдая не круг, но вселенский овал,

Чтобы в танце хотя б на мгновенье стать вольным фотоном.

 

Он же так тосковал по цыганским кострам,

Языкам незнакомым, нездешним ветрам,

Что однажды и вышел на крышу весны,

И нырнул с головой: в облаках – буруны...

А что дальше с ним стало, о том не расскажет никто нам.

 

 

* * *

Косплеить птиц, облитых нефтью,

И ставить балерин под гнёт.

Но как завзятый герменевтик

Спросить: «Да кто меня поймёт?».

 

Из поколения прошедших

Краш-тест миллениума, кто

Не вспомнит, как смеялся Леджер

И хоть один стишок Барто?

 

Под хохлому и гжель раскрасить

Рабочий стол-иконостас,

Чтоб в этом маленьком рассказе

Патриотизм возник хоть раз.

 

Так искалечить Ботичелли,

Что, завершая горький трип,

Толкать бескрылые качели

И слушать жалкий ржавый скрип.

 

 

* * *

 

Сергею Ивкину

 

У него, говорят, фасеточные глаза, между пальцами перепонки,

а ещё – что подмышками жабры, но это, конечно, враки.

Точно знаю одно, что он прочно застрял в ребёнке,

как сиамский близнец, у которого часть – во фраке,

часть – в штанишках с пропеллером.

 

                                                                 Кто бы сказал, откуда

он привёз эти странные шторы из шкуры степного волка?

А посуду из вулканического стекла? Посуду,

а не просто прикольный осколочек, чтобы лежал на полке!

 

Ходят слухи, что есть у него за городом странный сад,

где кусты и деревья на оголённые провода похожи.

Раз в полгода садовник (резиновые перчатки, галоши)

подстригает их так, что они искрят.

 

Почему бы и нам не сажать по клеткам бонсай,

и не тыкать в планшеты отросшим ногтём-моноклем?

Мы боимся, мы трусим, мы бздим, будто нас кто-то сглазил и проклял,

а вот он не боится и может сказать «банзай!».

 

Он садится к компьютеру: руки в экран погрузив,

что-то крутит и вертит. Не с Матрицей ли химичит?

И круги по Сети: то ли медленный брайль, то ли морзе-курсив,

то ли вовсе язык трясогузочий да синичий.

 

 

* * *

 

Автобус вскрыл себе стёкла...

Сергей Цветков

 

Автобус вскрыл себе бензонасос.

Лёг умирать, откинувши покрышки.

Вокруг него сновавшие мальчишки,

Не верили, что это всё всерьёз,

Смеялись, тыча пальцами, а кто-то

Огнетушитель притащил с работы

И шпарил матом на любой вопрос.

 

Автобус умирал в последний раз,

Не двигаясь и фары закативши.

Подростки фотали с соседней крыши,

Как люди мимо шли, в бензин и грязь

Кто каблучком, кто сапогом ступая.

И только между рельсами трамвая

Трава росла, ничуть не торопясь.