Андрей Оболенский

Провинциальный учитель. Историческая фантасмагория

Со 189-го номера в «Информпространстве» появляется «подрубрика» – «Выбор редактора», которой, независимо от жанра, будет помечено то или иное произведение, представляющееся главному редактору особенным событием нынешней общественно-культурной жизни. В данном случае – это повесть Андрея Оболенского «Провинциальный учитель».

 

Сергей Сергеевич Крайнев сидел в своем любимом плюшевом кресле и бездумно пялился в телевизор. По всем каналам мелькала обычная предновогодняя чушь с навязчивой, как глупая, но любящая жена, рекламой. Попадались старые фильмы, всегда идущие тридцать первого числа, но они надоели и вызывали зевоту. Тетя Оксана, женщина весьма строгих правил, придирчиво осмотрела холодильник на предмет количества спиртного, зловеще пообещала зайти проконтролировать и отбыла к подруге в соседний дом на новогодний девичник. Выходило так, что Сергею Сергеевичу предстоит встретить Новый год в одиночестве. – Ну и ладно, – храбрясь, подумал он. – Даже интересно. А главное, спокойно. Выпью вина, перекушу слегка и пойду спать. А завтра – мириться с Сашенькой! Можно бы и сегодня… да надо характер выдержать.

Тут стоит немного отвлечься и сказать о том, что называть Сергея Сергеевича по имени и отчеству мы не станем, и пусть будет он для читателя просто Сережей. Тем более, что сам господин Крайнев вряд ли обиделся бы на это. Сергеем Сергеевичем его называли только ученики, да немногие коллеги по работе в школе номер три города Воронежа. Сергей, Сережа, а от некоторых дам – иногда и Сереженька, – ему это нравилось, поскольку гордыня не успела пока обуять его, а юношеский максимализм уже покинул. Ну, в самом деле; был он очень молод, семьей не обременен, жил у тетки, зарплату имел скромную, внешность заурядную, – какой из него Сергей Сергеевич? Так величали Паратова из «Бесприданницы», – но тот был настоящий мужик, силач, злодей, личность сложившаяся, вот и называли его все Сергеем Сергеевичем. Может, и господина Крайнева звали бы со всей почтительностью, но окружающие в большинстве своем смотрят на внешнее, внутрь заглядывать не решаются, упускают богатство чужого внутреннего мира. Вот никого и не интересовало, что в голове у заурядного учителя истории, пусть даже с московским университетским образованием. Поэтому и мы будем называть его просто Сережей, простится нам этакая фамильярность.

Да, так сидел Сережа у телевизора, смотрел ненавистную передачу «Что? Где? Когда?», в которой за настоящие деньги торговали лежалым интеллектом. Становилось скучно, а до Нового года далеко, – время едва подбиралось к половине одиннадцатого. Думал Сережа о том, какой леший дернул его сначала поспорить, а затем поругаться с милейшей Сашенькой, преподававшей математику в младших классах и решительно отказаться от маленькой корпоративной новогодней вечеринки, за которую уже, кстати, были внесены немалые для Сережи средства.

– Ерунда, – снова подумал он. – Выпью шампанского, почитаю.… Пожалуй, вот Пруста почитаю. Надо же когда-нибудь хотя бы до двадцатой страницы добраться…

Но хоть Пруст уже много лет оставался непрочитанным, надо заметить, что заурядная Сережина внешность серьезно компенсировалась профессионализмом, цепким умом, весьма своеобразными взглядами на жизнь и вообще. Одно то, что он с красным дипломом окончил московский Университет, где прочили ему блестящее будущее, говорило о многом. Но, кроме этого, у Сережи имелись и принципы. Под негодующие вопли родителей, друзей, родственников, а также заведующих кафедрами, мучительно желавших заполучить такого аспиранта, он по собственной воле уехал в хоть и не маленький, но забытый богом Воронеж. Там стал преподавать историю в самой обычной средней школе.

Дело заключалось, собственно, в том, что столичная жизнь была противна Сережиной натуре. Круговорот денег, власть, расположенная в шаговой доступности, но недосягаемая, легкость столичных нравов, соблазны, – все это выводило молодого выпускника из состояния душевного равновесия и мешало сосредоточиться на главном. Скажем без экивоков на чем именно. На раздумьях, каким образом следует обустраивать Россию.

Раздумья о судьбах страны стали напоминать даже идефикс, – Сережа прекрасно отдавал себе в этом отчет. Утешало только понимание, что до полного обустройства, а значит воплощения идеи, еще бесконечно далеко. Поэтому катарсис его, Сережу, в живых уже не застанет.

Так что оставалось только переживать за страну и строить прожекты один нелепее другого. С этим был связан и внезапный отъезд в провинцию, – завелся Сережа мыслью увидеть настоящую Россию,

которая, как писали и говорили уважаемые всеми люди, там и находится. Настоящей России он, конечно, не увидел, а, может, и увидел, да не понял, зато прижился у беззаветно любившей его одинокой и интеллигентной тети Оксаны, работал в школе, читал книги и думал о судьбах страны. Все это вполне его устраивало.

Возмущало душевный покой только одно: ученики. Сережа преподавал историю в старших классах и мысленно уже давно разделил своих подопечных на две группы. Представители первой знали, кто такой Плеханов и что ушибленный вполне за дело ледорубом Троцкий носился с идеей перманентной революции, к слову, абсолютно противной Сережиными убеждениям. Представители второй группы не слыхали о Плеханове, были убеждены, что Троцкий – родной брат Герцена и предполагали, что ледоруб – инструмент для сбивания сосулек с крыш. Но все бы ничего, если б не девицы. Сережа плохо разбирался в женщинах и вообще был девственником, но внешний вид многих из его учениц почему-то ассоциировался с очень неприятными словами, которые он избегал произносить даже мысленно. Молодой учитель несколько наивно полагал, что если у девушки грудь по размеру существенно больше головы и почти так же обнажена на уроке, в носу, словно у папуаса, – кольцо, предплечья покрыты не пойми что изображающими татуировками, то данная девушка, пусть и похожая на бриллиант или там сапфир, – все-таки ближе к растению. Ну а когда ему строили глазки, вообще начинался кошмар, – просто хотелось убежать с урока. Впрочем, он скоро нашел противоядие; стал молча ставить двойки, за что и прослыл среди девушек стервецом и занудой, а созревающие прыщавые юноши утверждали, что он голубой. Голубой и гадкий.

Но из-за недостатка учителей мужского пола Сережа пользовался вполне приличной популярностью среди учителей-женщин и девушек (последние в коллективе имелись, хотя и в малом количестве).

Сережа подружился с прелестной математичкой Сашенькой, которая тоже была весьма озабочена судьбами России и искренне болела душой за державу, только по-другому, по-женски. Из-за этого у гормонально влекомых друг к другу молодых людей происходили споры и даже нешуточные ссоры.

А все из-за различия во взглядах. Сашенька видела будущее России светлым и совершенно безоблачным, даже в определенной степени имперским, на что историк Сережа справедливо возражал, что удел любой империи – неизбежное крушение. Но когда речь заходила о российской истории, споры перерастали прямо-таки в скандалы, вроде последнего, предновогоднего. Вопреки новейшим идеологическим установкам Сережа считал, что у России в принципе нет истории, а то, что происходило на протяжении веков, представляет собой лишь цепь случайностей, поскольку русские всегда легко шли на поводу у кого не попадя. Однажды Сережа весьма недальновидно сравнил народ с застывшей в большой кастрюле застарелой манной кашей, которая только колышется. И нипочем не выпадает из кастрюли, даже если эту самую кастрюлю вообще перевернуть.

– Не трогай народ! – завопила Сашенька, услышав страшную крамолу. – Народ – творец и созидатель, он выиграл войну, сделал страну великой державой, построил БАМ, наконец, а ты…ты…Ты обхаиваешь родину, которая дала тебе все, человеком сделала!

Далее ее аргументы обычно заканчивались. Тогда историк Сережа, медоточиво улыбаясь, вспоминал опричнину, сумасшедшего реформатора Петра, силком втиснувшего недоразвитую Россию в цивилизованную Европу, ленинское Политбюро, дележку Европы, развитой социализм, сухой закон, поддержку отечественного автомобилестроения, третий кризис и «крымнаш». После этого он задавал довольно-таки риторический вопрос: а как это, собственно, можно шутить такие шутки с самым великим из народов? Почему народ позволяет издеваться над собой? Французы вон Бастилию разнесли и успокоились, а потом и Марата пришили в ванной. Девушка из народа, кстати, и пришила. Как говорится, поиграли, но всему есть разумный предел. А мы, как идиоты.… На этом спор почти всегда заканчивался. Сашенька в слезах убегала учить малышню таблице умножения, а Сережа, набрав сколько мог воздуха в узкую грудную клетку, шел распинаться перед ненавистными юношами и девицами.

Очередная перепалка произошла поутру в день описываемых событий. В результате одинокий Сережа тоскливо смотрел на ненавистных знатоков.

– Господи, – подумал он, – уж лучше мне с ней не спорить. Сказал бы, что Путин великий реформатор, плоть от плоти народной. А что? В этой идее что-то есть.… Еще можно было сказать, что Дима Билан и Мурановские бабушки – гордость наша и символ великой державы. Украинцы – сложившаяся нация, а не толпа безумцев, хотя в таких толпах, – Сережа даже усмехнулся пришедшей некстати мысли, – российские интересы обычно и находятся. И вообще, – Россия, вперед! Сашенька успокоилась бы, и встречали мы Новый год вместе. Тьфу, иди…

А праздник приближался. Сережа вытащил из холодильника закуски, предусмотрительно оставленные любящей тетей Оксаной, переложил в морозилку шампанское и, открыв бутылку «Мукузани», снова уставился в телевизор. Там стареющий армянский еврей, давно забывший, что такое либидо, читал похабный рассказ, могущий вызвать эректильную дисфункцию даже у порноартиста со стажем.

Сережа на всякий случай пощелкал кнопками пульта, наткнулся на «Иронию судьбы», знакомую до последнего кадра. Пересел за стол, намереваясь сжевать бутерброд с сыром «бри» воронежского молокозавода и запить его «Мукузани», но вдруг с удивлением заметил, что в комнате не один. Скосив глаза вправо от телевизора, Сережа увидел, что в дорогом сердцу тети Оксаны кресле позапрошлого века вальяжно развалился совершенно незнакомый ему господин. Именно господин; товарищем, сударем, мистером или синьором назвать его было никак невозможно, ибо одет он был в черный фрак, носил белые, как загородный снег, перчатки, а на коленях его лежал серый, тоже как снег, но на центральной воронежской улице, цилиндр. Несколько секунд Сережа молча смотрел на господина, пытаясь сообразить, жулик он или глюк. Сообразил довольно быстро, потому что бандиты во фраках по квартирам не лазают, а глюк, насколько знал Сережа, может случиться только у душевнобольного или с тяжкого похмелья. Поэтому оставалось всего-навсего спросить, что, собственно говоря, господину нужно, и почему он появился в квартире столь экстравагантным образом. Сережа по натуре был очень рационален и считал, что ничего необъяснимого в природе не существует.

Но господин опередил Сережу, заговорив первым. Голос его был глубок, бархатен, завораживал, но молодого и неглупого учителя истории в начале двадцать первого столетия заворожить трудно. Поэтому Сережа тщательно ловил каждое слово, оставив эмоции на потом.

– Милейший Сергей Сергеевич, – слегка врастяжку начал господин, приятно перекатывая под языком букву «р». – Вы, вероятно, удивлены, моим столь внезапным появлением в вашем жилище, хотя в отрезке времени, в котором вы проживаете, удивить кого-то непросто даже нам…

– Кто вы? – неожиданно басом спросил Сережа, скрестив на груди руки и мрачно, как Чайльд-Гарольд, глядя на собеседника.

– Ах, милейший Сергей Сергеевич, – вздохнул господин, – знали бы вы, как сложно объяснить это.… Но постараюсь и, коль уж я здесь и вы так замечательно спокойны, пообещайте принять мои слова на веру без каких-либо доказательств. Они будут, но позже.

– Я слушаю, – слегка замогильным голосом произнес Сережа.

– Ну, слушайте, – снова вздохнул господин. – Объяснить вам так, чтобы вы поняли, кто я на самом деле есть, – практически невозможно. Говорю вам, как человеку хорошо образованному и интеллектуалу. Какой-нибудь старушке или домохозяйке я бы сказал, что я посланник Господа, сектанту – что я Главный Свидетель Иеговы, молодому экзальтированному юноше – что сам сатана, буддисту – что воплощение Будды, и все поверили бы мне после демонстрации пары нехитрых фокусов. Вам я их демонстрировать не буду. А лишь скажу, что послан из неведомого вам и, до некоторой степени нам самим, мира. Кстати, можете так и называть меня – Посланник. Но – к делу.

Посланник встал и прошелся по комнате. Фалды фрака разлетелись, и повеяло ладаном, а потом вдруг жженой серой.

– Простите, – Посланник смутился. – Это скверная привычка. Знаете ли, так трудно бывает убедить вас, людей, в вещах очевидных. Поэтому и приходится иногда прибегать к дешевой театральщине. Налейте, Сергей Сергеевич, вина, – он принюхался. – Я вижу у вас «Мукузани», причем настоящее.

Сережа совсем освоился. Он пододвинул Посланнику стул, на который тот уселся, элегантно закинув ногу на ногу. Разлил в бокалы вино.

– Ну что же, юноша, выпьем за ваше везенье. Собеседники чокнулись.

– А в чем же мне повезло? – несколько ядовито спросил Сережа, пригубив вино. – Я до сих пор не знаю, зачем вы появились здесь…оттуда.

Посланник гулко рассмеялся.

– Оттуда… Это вы забавно сказали. Кто знает, что есть «здесь», и что есть «там». Но слово мне нравится. Да, так в чем вам повезло… Невероятно повезло, сказочно… Вы вытянули счастливый билет.

– Что я вытянул?

– Да не пугайтесь. Просто один раз в сто земных лет мы проводим благотворительную лотерею, причем выигравший определяется по сложной математической формуле. Выручка от лотереи в этом году пойдет частью на поддержку ангелов, готовящихся стать серафимами экстерном, а частью на зарплату тренеру футбольной сборной России, дону Фабио Капелло, который очень любим у нас. Скажу по секрету, он – из наших. Полвека не находилось добровольцев.… Но я отвлекся. Победитель лотереи всего один. И это, – Посланник  поднялся со стула, – вы, Сергей Сергеевич.

– И что же…, – голос Сережи вдруг предательски задрожал, – что же я выиграл?

Посланник тонко улыбнулся.

– Вы выиграли исполнение любого вашего желания. Любого. Невероятного. Фантастического. Нереального. Или самого простого, но об исполнении которого люди мечтают всю жизнь. На мгновение вы станете самым могучим человеком на планете и далеко за ее пределами. Вы сможете все.

Голос Посланника достиг звенящих высот и где-то там затрепетал.

Что и говорить, момент был торжественный. Почему-то получилось так, что Сережа сразу поверил в то, что с ним происходит, не испытывал страха и не посчитал, что повредился умом. Восторг охватил его.

– Я не буду даже раздумывать, – вдохновенно произнес он, – я… – на мгновение он замолчал, а потом с расстановкой произнес: «Я. Знаю. Чего. Я хочу».

– Слушаю вас, – посланник почти рухнул на стул, смешно отдуваясь. – Кажется, я ошибся. «Мукузани» разливали явно не в Грузии.…Итак?

– Я хочу сделать иной свою страну. Хочу попасть в прошлое и изменить там то, что считаю нужным. А я знаю, что нужно изменить, я историк, у меня красный диплом. Я долго думал об этом и понял, что не случись некоторых исторических событий, моя страна сейчас была бы могучей и процветающей. Я хочу сделать так, чтобы эти события не произошли.

Лицо Посланника вытянулось, а глаза на секунду остекленели. Он поперхнулся и закашлялся.

– Вы сошли с ума, – хрипло выговорил он, кашляя. – Попросите лучше миллиард фунтов стерлингов и Ксению Собчак в горничные. Как все нормальные люди.

– Вы сказали, что желание может быть самым фантастическим, – в голосе Сережи снова появился яд. – А теперь что, на попятную? Или вы… не в состоянии?

Посланник вздернул подбородок.

– Никто наших возможностей еще не оценивал, – гордо ответствовал он. – Но будут некоторые ограничения.

– Я согласен.

– Вы твердо решили?

Перед мысленным Сережиным взором промелькнули край океана, яхта, платиновая кредитка, личный маленький самолет, Ксения Собчак в кружевном фартучке и со шваброй, любимая Сашенька, в новом платье от Юдашкина. Сереже стало стыдно.

– Да, я хочу быть спасителем России. Это мое последнее слово.

– Хорошо, – в третий раз вздохнул Посланник. – Но я должен проконсультироваться. Специально для вас будут созданы инструкции, подобных прецедентов ведь еще не бывало. Инструкции передадут вам в течение нескольких земных минут. Прощайте, рад знакомству. Ох, проклятое «Мукузани»…

Посланник не вылетел в окно, как ожидал Сережа, не стал растворяться в воздухе, а пересек комнату и вышел обыкновенно, через дверь. Сережа рухнул в кресло.

– Что это было? – вслух подумал он. – Мистификация? Идиотский розыгрыш? За такие шутки…

Но запах жженой серы, перемешанный с запахом ладана, вдруг как нарочно ударил в нос, и все сомнения рассеялись. Сережа снова почувствовал себя спасителем родины, приосанился и стал думать, каков будет его дальнейший план. Собственно, план уже имелся.

Дело в том, что Сережа частенько сам с собой играл в нехитрую игру, опрометчиво нарушая осточертевшую всем аксиому об истории и сослагательном наклонении. Как профессиональный историк, он, конечно, не должен был поступать так, но, что поделаешь, каждый развлекается, как умеет. Игра заключалась в том, что он задавал себе вопрос, – а что конкретно он, Сергей Сергеевич Крайнев, изменил бы в русской истории, получи он такую возможность, и давал волю воображению. От его фантазий, надо сказать, за версту разило кровью и юридически неопределенной уголовщиной. Но, забегая вперед, скажем, что все сложилось иначе.

Внезапно по комнате пронесся странный шорох, и откуда-то раздался мелодичный звон бубенцов. Сережа сначала никого не увидел, но, подняв голову, заметил сидящего на люстре скомороха, в кричаще яркой красной одежде с колокольчиками, в остроносых туфлях, колпаке и в прочих скоморошьих причиндалах.

– Здравствуйте, – сказал наш герой уверенно и спокойно, потому что стадия изумления и неверия, совсем, впрочем, короткая, уже прошла.

– Ну привет, наставник молодежи, – издевательски произнес скоморох и замолчал, внимательно разглядывая учителя.

– Чего смотрите? – с некоторой даже злостью спросил обнаглевший от чувства собственной значимости Сережа.

– Любуюсь, – кратко ответил скоморох. Рука в перчатке вдруг вытянулась до неимоверной длины, и красный палец уперся слегка обалдевшему Сереже прямо в пупок.

– Таких как ты еще не было. Самый умный что ль? Идеалист-бессребреник, альтруист чертов, всю эгоцентрическую комиссию на уши поставил; они говорят, что такого не может быть, ибо человек есть существо самовлюбленное, жалкое и подлое. Животное, так сказать, о двух ногах и без перьев. Ну, ладно, мне некогда. Таскай тут инструкции, шестерку нашли.…А я, между прочим, Святополка Окаянного лично знал, благоволил он ко мне. Вот указания, можешь не читать, они сейчас в твоих мозгах возникнут, если они у тебя есть. Ну ты и козел, наставник… Я бы на твоем месте Анжелику Варум в жены потребовал, вот баба, так баба… – скоморох мечтательно закатил глаза, – не пела бы только… – Ну, покедова, лента тебя ждет.

– Какая лента? – вяло спросил обалдевший Сережа.

– Временна?я лента Мебиуса. Движение времени происходит только там, больше нигде, ибо, – скоморох поднял вверх палец, – время не имеет ни конца, ни начала. Не является ни прямой, ни кривой, ни спиралью. Ни физическим явлением, ни химической реакцией. Ничто, одним словом, или побочный продукт неясно чего. Однако существует. Но я в этой чепухе не силен. Мне велели проинструктировать, я и проинструктировал. Не, ты все же дурак, учитель, ну, дурак…

С этими словами и под тихий перезвон колокольчиков скоморох медленно растворился под потолком. А Сережа уже знал, что ему можно, а чего нельзя в прошлом. Инструкции были следующие:

1. Разрешается перемещение во временно?м пространстве в любую точку. Для перемещения достаточно подумать о месте и времени, в которые Выигравший в Лотерею (далее – Победитель) желает переместиться. Запрещено посещение иностранных государств в любых временны?х точках.

2. Для проведения вмешательства в историческое событие возможно кратковременное личностное совмещение с любым из существующих во времени индивидуумов. Это обеспечивает управление их поступками. Возможно также принятие любого по желанию Победителя облика, кроме обликов Бога-отца и Бога-сына, Будды, Шивы и прочих богов, в том числе Сварога, Ра и Рогатого Бога Британии.

3. Время пребывания в прошлом составляет два земных часа, после чего Победитель будет возвращен в измененное настоящее.

4.Победителю после возвращения дается один земной час для понимания, удовлетворяют ли его возникшие изменения. Если нет, он должен сделать специфический, широко распространенный в эпоху проживания Победителя жест третьим пальцем правой руки, и все изменения, произведенные им в прошлом, потеряют силу. Как следствие, настоящее останется прежним.

5. Личность самого Победителя при любых обстоятельствах остается неизменной. Такие явления, как раздвоение, встреча с самим с собой, создание параллельных реальностей и альтернативного времени исключаются, поскольку невозможны по физическим законам и встречаются только в фантастических рассказах. Однако некие артефакты, пока неизвестные науке явления, а также возникновение форс-мажора возможны с крайне малой степенью вероятности.

Инструкция навязчиво крутилась в Сережиных мозгах, как будто он прочитал настоящие, написанные на бумаге наставления, но что за черт, проскакивали еще какие-то фразы, которые он никак не мог уловить. Понимал только, что содержали они слова очень земные, обыденные, матерные даже. Откуда они взялись, – кто знает, может какие побочные явления процесса…

– Однако пора, – бодро подумал Сережа, – время пошло. Начнем, пожалуй.… Как подтверждение его мыслям по комнате прошелестел тихий шепот «пора», и послышалось ехидное до неприличности хихиканье. Но Сережа все равно чувствовал, что стать ни с того, ни с сего богом, хоть и не в первый День Творения, – довольно приятно. Подливали только ложку дегтя противное хихиканье, да омерзительный насмешник-скоморох с его туманными намеками.

– Пенза, ноябрь 1859 года, Дворянский Институт – решительно произнес про себя Сережа. И…

…Холодно было в Пензе и промозгло в ноябре 1859 года. Снег еще не лег, серое облачное небо напоминало протекший бетонный потолок в подвале. Вечерело, но свет пока что заполнял мокрый воздух, сочась из ниоткуда, так что вся Дворянская улица виднелась как на ладони. Несколько оборванных мальчишек бегали вдалеке, городовой посапывал в усы у своей полосатой будки, глядя под ноги, по другой стороне улицы торопливо шел щеголеватый юноша в темном пальто и надвинутой на глаза серой шляпе. Тихо было на Дворянской улице вечером какого-то ноября 1859 года…

Сережа огляделся. Тенью он присутствовал здесь, облаком бестелесным, или вообще не существовал физически, – сие было молодому учителю неведомо. Он не ощущал холода, сырости, он вообще ничего не ощущал. Удивления тоже. Как-то обыденно все происходило, не театрально даже. В голове царила удивительная ясность, мысли не путались и не пугали друг друга, как бывает в минуты душевного смятения.

Тут снова надо заметить, что Сережа в своих размышлениях и упомянутых уже интеллектуальных играх, придумывал самые кровожадные планы по изменению российской истории, начиная от удушения младенца Вовочки Ульянова в колыбели, заканчивая поголовной резней декабристов прямо на их тайном собрании, а также нанесением тяжких телесных повреждений Каляеву и Каракозову накануне покушений. Когда мечта нежданно-негаданно стала реальностью, планы вдруг изменились, и вся кровожадность испарилась. Как-то сам собой быстро сложился другой план. Сережа решил не становиться кровопивцем и не издеваться над людьми, пусть даже давно умершими, а действовать более тонко. Только сейчас он обратил внимание, что стоит лицом к небольшой, обшарпанной дверке, ведущей в маленький флигелек. У дверки висела красивая металлическая табличка с надписью «Метеорологическая лаборатория».

– Ага, мне туда и нужно.

Неслышно открыв дверь, он вошел в тесноватое помещение, заставленное совершенно незнакомыми ему, гуманитарию почти с рождения, приборами. Среди этих волшебных приборов колдовал бородатый человек в сюртуке и накинутом поверх этого сюртука сером халате. Человек, напевая, возился с приборами, изредка что-то записывая в толстую тетрадь в красивом переплете. На секунду он поднял голову, и Сережа узнал в нем того, кого искал, чье лицо было хорошо известно по блеклым фотографиям в учебниках. Перед ним был Илья Николаевич Ульянов. Молодой и совсем не такой, как на фотографиях.

Сережу охватил страх.

– Черт, как же это будет? – мелькнула мысль. – Я стану им, или он станет мной, или мы перемешаемся неизвестно как? А может мне это снится, или я все-таки не в себе?

Но следовало, наконец, решаться. Он шагнул ближе, почти вплотную приблизившись к будущему папеньке одного из главных гениев и злодеев эпохи, и… все произошло само собой. Сережа увидел комнату глазами Ильи Николаевича, физически ощутил течение его мыслей, состояние души, не потеряв, однако, способности соображать самостоятельно.

Илья Николаевич был погружен в метеорологические наблюдения, они и составляли основу текущего мыслительного процесса. Но нет- нет, проскакивали и другие, не имеющие отношения к погоде мыслишки. Сережа силился уловить то, что нужно и, наконец, уловил. Музыкальный салон у господина Веретенникова в субботу, – вот, что ему, Сереже, было так необходимо. Он стал внимательнее и понял, что Илья Николаевич приглашен туда своим начальником Иваном Дмитриевичем Веретенниковым и его супругой Анной Бланк ровно через семь дней, в субботу. Терять времени не стоило. Сережа с искренней благодарностью и некоторым облегчением покинул сущность Ильи Николаевича и сразу перенесся на неделю вперед прямо к квартире господина Веретенникова. Начальник Ильи Николаевича жил при вверенном ему учебном заведении и пытался собрать вокруг себя весь свет провинциальной Пензы. Именно с этой целью вместе с женой Анной регулярно устраивал музыкальные вечера. Но пока фортепиано и скрипка молчали, было слишком рано. Сережа знал, что в глубине большой опрятной квартиры готовится к встрече гостей приятная и даже красивая девушка Мария Бланк, младшая сестра хозяйки, приехавшая погостить. Именно она взрастила вместе с Ильей Николаевичем того самого ребенка, в котором многими годами позже так причудливо совместятся злодейство и гений. Марии и Илье Николаевичу предстояло познакомиться именно сегодня, а наш зачуханный учитель из Воронежа намеревался впервые вмешаться в историю Российской Империи.

Но, как мы уже отметили, время было слишком раннее. Поэтому Сережа прошелся немного по Дворянской улице и подивился чистоте и порядку. Двухэтажные каменные дома были свежевыкрашенны, помойки отсутствовали совсем, нищие на тротуарах не сидели и пьяные в лужах не валялись.

– Да, приличной была российская провинция, – подумал Сережа, невольно сравнивая глухую Пензу позапрошлого века с таким же провинциальным Воронежем века нынешнего. – Эх, жалко, что времени мало. Поболтался бы здесь в прошлом годик, вернулся – академиком бы стал. Но, моя миссия важнее, – он мысленно приосанился.

Погуляв еще немного по улице, он, наконец, заметил идущего нескорым шагом по направлению к Дворянскому институту Илью Николаевича. Тот явно никуда не спешил. Пора было начинать исполнение своего дьявольского, но, в общем, вполне гуманного плана. Сережа двинулся к будущему счастливому отцу семейства, брак которого, впрочем, вряд ли станет реальностью, и быстренько совместился с ним. Сережа, заметим, вполне освоился и был спокоен, как сытая болонка. На этот раз он вел себя активнее и слегка надавил на мыслительный процесс Ильи Николаевича, почувствовав еле заметное сопротивление, которое быстро угасло. Сознание двух педагогов слилось и, следуя указаниям младшего (или, может быть, старшего, – кто разберет!), Илья Николаевич свернул в переулок и бодро зашагал к ближайшему трактиру. Ему смертельно хотелось выпить.

Что было дальше, мы не знаем и не узнаем никогда. Известно только, что Сережа довел уже не вязавшего лыка Илью Николаевича до дверей дома господина Веретенникова, передал в руки швейцара и проследил, чтобы несчастный Илья Николаевич был препровожден в залу, из которой уже доносились звуки романса господина Абазы. Освободившись, Сережа на всякий случай перенесся на неделю вперед, снова встретился со своим подопечным, шедшим на урок математики в Дворянский Институт, и еще раз вмертвую напоил его, если упомянутый процесс можно определить таким образом. За будущее, вернее отсутствие такового у семьи Ульяновых, можно было не беспокоиться. Останется ли старой девой уже немолодая по меркам тогдашнего времени Мария Бланк, Сережу совершенно не тревожило.

Однако времени оставалось еще прилично. Памятуя слова человека, который никогда не родится и слов этих не произнесет, Сережа посетил три предшествующих мятежу тайных собрания декабристов. Будучи мало знаком с нравами, царившими в Гвардии, он насмотрелся и наслушался там такого, что ему стало нехорошо. Решив, что история вовсе и не наука, Сережа поклялся по возвращении бросить работу в школе и получить иное образование. Оставаться историком он более не чувствовал в себе сил. Тем не менее, мятеж предотвратил. Прикинувшись тенью Александра Первого, Сережа поведал Государю, находящемуся в нервическом состоянии перед коронацией, а заодно и графу Аракчееву о готовящемся восстании и его далеко идущих последствиях. И Государь, и граф пришли в ужас, в основном, от грядущих последствий, и теперь Герцену, а, возможно и Огареву, никогда не суждено было реализовать себя в антигосударственной деятельности.

Далее Сережа перенесся вперед по времени и не позволил состояться покушению на Александра Второго. Для этого он смотался в свою эпоху, что не было запрещено инструкцией и спер в воронежской аптеке десять пачек «Виагры». Ею он напоил Гриневицкого и Рысакова. В результате этого довольно гуманного, впрочем, действия, отважные народовольцы-бомбисты провели первое, второе, а заодно и третье марта в самом фешенебельном борделе Москвы, куда Сережа их лично доставил. Деньги на девок и шампанское герои похитили из кассы «Народной воли», почему-то не испытывая при этом никаких угрызений совести. Честный Сережа, в отличие от исторических личностей, все же немного переживал по поводу украденной «Виагры», утешаясь лишь тем, что его зарплаты все равно не хватило бы на такое количество нужного препарата, а сбережений пока не имелось.

Предотвратить убийство Столыпина оказалось сложнее. Для этого Сережа несколько раз являлся Александре Федоровне в виде разнообразных косматых теней, вещавших императрице о том, что обожаемый ею Григорий Распутин скорбен рассудком. Таким же образом пришлось произвести ряд быстрых перестановок в руководстве Охранного отделения и разгромить партию эсеров. Для верности Сережа снова покусился на ближайшую фармацию, где украл лошадиную дозу касторки и вечером 31 августа напоил ею Мордехаема Богрова. Для верности же он в меру своего таланта изрисовал за пять часов до спектакля декорации в Киевском городском театре пошлыми карикатурами на градоначальника, предводителя дворянства, самого государя и Григория Ефимовича. Еще накануне вечером сорвал генеральную репетицию, напоив приму остатками той же касторки.                                                                                             

Потом Сережа перенесся в Гори, но ничего делать там не стал. Бесо Джугашвили оказался в стельку пьян, на какой-то фривольный мотив пел отрывки из «Витязя в тигровой шкуре», путая грузинские и русские слова, так что наш герой пожалел беднягу. После всего, что натворил молодой учитель, Иосифа Виссарионовича опасаться не стоило.

– Ну вот, – подумал Сережа, устало присев прямо на землю у края большого виноградника и подставив лицо теплому солнцу. – Окончен тяжкий труд.… Да, «Мукузани», которое делают здесь, наверное, другое, чем в мои времена.… Уволочь что ли кувшинчик? Инструкцией не запрещено…

Но воспоминания об украденной «Виагре» и касторке мутили душу честного учителя, и кувшин с «Мукузани» он не тронул. Оставалось минут двадцать, и он решил заняться мелочами, решив, что это не повредит, какими бы не стали страна и весь мир после произведенных им исторических катаклизмов.

Поэтому он воспарил в эфир времени и стал творить, что приходило в голову. Для начала, чтобы закрепить достигнутые успехи и быть уверенным в содеянном, он перенесся в Бонн, нарушая инструкцию и до смерти боясь быть застуканным. В Бонне Сережа повстречался с молодым евреем по фамилии Маркс. Молодой человек уже тогда проявлял отчетливую склонность к употреблению алкоголя. Исходя из этого факта, Сережа прикинулся чешским студентом и пригласил его в приличное заведение, где научил смешивать шнапс с пивом в примерно равных пропорциях, сказав, что этот коктейль носит интересное название «der Kaulbarsch» (ersch). Карл пришел в восторг, клялся Сереже в вечной любви, оглушительно кричал «Prächtig!» и  «Prozt!» – «Если ерш валит русского, то что говорить о немце. Ему понравилось…привыкнет» – подумал Сережа. – «И это хорошо. На одном пиве не сопьешься».

После этого наш учитель зачем-то посетил Марселя Пруста в его пробковой комнате и внушил творцу, что его поиски утраченного времени слишком затянулись. Однако потоку сознания как литературному стилю в дальнейшем существовании не отказал.

Переметнувшись в Москву начала девяностых, он быстренько устроил публичный скандал на приеме в Президент-Отеле, тем самым навсегда поссорив Лужкова с Зурабом Церетели. Таким образом, не без Сережиного участия московскому памятнику Петру суждено было остаться памятником Колумбу, оказаться в Парагвае и быть до основания разрушенным во время очередного военного переворота. Теперь не должна была пострадать и Манежная площадь, а Зурабу светил остракизм в виде бессрочной ссылки на историческую родину с вечным писанием натюрмортов.

Между делом внушив первому Президенту России отвращение к любому алкоголю и предотвратив тем самым расстрел Белого дома, он побывал на тайных собраниях ГКЧП, но ничего менять не стал.

– Пусть сами разбираются, – подумал Сережа, вспомнив собрания декабристов и мысленно плюнув при этом. Потом снова перенесся в далекое прошлое, не позволив Гоголю сжечь второй том «Мертвых душ» и, возможно, дав иностранцам ответ на  вечный вопрос о русском характере. После этого он вихрем пронесся по городам и весям России, уже, в сущности, не зная, что можно сделать еще. Да и времени оставалось совсем немного.

Сережа подумал о том, чтобы вернуться в свое время и навести хоть какой порядок в годах, современных ему. Но не стал, во-первых потому, что боялся измениться, памятуя последний пункт инструкции про артефакты и форс-мажор – «не дай бог стану депутатом у нас, или, того хуже, в Украине» – подумал он. Во-вторых, ему почему-то совсем не хотелось заниматься санкциями, обнаглевшими америкосами и извечной русской дурью, приобретшей в последние годы масштабы уж совсем невероятные. – Пора домой, – решил Сережа, – новогодняя ночь, наверное, в разгаре…хотя мне-то что?

Наш герой чувствовал себя усталым; нелегка была доля реформатора истории, и он был даже рад, внезапно ощутив себя в своей, давно ставшей родной, комнате. В ней ничего не изменилось; ни мебель, ни высота потолков, ни вид из окна на обшарпанный двор с давно забытой коммунальщиками песочницей. Часы показывали три пополудни 31 декабря. Сережа отнес это к спонтанным временны?м сдвигам. Устало присев на диван, попытался расслабиться, но вдруг вспомнил, что у него всего час. Час для того, чтобы оставить или отменить произведенные им исторические изменения. Вихрем рванулся к полкам с книгами, схватив для начала сталинского издания девятый том Всемирной Истории. Наскоро пролистав его, схватил школьный учебник по новейшей истории и тоже наскоро просмотрел. Ринулся к компьютеру, влез в интернет и впился глазами в монитор. То, что он прочитал и увидел, поразило его в самое сердце. Он накинул пальто и выскочил на улицу. Выбегая из подъезда, лицом к лицу столкнулся с уже знакомым ему скоморохом. Сережа остолбенел.

– Ты что тут делаешь? – только и сумел произнести он охрипшим голосом.

– Гуляю, – охотно поддержал разговор наглый скоморох. – Реальность-то еще не утверждена. Так что мы вроде как нигде…в таких реальностях даже нам, ничтожным, хе-хе, появляться можно. А я смотрю, ты бледный какой-то, наставник, …не так что-то?

Сережа промолчал.

– А ты делов-то натворил, шалун. Несколько специалистов по вашему времени в скорбный дом попали, комиссия по эгоцентризму в полном составе в отставку подала, а альтруистическая комиссия решила тебе еще одно желание предоставить. В виде исключения. Хотя, сам увидишь.…Ну, не хворай. Пора мне.

С этими словами скоморох вплотную подошел к стене напротив лифта и сполз по ней ядовито-красным, постепенно бледнеющим пятном. Ну а Сережа почти бегом ринулся к центру, на проспект Революции.

Народ готовился к празднику, все спешили, озабоченно глядя перед собой. Изменений Сережа поначалу не заметил, но потом, вглядевшись внимательнее, определил, что некоторые детали стали неуловимо иными. Дома казались будто выше, появились на них какие-то игривые, причудливо раскрашенные башенки, странной формы балкончики между окнами, попасть на которые из квартир было невозможно, нелепые и никогда Сережей невиданные архитектурные детали, совершенно иные по стилю, чем само здание. Казалось, что кто-то просто прикрепил их к стенам, согласуясь только с собственным вкусам и не имея представления о законах не то, что зодчества, но и простого строительства. Силуэты автомобилей стали гораздо менее современными, похожими, скорее, на американские семидесятых годов, асфальт почему-то был розового цвета. Напрочь отсутствовали рекламные щиты, но часто встречались люди с разложенными прямо на асфальте товарами, которые они заунывно, не обращая ни на кого внимания, часто в стихах, расхваливали. На всех углах стояли размалеванные девицы в сетчатых чулках и зазывно улыбались. Юношей подобного типа тоже хватало. Везде в большом количестве прохаживались скучающие милиционеры, но форма их, как будто осталась с послевоенных времен, – с жесткими крупными погонами и большими звездами на них. Немного другими были и прохожие. Люди стали вроде бы выше ростом, но даже сквозь предпраздничную озабоченность в их глазах можно было без труда разглядеть страх. Хотя, может быть, последнее Сереже просто казалось.

– И здесь ничего существенного, – с тоской подумал он. – Боже, какой я дурак…

Быстрым шагом он направился к дому и уже через десять минут сидел на диване в глубокой сократовской задумчивости.

Сказать правду, сразу после возвращения, пролистав учебники и пробежав по интернету, Сережа сразу понял, что не достиг ничего. Все осталось как было, история полностью презрела титанические усилия реформатора. Наверное, так происходит всегда, если власть дается волей случая и реформы не требуют существенных усилий. Нет, конечно, кое-что изменилось, но это касалось исключительно дат и фамилий исторических личностей или названий тех или иных событий. Сережа успел заметить, что Первая мировая война началась чуть раньше и называлась Канцлерской, революция случилась чуть позже и носила название Великой Освободительной, роль Маркса сыграл в истории его ярый противник Спенсер, поэтому английские универмаги по всему миру теперь назывались «Engels and Spenser». Ленин родился в Саратове и носил фамилию Дьяков, Сталин остался Сталиным. Александра Второго и Столыпина (последний звался Столбовым) убили позже. Гитлер вошел в историю под своей настоящей фамилией Шикельгрубер, Горький умер на Капри, а Союз писателей организовал Клюев, который писал оды вождю, чем и прославился. Далее – в том же духе. Практически ничего не изменилось. О том, пошло ли что другим путем в России последних десятилетий, Сережа не хотел даже думать.

– Почему так вышло? – размышлял наш реформатор. – Неужели роль личности в истории так ничтожна? Но я воздействовал не на личности, а на события, которые от этих личностей проистекали. Неужели, история так резистентна? Каков же тогда истинный смысл событий? Или мы совсем ничего не знаем, и исторической науки не существует? Свихнуться можно…

Как ответ на самую последнюю мысль, в комнате прямо из воздуха образовался уже знакомый нам Посланник. На этот раз одет он был проще, в джинсы и расстегнутую у ворота рубашку. Серой и ладаном не пахло, по комнате разнесся запах одеколона «Мэр» фабрики «Новая Заря». Запах этот был хорошо знаком нашему герою, ибо на приличный парфюм денег он жалел.

– Здравствуйте, Сергей Сергеевич. – произнес посланник грустно. – Ваше желание исполнено, дело за малым, – оставить нынешнюю реальность или возвратить все к исходной точке.

Сережа в ужасе подумал, что ему, вероятно, придется заново учиться, и вообще кто знает, чем все кончится.

– Господин Посланник, – дрожащим голосом произнес он после паузы, – я хочу …это …все назад, чтобы я не выигрывал в этой вашей лотерее …ничего не хочу, верните меня обратно, я был бы рад, если бы вы даже не появились. Ну, пожалуйста…

– Нет, – твердо ответил Посланник. – Я никак не могу этого сделать, да и никто не может. Традиции, знаете ли.… Но, учитывая ваш э-э-э… опрометчивый поступок, лотерейная и альтруистическая комиссии решили в виде исключения предоставить вам, так сказать, вторую попытку. Если, конечно, ваше желание не будет столь же экстравагантным…

– Да, да, да! – закричал Сережа так, что Посланник вздрогнул. – Не будет оно экстравагантным, и все ваши комиссии в целости останутся. Я всего лишь хочу знать, почему так произошло…Я, кажется, все обдумал, все сделал правильно, гуманно даже, но …но почему?

– Лично я не могу вам в этом помочь, – посланник улыбнулся, – но желание высказано, хотя и не совсем внятно. И оно будет исполнено. Изменения, вызванные вами, в силу не вступят, а через несколько минут вас посетит специалист по истории гуманоидных рас и ответит на ваши вопросы. Прощайте. И пусть исполнятся ваши земные желания. Смотрите на жизнь реальнее, мой молодой друг, сделайте предложение Александре, например. Это будет лучше, во всяком случае, полезнее, чем взваливать на себя функции творца. Один ваш мудрый еврей сказал, что никто не знает как надо. Прощайте же…

Посланник зачем-то выставил ладони вперед и вдруг рассыпался на множество темных прозрачных шариков, которые раскатились по комнате и с треском исчезли.

– Не закатилось ли несколько штук под холодильник – обеспокоено подумал Сережа, – вот беда будет…

Усевшись на диван, он стал ожидать обещанного консультанта. Сережа даже несколько повеселел, с мазохистским наслаждением думая, какой он наивный и глупый. Нельзя воевать ни с историей, ни с настоящим, ни с кем; надо подлаживаться под течение событий, иначе жди неприятностей, бытие проглотит, не поперхнется. Но ему недолго пришлось предаваться этим философским мыслям, поскольку консультант не заставил себя ждать. Комната внезапно наполнилась звуками «Полета валькирий», воздух затрепетал, стал слегка мутным, и из этой мути как-то странно вылепилась прелестная девушка с длинным темными волосами. Она была одета в форму американского морского пехотинца, только почему-то ее плечи украшали российские полковничьи погоны, а большую грудь – аксельбант. Фигура девушки несколько времени покачивалась, расплывалась, сохраняя прозрачность, но постепенно стала материальной и обрела форму, если можно так выразиться, обычного человека.

– Здравствуйте, Сергей Сергеевич – неожиданно низким, грудным голосом произнесла она. – Вот и я. Мне поручено исполнить любое ваше желание.

От некоторой двусмысленности произнесенной фразы Сережа покраснел. Девушка это заметила и тоже смутилась.

– Наверное, я сказала что-то не то…. Меня учили, что в вашем временно?м отрезке мужчинам нравится именно такое обращение. Но может, я чего позабыла…

– Да ладно, – ответил Сережа. – Я понимаю. У меня только одно желание. Мне надо, чтобы вы рассказали мне, почему у меня, выпускника МГУ, историка, отличника, ничего не получилось.

– Ах, да, – спохватилась девушка. – Я в курсе того, что произошло и, пожалуй, смогу вам объяснить. Мне только надо заглянуть в первоисточники…. Знаете, из ваших миров редко обращаются за консультациями. Мне вот только два раза пришлось.… Первый раз был какой-то неотесанный англичанин по имени, кажется, Кромвель, я посоветовала ему принять самые радикальные меры, чтобы решить его проблему. Уж не знаю, что из этого вышло. А второй раз я консультировала какого-то финансиста при дворе Людовика Четырнадцатого, кажется, его звали Николя, вот только фамилии не помню. В его свите, кстати, был замечательный сказочник, Шарль – глаза девушки затуманились, – он был такой нежный…  Я люблю сказки, вот и посоветовала ему писать. Он, кажется, прославился. Но, – она встряхнула волосами и, как будто проснулась, – к делу. Первоисточники…Мы изучали ваше время в двадцать восьмом семестре, это было очень давно, поверьте. Минутку, пожалуйста.

Она достала из нагрудного кармана коричневую коробочку, приложила ее к правому виску и закрыла глаза.

Сережа молча наблюдал за ней; пока красотка разглагольствовала, ему очень хотелось дернуть ее за ухо.

Через минуту девушка открыла глаза и спрятала коробочку в карман.

–Теперь мне все ясно. Итак, что бы вы хотели узнать?

– Господи, – простонал Сережа, – ну я уже сказал вам…

– Ах, да. Вообще-то вы как историк, закончивший с отличием Московский ордена Ленина Государственный Университет, должны понимать это сами. Тем более, что сам профессор Тарасюк зазывал вас к себе в аспирантуру. Но вы…

– Слушайте, я дождусь ответа на свой вопрос? – рассвирепел Сережа. – В конце концов, мне было обещано исполнение еще одного желания.

– Простите, – голос девушки стал ровным. – Я попробую провести небольшую аналогию, чтобы было нагляднее. Представьте себе настенные часы с автоподзаводом. Этакий вечный двигатель. Механизм заставляет маятник колебаться, а колебания маятника заводят или обновляют механизм. Это невозможно, но легко представимо. Теперь вообразите, что маятник – это народ, а механизм – совокупность исторических личностей, на которых вы, – в голосе девушки мелькнула ирония, – так вдумчиво пытались воздействовать. С некоторой вольностью можно допустить, что механизм, то есть упомянутая совокупность личностей, вызывают колебания маятника, каковые в свою очередь заводят (или обновляют – неважно) механизм. Вы попытались воздействовать на течение истории опосредованно, через механизм, но не учли того, что колебания маятника, то есть исторический процесс, может происходить только в одной плоскости. Поэтому, как бы вы не воздействовали на отдельные колесики очень сложного механизма, маятник неизбежно будет колебаться только в одной плоскости. Например, от полного рабства до демократии, очень похожей на анархию, и обратно. Вот и ответ на ваш вопрос.

– Послушайте, – взволнованно проговорил наш историк, но ведь то же самое можно сказать о любой стране и о любом народе…

– Нет, – серьезно ответила девушка, – данная аналогия для других цивилизованных стран некорректна. Во-первых, история русского социума представляет собой непрерывную череду империй, которые, как известно, всегда обречены, а сейчас, кстати, создается следующая. Во-вторых, а это редчайший случай в истории цивилизаций, механизм и маятник, возвращаясь к моей аналогии, неразрывно связаны друг с другом. Народ не порождает исторические личности, в России они берутся неизвестно откуда, но уж если появились, он, народ, холит и лелеет их, создавая благоприятную среду для развития злодеев и отторгая своих добрых гениев. А в-третьих, инертность маятника-народа уникально велика, может оттого, что слишком разнороден сам народ или территории, которые он занимает. Какой-то деятель из ваших времен сказал, что Россия – страна лишняя на глобусе. Он, конечно, ошибался; ничего лишнего не существует, но то, что эти слова были произнесены, говорит о многом. Вот почему ваши праведные труды, Сергей Сергеевич, пошли прахом. Вы будете еще задавать мне вопросы?

– Так что же, у моего народа нет будущего?

– Отчего же, конечно есть. Он играл и всегда будет играть роль возмутителя всемирных исторических процессов, вносить в историю вашей цивилизации этакую живость, непредсказуемость. Наверняка, он сыграет роль главного противовеса радикально-пассионарной части мусульманского мира, которая пытается доминировать на планете. Но этого вам знать не надо. Предсказуемое будущее тормозит развитие.

– Я понял, – Сережа слабо улыбнулся. – Прощайте.

– Мой вам совет – берегите то, что есть в вашей жизни и не думайте о глобальных вещах. Успокойтесь. Нет ничего вечного, а земная жизнь коротка. Прощайте.

Девушка меланхолично растаяла в воздухе. На часах было без четверти одиннадцать.

–Вот и все, – подумал Сережа, – новогоднее приключение окончено. Мне его не забыть. А жаль…

Раздался звонок в дверь. Сережа удивился и пошел открывать. На пороге стояла Сашенька. Она виновато смотрела на нашего учителя, стоя на пороге. Молчала.

– Что стоишь? – грустно спросил Сережа. – Заходи. Новый год скоро. Кстати, я хотел сказать тебе.… Но ты проходи, проходи. У меня есть чудесное «Мукузани», всякие вкусности и даже водка. Но водки не хочется. Поговорим под «Мукузани». Вот только выключу телевизор.

К списку номеров журнала «ИНФОРМПРОСТРАНСТВО» | К содержанию номера