Рассказы

Он возвращался из старой Европы в Тель-Авив через Шереметьево. Рейс «Аэрофлота», но Русью на борту почти не пахло — все какие-то шведы. Разливали вино — белое и красное. Попросил красного и сразу выпил. Стюрдесса, обрадовавшись его русской речи, понимающе улыбнулась и предложила: «Хотите еще?» Он улыбнулся ей в ответ и кивнул головой.
На эту эмигрантскую литературную тусовку он уже ездил в прошлом году, и уже тогда все показалось ему там чуждым: эти прокравшиеся в непредставимо устроенные уголки Европы и никому там не нужные люди с их отталкивающим стремлением поскорее откреститься от России, отвыкнуть от нее. Но ведь этак они и от живого русского языка отвыкли! А европейцами так и не стали. Не успев выучить чужой язык, забыли свой. Ну какая тут поэзия, ей-Богу. Правда, есть и другие — образованные, устроенные. Но этим и вовсе все по фонарю — подкожный слой устройства изолирует. А ведь на слово право надо иметь! Поэзия — всечувствование. Это то, что он на мастер-классе сказал. Ну, там стихи участников разбирали, и он заикнулся, что мол русская эмигрантская поэзия без боли за Россию невозможна. Как они на него накинулись: «Да сто лет нам эта Россия! Мы сюда приехали, чтобы забыть этот Совок поганый! Мы про новую жизнь хотим писать. Сам-то чего уехал? Сидел бы себе там, раз больно». А и то сказать: чего же уехал? И на тусовку эту зачем поехал опять? А черт его знает. Может, город понравился. Город такой — как старая добрая любовница. Спокойный, пресыщенный жизнью, немного неряшливый, с вечно пасмурным мягким летом, неизменно к тебе расположенный и тем располагающий к себе. Правда, вокзал его портит. Белые металлические, до неба вздымающиеся ребра — как скелет гигантского ископаемого. Снаружи впечатление чего-то непомерного, а внутри — неуютное тесное просвистываемое ветром пространство. Говорят, самый красивый в Европе. Ну, сказать-то чего хочешь можно. А так — хороший город. Пиво крутое. Дешевое. И тихо — не воют сирены, не перечеркивают небо белые хвосты ракетных атак, не слышно оголтелой политической грызни, как дома, на Святой Земле. И автономии Палестинской под боком нет.
Но, конечно, не из-за города поехал… Ведь сколько крови стоило вырваться! Супруга, думал, живьем съест. Все из-за этой переписки виртуальной. «Это ты к ней туда едешь!» А ее там и не было. А переписка… Ну да, увлекся лишка, и про «стихи» ее эти — душой кривил. Но разве можно читать чужие письма близкого человека? И если он вдруг пишет чужие письма, не значит ли это, что с ним беда?
Короче, это все одиночество. С одной стороны, оно, конечно, благо. Как это у Ницше, типа, на людях тебя пожирают, а в одиночестве пожираешь сам себя. Но ведь и сам себя иногда до того загрызешь, что все — край. И непременно надо хоть ненадолго из себя выйти. «Ибо надо, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти».
Ну, вот и пошел. А до добра ли, когда в таком внутреннем брожении, в нетерпении высказаться? И на второй день не надо было вообще на тусовку эту ходить. Уже ведь в первый день участвовал в конкурсе переводчиков и какое-то почетное место занял. Дали, поди, потому что не дать неудобно было — все-таки во второй раз приехал. А на следующий день зря пошел. Уж лучше бы пивка попил и — домой. И даже само Провидение, казалось, отвлечь пыталось. Запутался в улицах по дороге в этот музей, обратился к прохожей. Местная, средних лет, приятная такая, как этот город, располагающая. Английский с лепечущим французским акцентом. И расположенная — раз так говорить охотно стала. Но… Бес попутал. Поэтический конкурс. Боже мой! Да нешто это безъязыкое и безмузыкое заикание ни о чем — поэзия? И все — с умными физиономиями, головами кивают, гримасы понимания корчат. Нет, ну да, понятно, другие времена — распад классической формы. Дух дышит, где хочет, и ищет новых форм для самовыражения. Все по Бердяеву. Но… Но бездарным это искание быть не должно!
А его со всем его даром просто проигнорировали. О, роковое невезенье! Думал, хоть человека какого встретит. Куда там — глушь. Потом на перерыв отпустили перед вечерним юмористическим мероприятием. Вернулся в гостиницу, перекусил, треснул, конечно, как следует, с досады. На обратной дороге в супер зашел. Там пиво 12 градусов и ни по чем. Взял три банки, одну по дороге в парке высосал. Но когда на мероприятие пришел, еще держался, как надо. И — о чудо: женщина села рядом. Располагающая. Разговорились о тонкостях перевода. Ну, и так… Е-мое, родная душа. Как к ней разлетелся! И вдруг: «Ой, простите, меня муж, наверное, потерял. Побежала. Как жаль…» Как жаль! О, невезенье роковое! И — сломалось внутри. Вышел в туалет и там еще банку залудил. Вернулся в зал уже никакой. Устроитель подошел, гневно зашептал в ухо: «Не приходите сюда в таком виде!» Подхватился мигом и — прочь. Стемнело. Куда-то ломился сквозь ночь — город смотрел на него с сожаленьем. Потом какая-то типа стоянка — много-много машин. Качнуло —пошел винтом и врезался плечом в какой-то парапет. Упал. Засигналили сзади. И — проклятый советский инстинкт — бросился бежать. Зачем? От кого? Ломился сквозь ночь. Очнулся — сумки нет. В сумке — все. Кредитка, Деньги, карточка-ключ от номера. Один только паспорт в кармане куртки болтается. Хмель немного рассеялся, стали видны очертанья домов. Попытался найти то место, откуда бежал. Вроде нашел. Но сумки, конечно, там нет и в помине. Куда?! Ноги вывели к вокзалу. Самый красивый в Европе! Нашел полицейский участок. Дежурный посмотрел равнодушно, плечами пожал: «Не знаю, что делать. Вот вам адрес посольства. Обратитесь туда. Они вам помогут». Но посольство — в столице! А у него — ни гроша. Пешком, что ли, в столицу, как архангельский мужик? О-о, ужас! То, прежнее его одиночество показалось теперь невзаправдашним, придуманным. Он чувствовал себя, как вышедший в космос и оторвавшийся от корабля астронавт, уносимый в ледяную черную бесконечность. И вспомнилось кстати: «Если бы Каштанка была человеком, то наверное подумала бы: “Нет, так жить невозможно! Нужно застрелиться”». Вернулся в гостиницу — нерешительно вкрался. Консьержка-молодая разбитная блондинка посмотрела с коварным интересом: «А вам тут звонили. Оставили адрес». Адрес? Какой? Кто? Она достала листок с черно-белым планом города, обвела ручкой кружок посередине, написала «police». Ничего еще не понимая, он спросил: «Это далеко?» Она округлила красивые серые глаза: «О, далеко. Лучше такси. Заказать вам?» Он судорожно помотал головой и вышел на улицу. От угла к углу, от прохожего к прохожему, по никогда не виданным улицам шел он, отгоняя мысли о будущем. В душе было пусто и жутко.
В полицейском участке, уже другом, где-то в глубине города, пустом, просторном и полутемном, как фойе ночного театра, его ждал человек в голубой форменной рубашке и синих брюках, маленький, полный, с пшеничными усами. В руках он держал его сумку. Рыданье схватило за горло. Он что-то промычал — жалобно и радостно. Полный задал несколько вопросов о содержимом сумки и, убедившись, что перед ним ее законный владелец, воскликнул с мягким французским акцентом: «You know? You´re very lucky man!» Заставил его проверить содержимое. Кредитка и карточка-ключ были на месте. В кошельке не хватало 100  евро — нашедший сумку честно поделил деньги пополам. Что ж, добро — оно многого стоит.
Он не спеша пил второй стакан вина. За иллюминатором простиралась голубая ледяная — почти космическая — пустыня. Вдруг в одно мгновение, как в эпилептической вспышке, пережилось вчерашнее. И вытирая со лба холодную испарину ужаса, он подумал: «Е-мое, нет, в самом деле, какой я везучий человек!»

Первые серии — пролог, историческое предисловие. Погоняет, погоняет лихое Время Птицу-Тройку. «То нас шмон трясет, то цинга» — то половцы, то татары. А то и «почище Мамая — свои»: Грозный Иван собрал кромешников и пошел по всему царству Московскому творить беспредел. А после вывалил на большую российскую дорогу по-немецки обученный жилистый царь-великан и ну по-русски — топором наотмашь — в Европу окно рубить, на гнилых северных болотах, на русской крови да костях русских «назло надменному соседу» Град возводить. Добром ли такое кончится? Два века и четырнадцать лет хранил в темной душе своей Град проклятие смердов, костьми легших в гнилых болотах. И вот явился во Граде всею мудростию мира сего мудрый картавый мудрец — живее всех живых, знанье, сила и оружие — и давай науськивать темный рабочий люд. И одною октябрьской ночью вырвалась наружу тлевшая под спудом ненависть и залила ядовитой, докрасна раскаленной лавой разбойничьего беспредела всю Русь. И замкнулось в себе, стеною железной отгородилось ото всех Московское Царство, воссела на окровавленных тронах, загарцевала на краденых конях новая — без-роду-без племени-без-сердца-без-совести — опричнина, по беззаконному закону своему отравляя горечью воды, выворачивая наизнанку недро земное, вспять направляя реки, помыкая людьми и в адской ступе перетирая в безликую пыль языки и народы. И стояло Царство Московское, Союз Нерушимый, неколебимо — по завету картавого — и узловатым крепким кулаком грозило всякому непослушному. И сколько бы так простояло — Бог весть. Да больно спертым сделался в замкнутом царстве дух, и один (из клевретов картавого, кстати), с отметиной, взял да и порушил в одночасье железную стену. И вмиг распалось Царство, и рзбежались, кто куда, подданные его. И-и понеслись по-над Русью забубенной славой лихие Пацанские годы — воля вольная пацанам. Да выползли из черных подполий хитрые алчные олигархи и ну натыривать пацанов и нажитое ими под себя грести.
Далее — современный исторический фон сериала. Восходит на Северо-Западе звезда, мерцая зеленовато-голубым светом сияния северного. Является во Граде маленький такой пацанчик русоголовый. Не из царских чертогов вышел — из кухонного чада коммуналки, из-за фабричной заставы, где закаты в дыму. Но с детства было это в нем: «Вихри враждебные веют над нами, темные силы нас злобно гнетут». Темные силы — сиречь, проклятое буржуинское племя. Которые рябчиков жрут и делиться не хотят. А знанье, сила и оружие что велят? Кто делиться не хочет — в сортире мочить. Это было в нем. Ну, и пацан, конечно. По понятиям — полный конкретный пацан. А пацану — ему что? Пацану — сила. Чтобы всякие тухлые фраера не прикалывали и не прокидывали, а чтобы грохнуть по столу и сказать веское пацанское слово. А если кто козу заделывает, поганку крутит — в сортире мочить. Пацан и производное от него — пахан. Сиречь, пацан плюс знанье, сила и оружие. И назвался он по-пацански и по-пахански так — Народный Авторитет. И призвал он к себе братву и перестроил на пацанский лад Силовые Структуры, и с ним замочила братва в сортире всех, кто делиться не хотел, и загуляла пуще прежнего.
На этом фоне красной нитью проходит судьба Мурки — Маруси Климовой — одной из тех, кто ценою своей молодой жизни помог Народному Авторитету одержать исторические победы.
В критический момент олигархического грабежа России усилиями Народного Авторитета лучшие представители братвы поступают на службу в Силовые Структуры — чтобы выбить грозное оружие из рук олигархов и направить против них. Одними из первых вступают в ряды Силовых Структур, в элитный Пацанский батальон, Колян Каленый и его верная подруга Маруся Климова.
Тем временем из-за океана, чтобы возглавить олигаршье движение, прибывает в Россию Гарри Сыромятников, из-за смуглой кожи получивший среди братвы погоняло «Копченый». Гарри, побочный сын одного из видных приватизаторов Первой Перестройки, бывшего заведующего нефтяным Отделом ЦК Петра Сыромятникова, родился в Новом Орлеане, где у его отца когда-то был бурный роман с местной мулаткой. Воспитанный в доме матери, бывавший в России, где имел оставленные ему покойным отцом богатейшие нефтяные месторождения, лишь наездами, Гарри ненавидел братву. Однажды на вопрос корреспондента газеты «Русский миллионер», почему он окончательно не порывает с Россией и даже получил российское гражданство, Гарри ответил, что в России есть две вещи, от которых он не в силах отказаться — русская нефть и русские девушки. Копченый, связанный с заокеанскими спецслужбами, начинает плести сети заговора против братвы.
Народный Авторитет, мудро чуя вражеские козни, поручает руководству Силовых Структур внедрить в ближайшее окружение Гарри своего человека. Выбор падает на бесстрашную красавицу — бойца Пацанского батальона Марусю Климову. Она получает оперативную кличку «Мурка». Для Мурки начинается новая, полная новых опасностей, жизнь тайного агента. Чтобы облегчить ей выполнение задачи, ее переводят на службу в оперативный отдел штаба Силовых Структур. Коляну объясняют, что ее боевый опыт нужнее на новом месте. С одной стороны, Колян рад, что его Маруся не будет больше рисковать жизнью под пулями. С другой стороны, он тяжело переживает разлуку — ведь раньше они виделись каждый день, бок о бок сражаясь с олигархами, а теперь хорошо, если раз в неделю выпадает свидеться. То он, Колян, сутки напролет рысачит по столице и всей стране, направо и налево разя врага. А то у Маруси дежурство в ее секретном отделе. Но от разлук не остывает их пацанская любовь. Хотя иногда Колян слышит озабоченность в голосе любимой, она кажется ему рассеянной и задумчивой даже в минуты страсти. Он осторожно, чтобы не обидеть Марусю, спрашивает ее об этом. Маруся ссылается на сложность работы в штабе, отнимающей все ее силы. Колян старается верить любимой, но чувствует в сердце уколы ревности.
Между тем верный человек, сам олигарх, запутавшийся в финансовых махинациях и, припертый к стенке, согласившийся сотрудничать с братвой, приходит с Марусей-Муркой в ресторан, где собираются недобитые пособники Запада. По непроверенным данным братвы здесь бывают те, кто плетет сети заговора. В условиях перестроечной демократии закрыть гадюшник пока невозможно. Верный человек представляет Марусю Гарри Сыромятникову, высокому темноволосому красавцу с властным смуглым лицом. Глаза его горят неподдельным блеском, весь роковой его облик дышит опасной романтикой боя. И Мурка — сама в душе боец и романтик — невольно любуется им. Гарри очарован красотой Маруси, но осторожность заставляет его проверить новую знакомую. Он спрашивает Мурку, почему она выбрала его сторону в борьбе. Девушка на мгновение опускает лицо и умолкает, как бы справляясь с охватившими ее страшными воспоминаниями. Потом вскидывает голову — в глазах ее стоят слезы. Резким движением она рвет декольте, обнажая прекрасную правую грудь, на которой чуть повыше упругой сладкой ягоды соска резко заметен на нежнейшей мраморной коже розоватый рубец шрама. Этот шрам Мурка получила в одной из схваток с олигархами, а теперь удачно вспомнила о нем.. «Я хочу отомстить за это!» — страстно говорит она. При виде ее груди и шрама Гарри теряет дар речи. Он зовет Мурку с собой, в свою тайную резиденцию.
В окружении верных охранников они выходят из ресторана. С дальнего, темного конца стоянки, где припаркованы два огромных бронированных джипа, подаренных Гарри американским Сенатом за укрепление энергетической мощи Штатов, до них доносятся глухие удары и сдавленные стоны. Они подходят ближе, и у Мурки перехватывает дыхание: она видит верного человека, который привел ее в этот полутайный ресторан, избиваемого людьми Гарри. Увидев босса, они прекращают избиение, и старший докладывает: «Вот, подловили. Козлил по мобильнику, босс. Настучал, что мы здесь». Гарри, зловеще усмехнувшись, достает из подмышки пистолет с глушителем, приставляет ко лбу верного человека и командует: «Грузимся, ребята. Времени нет». «Постой, Гарри. Я еще оправдаться перед тобой могу!» — в отчаянии кричит верный человек, и его, полные смертельного страха, глаза устремляются на Мурку. «Сдаст», — шепчет про себя Маруся, понимая, что она на грани провала. Решение приходит мгновенно: она выхватывает из руки медлящего Гарри пистолет и стреляет в предателя, убивая его на месте. Ее приговор: «Таким, как ты, нет оправдания!» Гарри восхищен ее поступком.
Но по пути на тайную квартиру случается непредвиденное. Едущий со службы Колян обращает внимание на случайно встреченный кортеж. На светофоре он останавливается рядом с головным джипом и узнает в сидящей на заднем сиденье роскошной центровой даме Марусю. Не зная о ее секретном задании, Колян кипит: все его смутные подозрения относительно Марусиных ночных дежурств, ее усталости и холодности к нему в последнее время получили объяснение. И какое объяснение! Ну, понятно, полюбила бы другого пацана из батальона. Сердце не камень — понял бы Колян и простил, как бы больно ему ни было. Но уж так опомойничать! С олигархом спутаться?! Колян решает накрыть неверную возлюбленную на месте преступления и занимает наблюдательный пост в автомобиле недалеко от тайной квартиры.
Тем временем Маруся остается наедине с Гарри. В интимном полумраке своего кабинета за рюмкой изысканного коньяка Гарри рисует Маше картины нового будущего России — России олигархов. Он откровенен с ней, и говорит, что завтра в полдень, в развалинах давно не действующего завода «Калибр», состоится последняя встреча со всеми главными участниками заговора. Маруся видит, как широко распространилась эта раковая опухоль, какая опасность нависла над братвой и Россией, и понимает, что ей необходимо любой ценой попасть на завтрашнюю встречу. Понимает она и то, что цена этому — сегодняшняя ночь с Гарри. Маруся решает заплатить эту высокую цену. Она говорит, что ей необходимо принять ванну. Под шум воды Мурка по микромобильнику, искусно спрятанному в складках ее белья, передает в Штаб бесценные сведения. Раздается легкий стук в дверь. Она топит микромобильник — единственную ее связь со своими — в ванне, накинув легкий халат, спешит к двери и открывает ее. Перед ней стоит обнаженный Гарри с двумя бокалами в руках. Его смуглое стройное и сильное тело мулата прекрасно. Маруся невольно любуется им. Он протягивает ей бокал: «За завтрашнюю победу, Маша». Через силу она обольстительно улыбается ему, обреченному, и выпивает свой бокал до дна. Взгляд ее затуманивается, халат скользит с мраморных плеч. Теряющий голову Гарри подходит к ней вплотную и прижимает к себе. Она стонет в его объятиях и чуть слышно шепчет сквозь стон: «Колян, любимый, прости…» Но опъяненный страстью Гарри не слышит ее.
1999-я серия — развязка, финал трагедии. В 11:00 два черных джипа выскальзывают из старого московского квартала и, петляя по всей столице, продвигаются к заброшенному заводу. Во втором джипе на заднем сиденье сидит сосредоточенный, напряженный Гарри Сыромятников и рядом с ним Маруся Климова, Мурка, Маша — его последняя роковая любовь. Вслед за джипами, ни на секунду не выпуская их из виду, в видавшей виды иномарке, чтобы не привлекать внимания, следует всю ночь не сомкнувший глаз Колян.
Маруся и Гарри с верной охраной прибывают на завод. Они входят в полуразрушенный цех — все уже собрались и ждут только их. Среди присутствующих Маруся узнает знакомые ей лица высокопоставленных командиров и чиновников. Тайный совет заговорщиков начинается.
Бросив свою иномарку, Колян крадется вслед за Гарри и Марусей и вдруг замечает залегших повсюду вооруженных бойцов и снайперов. Поняв, что это тайная встреча олигархов, он связывается по мобильнику со штабом Силовых Структур. Он не знает, что сообщение его излишне — завод уже находится в кольце отборной Штурмовой дивизии, в ближайших переулках застыли готовые к бою танки и БТРы. Колян, снимая часовых, пробирается к месту встречи. Его ревность и подозрения вспыхивают с новой силой: он видит свою Марусю во главе стола с олигархами и предателями. В сидящем рядом с ней смуглом человеке он узнает Гарри Сыромятникова, Копченого. «Ах, вон у вас куда дело зашло!» — со злобой цедит он, сжимая взятый у убитого им снайпера автомат с оптическим прицелом. Скрываясь за бетонным блоком, Колян наводит оружие. Вот его Маруся — оптика приближает к нему ее лицо. Но увидев это, такое родное ему, лицо перечеркнутым перекрестием прицела, он ужасается своему намерению и переводит прицел на Гарри Сыромятникова. Его охватывает правый гнев при виде холеного олигарха с красивым смуглым лицом: это он, он виноват во всем — он закружил голову Марусе, совратил ее, натырил крутить поганку. И, в порыве ненависти потеряв осторожность, Колян выходит из-за укрытия и с криком «умри, Копченый!» стреляет в Сыромятникова. Маруся, не веря своим глазам, видит Коляна с направленным на Гарри автоматом. Жалость к любимому врагу и бойцовская выучка делают свое страшное дело: в молниеносном броске она закрывает собой Гарри и принимает предназначенную ему смертельную пулю. Очнувшаяся охрана расстреливает Коляна. Он умирает с именем Маруси на устах. Но с грозным «ура!» в развалины завода уже врываются бойцы Штурмовой дивизии.
Высоким трагизмом звучит за кадром: «Мурка, мур-, мур-, муреночек! Мурка, ты мой котеночек. Мурка, Маруся Климова, прости люби-ма-ва».