Елена Копытова

Крепкий орех. Стихотворения

Дорожное




…а за окном – берёзово. Шпалы – чересполосицей.


Небо играет красками щедро и нараспев.


Сумерки гонят с пастбища рыжее стадо осени.


Даль убегает в прошлое, выдохнуть не успев.


 


Только прикосновение, только намёк – не более…


Тянется-канителится времени волокно,


зыбится послесловием чеховской меланхолии…


Жёлтый зрачок прожектора высветил полотно.


 


Беглый этюд – плацкартное:  рыжий трёхлетка с яблоком.


Ложка  по подстаканнику бряцает бубенцом.


На незнакомой станции суетно, как на ярмарке.


Пахнет капустой квашеной, бочечным огурцом.


 


Можно дышать, как дышится… или парить, как движется.


Можно сказать, как выдохнуть – шелестом-ветерком.


Только вот слово «Родина»,  в общем-то,  слишком книжное…


лучше бы – полушёпотом, тающим сквозняком.


 


Бродят слова ненужные (вроде письма с оказией) –


то ли уже на подступе, то ли еще в пути …


 


– Вяленым рыбным Севером, спелой арбузной Азией,


мокрым хохлатым Питером


встреть меня, приюти...


и посмотри доверчиво… и обними по-дружески…


пусть себе паутинится медленной речи вязь.


Будь ты слегка подвыпившей, луковой и простуженной…


Знаешь, и пуповинная недолговечна связь.


 


Вижу – на шею времени  кольца легли годичные.


Вижу как из дорожного старого рюкзака


волком глядит предательство паспорта заграничного


с ужасом обреченности вечного чужака.


 


Провинциальное




…и неважно, где он и как зовётся  –


городок с часовенкой под ребром.


Ночью время черпаешь из колодца,


до утра гремишь жестяным ведром.


 


И душа наполняется зыбкой грустью.


Всё застыло будто бы на века


в закоулках этого захолустья.


На цепи по-волчьи скулит тоска.


 


…колосится утро над бездорожьем.


На лугах – ершистая трын-трава.


Вот бы враз оторваться, сдирая кожу! –


Отболев, отникнуть, но – черта с два! –


Как ни бейся – хлёсткая пуповина


неизменно тянет тебя назад.


 


…у хозяйки – брага (к сороковинам).


На столе – портрет (утонувший брат).


На цветастом блюдце – свечной огарок.


Кислый квас – во фляге. В печи – блины.


На плакате выцветшем – Че Гевара,


и ковёр с оленями – в полстены.


 


Даже то, к чему ты едва причастен,


прикипает к памяти навсегда.


В сенокос – царапины на запястьях,


да жара без продыху – ерунда.


От того, что было сплошной рутиной –


горячо и больно, по телу – дрожь…


тишина колышется паутиной –


даже выдохнуть страшно,


а вдруг порвёшь?


 


 


Незнакомая Родина




Два вопроса: «Что делать?» и «Кто виноват?»,


как седые просёлки , навеки схлестнулись.


В Ярославле над Волгой ярится закат.


Тлеет Тула витринами пряничных улиц.


 


А в вагоне – туман опрометчивых слов.


Да и сам ты доверчив, наивен и жалок,


обнаживший всю душу до самых основ,


точно Питер – изнанку своих коммуналок.


 


…за спиною – перрон. Переступишь порог –


и на пир с «корабля», но расходятся гости.


…а рассвет с огоньком, и с горчинкой дымок,


и дрова – на дворе, и трава – на погосте.


 


Оживает душа, обращённая в слух.


Акварельные зори свежи и прозрачны,


но умолк предпоследний нетрезвый петух,


оцарапав околицу хрипом наждачным.


 


Вот бы взять да попробовать жить-не тужить,


чтоб душа – нараспашку!.. Похмельно-непьющий,


понимаешь, что… – к лешему вся эта жизнь!  –


Что за чушь,  что  дорогу осилит идущий?


 


Кто соврал, что идущему ноша легка? –


Добрести бы до дома неровной походкой…


(Как известно, Россия – в глазах чужака –


пресловутый медведь, балалайка и водка).


 


Незнакомая Родина… Всё замело –


заметелило пеплом неверного слова.


…а в плацкартном вагоне тепло и светло.


И подросток-«ботаник» читает Толстого…


 


В плацкартном вагоне




«Скорый» ход набирает, время его пришло ¬–


Измерять колёсами Среднюю полосу.


А моя попутчица – как же не повезло –


Говорливая тётка, жующая колбасу.


 


И она всё болтает, битком набивая рот…


Вот ведь, думаю, надо же – выдался мне «досуг»!


А она – про соседку, Путина, огород…


Начала о себе. Побежали мурашки вдруг.


 


И в глазах ее шевельнулось на самом дне


То, что с детства задолблено: взялся – тяни свой гуж…


Её сын в девяносто пятом погиб в Чечне.


В девяносто девятом повесился спьяну муж.


 


Она, пот отирая со лба, говорит: «Жара».


Отхлебнув воды, улыбается: «Хорошо».


У нее умирает от рака в Москве сестра,


Она едет прощаться с последней родной душой.


 


Паренька жалеет: «Совсем еще не окреп.


Видно мать измаялась, бедная, ждать сынка!» –


Спит в наушниках тощий дембель, сопя под рэп,


С верхней полки свисает жилистая рука.


 


Все затихло, уснуло, съёжилось, улеглось.


И вагон стучит колёсами и храпит.


Но метёт мозги бессонницы помело.


Сколько сорных мыслей…


какая из них пронзит,


прошибёт, проймёт до ядрышка, до нутра? –


«Я лишь пепел Европы, и здесь не моя страна»…


Как же сладко курится в тамбуре в пять утра!


За окном рябинно, розово. Тишина.


 


Крепкий орех




…только мама и ты. И весна на дворе.


Воздух детства, звенящий, как спелый арбуз.


Слово «Родина» – крепкое, точно орех –


не распробуешь с первого раза на вкус.


 


…середина пути. И дождём осаждён


серый город, дрейфующий в талой воде.


Так бывает: годишься не там, где рождён…


а бывает… и вовсе не годен нигде.


 


…и трясёшься в вагоне – судьбе ли назло? –


Вот и дерево кроной глядит на восток. –


Так подбитая птица встаёт на крыло,


безнадёжно ловя восходящий поток.


 


…а тебе говорят: «Так ведь это – твой дом!» –


ножевые слова – как удары серпа.


Слово – крепкий орех, да вот только  потом…


от него остаётся одна скорлупа.


 


…и царапаешь душу в густой  трын-траве.


Но с тобой пуповиной земли сплетены –


вместо матери – крест, вместо Родины – две


совершенно чужих бесприютных страны…


 


Памяти мамы




…и когда онколог развёл руками... и хлестнула чёрная полоса


по судьбе… и дымными облаками занесло больничные корпуса –


в жуткий миг, когда умерла надежда, и пахнуло ужасом и концом,


этот мир остался таким, как прежде! – Так хотелось плюнуть ему в лицо!


 


…и меня шатало – от слёз и водки. Сигаретный пепел летел в глаза.


Пьяный двор качался разбитой лодкой.


– Мама, сколько нужно тебе сказать!


Сохранить тебя – до последней пяди!


…а потом… моя неживая тень наступала на ноги тем, кто сзади –


в похоронный хмурый осенний день.


 


Только боль – по горло, тоска – по пояс,


да в пустынном небе – никчёмный свет.


 


Так чего-то ждёшь, опоздав на поезд,


и ненужный держишь в руке билет…


……………………………………………………………


…и опять  рождается по привычке


новый март, готовый пуститься вскачь.


Акварельно, ветрено и синично!


Несомненно, время – хороший врач.


 


Но со мной – мои «болевые точки». И как нерв искрящий – моя звезда,


невзначай застрявшая в междустрочье.  И «кривая» вывезла не туда.


И до боли ясно – не быть Поэтом  (что ни слово – рублено топором)…


 – Только, мама… где же твои заветы?


Где-то там – у вечности под ребром?


 


Ты прости, во мне тебя слишком мало, я хочу не сбыться, а просто – быть.


Не смогу я жить по твоим лекалам, не сверну с дороги своей судьбы.


Я – чужой Вселенной слепой осколок, потерявший веру в благую весть. 


Если Бог безмолвствует, как онколог, как-то глупо спрашивать: «Шансы есть?»…


 


Город ты мой единственный




 Чётное и нечётное – улицы арифметика.


–  Не говори мне лишнего, ведь всё равно – не то! –


В красном трамвае с рожками – шумные безбилетники.


В зыбком морозном мареве – клетчатые пальто…


 


–  Как не поверить в лучшее, если в кармане – семечки,


Город мой, отпечатанный в памяти навсегда –


старой ушанкой кроличьей, булочкой трёхкопеечной,


струнными переборами, искрами в проводах…


 


«Винный», «Пивной», «Закусочный»,  в меру обезображенный


пряным закатным соусом; кухонный шут и враль…


– Город ты мой единственный, памятью приукрашенный,


был ты таким «безбашенным» –


выл в голове февраль…


 


Хватит. Откуролесили. Впору бы образумиться…


Время упругим яблоком катится в никуда.


…но, за подкладкой Города, в тесном кармане улицы


прячется сумасбродная  – только моя – звезда…


……………………………………………………………


Капли летят за шиворот. Ветром лицо исколото.


Жёлтый фонарь качается. Мокрая тень дрожит…


– Город ты мой единственный,


ну, извини – какого ты


лешего бестолкового – стал мне таким чужим?


 


Что остаётся? –  Вымокшей тенью бродить по улицам,


жадно курить и сплёвывать в чёрные пасти луж.


Город ты мой простуженный,  что же ты так нахмурился?


Сколько в тебе утоплено эдаких «мёртвых» душ?


 


Постновогоднее




Зимний город – осколок чужого наследства –


прижигает лицо, как пчелиный укус, 


и хрустит на зубах карамелькой из детства. –


Хорошо… – на не слишком взыскательный вкус.


 


Хорошо... – потому что рукой – до Парижа.


Над Монмартром – луна. И вино – дотемна.


Кто сказал, что далёкая Родина – ближе? –


«…был ли мальчик?» (ну, в смысле – была ли Страна?)


 


…отболеть-отгореть-улететь в «несознанку» –


всё нормально, все средства давно хороши.


Ты, как Маугли, прячущий волчью изнанку –


в камуфляже глухой человечьей души.


 


Да  куда ж – от себя? Доживай  иноверцем,


догорая костром на чужом берегу.


Продолжайся – ожогом на чьём-нибудь сердце,


беглой строчкой, пунктиром лыжни на снегу...


 


Белый город мятежные мысли хоронит.


И уже однозначно – тебе не родня –


пассажиры на гулком метельном перроне.


………………………………………….


И… да здравствует Родина!..  Пусть… –


без меня.


 


Без слов




Говорят, в Отечестве нет пророка,


да и кто б узнал его, если есть?


Но зато опять на хвосте сорока


притащила сдуру худую весть.


 


…а в чужое сердце влетишь с разгона,


так тебя проводят – «на посошок»


полной чаркой спелого самогона.


Сумасбродно, ветрено…  – хорошо!


 


…а потом – привычный рассол на завтрак.


Хоть полвека пей, всё равно – тоска.


Ты чужой здесь и… не сегодня-завтра


упорхнёшь, как ласточка с облучка.


 


… но пока… молчи!  На душе бездонно.


Всё, что важно, сказано и без слов.


Просто Бог, шутя, раскидал по склонам


золотые луковки куполов.


 


Просто остро пахнут лещом и тиной


на равнинах волжские рукава.


И тебя пронзает гусиным клином


ножевая русская синева.


 


 


 


 


 


 


 


 


 


 


 


 


 

К списку номеров журнала «ВИТРАЖИ» | К содержанию номера