Три рассказа

ДЕНЬ НАСМАРКУ

            Весь день насмарку. Проснулся рано – решил, что проспал. Стал спать дальше. Проснулся через полчаса, решил, что идёт дождь. Только вечером узнал, что это тётя Зина с пятого этажа неудачно цветы поливала. Поспал ещё час. Поднялся (в окно больше не смотрел). Поставил на плиту чайник в полной уверенности, что вечером налил туда достаточно воды. Через пять минут чайник взорвался. Ещё через три минуты, выгребая из углов осколки чайника, обнаружил оплывшего от воды кота. Теперь я не смогу всем хвастаться, что у моего кота аристократически-астенический склад тела.

            Позвонил подруге. Ответил мужской голос. Позвонил лучшему другу – ответил женский. Решил почитать любимую книгу, обнаружил, что её выели мыши. Пошёл отлупить кота, но тот описался и потерял сознание. Полез на антресоли, чтобы достать мышеловку – ударило по голове лыжей. Три часа провалялся на полу без сознания. За это время кот пришёл в себя и съел всю еду в доме. Я пришёл в себя от удара стремянкой по интересному месту, после чего я встал и вычеркнул телефон подруги из записной книжки.

            Решил напиться, но кот уже сидел на столе и орал пьяные песни. Решил выброситься из окна, но тётя Зина вывесила на просушку простыню, я запутался в ней и упал обратно в комнату. Встал, взял папиросу и вышел из квартиры покурить, чтобы не спалить чего не дай бог. Стоял курил в подъезде, в окно влетела ворона, клюнула меня в нос и отобрала последнюю папиросу. Потом подожгла двор. Бежал в панике, забыв про кота, и убежал от дома так далеко, что не смог понять, где я. Начал орать и требовать вернуть меня обратно по такому-то адресу. Из незнакомых окон повыглядывали незнакомые коты и одна старушка. Старушка вызвала ментов. Меня забрали в кутузку. Из кутузки перенаправили в психушку. Из психушки – в ветеринарную клинику. Там я встретился со своим котом. Первый повод порадоваться за сегодняшний день – у меня теперь абсолютно чёрный кот! Но ветеринар огорчил меня и сказал, что обгоревшая шерсть слезет, вырастет новая, и кот опять станет рыжим. Я плакал. Взял кота подмышку и пошёл домой. Дома на месте не обнаружил. Обнаружил только пожарных, пытавших ворону струёй из брандспойта. А ещё тётю Зину – она похвасталась мне своей прозорливостью и поведала об утреннем поливе цветов.

            Пошёл ночевать к лучшему другу. Лучшего друга не было, зато дверь мне открыл женский голос (за прошедший день у меня очень испортилось зрение). Женский голос был ласковым, уложил меня в постель, а потом сам лёг рядом. Ушиб стремянкой интересного места уже, оказывается, прошёл. Спустя три часа я прозрел и влюбился. Она тоже влюбилась в меня. Единственная неприятность – уснуть никак не могли, потому что кот всю оставшуюся ночь остервенело грыз книги. Вокруг бегали мыши и ликовали. Но мы с моей любимой всё равно были счастливы. И всегда теперь будем счастливы. Причём, благодаря моему лучшему другу – утром он вернулся и выбросил нас из окна. Всех троих. Вместе с мышами.

            Я немного ушиб интересное место, но любимая сказала, что это пройдёт, и обвязала меня котом. Сама она ушибла голову, но и здесь избавила меня от беспокойства, потому что примочки из мышей, как рассказала ей бабушка в детстве, – это лучшее средство от мозговых заболеваний. Через пару минут я увидел свою любимую с мышами на голове и влюбился в неё ещё больше. Сейчас мы живём в ветеринарной клинике. Врач сделал моему коту операцию по пересадке шерсти, а над мышами ставит самые гуманные опыты в мире.

            Тётя Зина переехала к вороне, которой удалось сбежать от пожарных в самый последний момент. И только с моим лучшим другом, к моему величайшему сожалению, происходит почти то же самое, что происходило вчера со мной.

МИНУС  ТРИ

            Я умерла. А Надежда всё никак не умирала. Ходила по комнате, заложив руки за спину, и бубнила себе что-то под нос. Спустя пять минут споткнулась о мой труп и с презрением покосилась на него.

            «Возиться теперь с ней, – подумала Надежда, – В целлофан запаковывать, из квартиры выносить вперёд ногами, везти на речку тайком, ночью, от каждой тени шарахаться… И коего ты чёрта померла? Не дай Бог поймают меня… Тогда посадят».

            Надежда сплюнула в пол и опять зашагала по комнате, как вдруг в квартиру кто-то позвонил.

            – Кто там? – выкрикнула девица, приближаясь к входной двери.

            С той стороны послышался хриплый смешок, больше похожий на хрюканье:

            – Да я это, Любка. Своих не узнаёшь?

            Надежда открыла дверь и впустила в квартиру подругу, чем-то напоминающую Любовь, разве что с фонарём под глазом, папиросой в зубах и откупоренной бутылкой портвейна.

            – Как житуха-то, Надька? Бухать будешь? – спросила Любка, уже влекомая Надькой в комнату, где лежала я. Надька показала на меня пальцем и поморщилась.

            – Что это с ней? – от неожиданности у Любки выпала папироса изо рта. – Откинулась?

            – Типа того.

            – Что делать-то будем?

            – Надо тихо вынести и утопить. Но только так, чтобы никто не видел, а то нас посадят. Обеих.

            – Не, я сидеть не хочу. Ну-ка подержи, – Любка всучила Надьке бутылку и присела возле меня на корточки.

            – Эй, ты! Слышишь, чего говорю? – обратилась она ко мне, – Ты точно померла? А то ведь на том свете мужиков не будет. Там бесполье сплошное и портвейна не продают.

            Надька покачала головой и процедила сквозь зубы:

            – Померла она. Точно.

            – Жалко. Красивая баба была.

            – Посмотри: она уже синеет, – снова поморщилась Надька и отпила из горла.

            Тогда зазвонил телефон. Любка взяла трубку и повеселела:

            – А, Вер, ты как раз кстати. Приезжай давай к нам. У Надьки тут девка откинулась, мы не знаем, куда тело девать.

            Услышав Верин ответ, Любка рассвирепела:

            – За какую такую, собака, душу ты отвечаешь? Хватит чухню городить! Нам от тела избавиться надо! Ну-ка быстро приехала, тварь!

            Пока тварь добиралась до места, подруги успели переложить меня на диван и раздеть догола.

            – Ты умеешь омывать покойников? – спросила Надьку Любка.

            – Нет, омывать Верка будет, – ответила та.

            Верка появилась через полчаса. В какой-то дурацкой кепке набекрень и с почтовой сумкой через плечо.

            – Где покойная?

            – Пить будешь? – Любка протянула Верке бутылку, но та хмыкнула:

            – Я  в завязке.

            – С каких это пор?

            – Со вчера. Хватит трепаться, ведите меня к вашему жмурику.

            Надька и Любка подвели Верку ко мне и состроили скорбные рожи. Верка бросила почтовую сумку в угол, рядом с диваном, и сняла кепку с головы.

            – Ну да… Мертвячок. Померла она, без вопросов.

            Любка вздохнула. Надька хныкнула.

            – Хорош причитать, курицы. Пойдёмте лучше выпьем за упокой души жмурной.

            – Ага-ага, – съехидничала Надька.

            – Ну наконец-то! – обрадовалась Любка и поволокла подруг на кухню выпивать. Из горла и без закуски.

            – Значит, подождём, когда стемнеет, и вынесем её. И утопим, – снова начала Надька.

            Любка снова спросила:

            – А омывать? Верк, ты умеешь?

            – Нафиг, – ответила Верка и хлебнула портвейна. Потом сделала упреждающий знак рукой: – Послушайте, что я скажу. У меня проблема. Я когда курила сегодня днём, из окна высунувшись, поймала чью-то душу. Запихнула в сумку. Теперь понимаю, что это её душа была. Как две капли воды похожи. Только я, хоть убейте, не помню, что с этими душами делать надо. Куда их девать. Я забыла.

            – Ой ли? – спросила Любка.

            – Точно, – с отчаянием ответила Верка, а Надька медленно произнесла:

            – Фи-га-се. От тела избавимся, а душа останется. Это гораздо хуже.

            Внезапно в дверь снова позвонили.

            – Сидите! – скомандовала Верка, – Я сама открою, – и пошла открывать.

            За дверью оказалась барышня абсолютно нечеловеческого вида, но очень весёлая, нарядная и с флагом в руках.

            – Ты кто? – опешила Верка.

            – Даздраперма, – обрадовалась барышня, а Верка разозлилась:

            – Вали отсюда. Сейчас сентябрь, – и захлопнула дверь.

            Тем временем, из Веркиной почтовой сумки медленно выплыла моя душа, взлетела к потолку, немного покружила над диваном и осела вниз, на моё тело. Я сделала глубокий болезненный вдох и открыла глаза. Минуты три продолжала лежать на диване, соображая, что же со мной происходит. Потом осторожно поднялась и подошла к окну.

            Уже темнело. Я ещё раз вздохнула. «Живая, надо же», – подумалось мне.

            Из кухни доносились пьяные женские голоса. Я накинула на себя халат и решила проверить, что там происходит. Тихо вынырнула в коридор.

            – Пойдём уже. Пора её тащить. Почти стемнело.

            – Щас, подожди. Давай допьём сначала.

            – Хорош. Это четвёртая уже.

            – И ладно!

            – Нет, не ладно!

            – Молчать!

            И они замолчали, потому что в дверном проёме появилась я.

            – Ну-ка убирайтесь отсюда. А то убью всех.

            – Э… – сказала Любка.

            – Кого чёрта? – возмутилась Надька, а Верка взяла обеих за руки и потянула на выход:

            – Жива, и славненько. Нету жмурика – нет проблем. Пойдёмте.

            Мы с Любкой и Надькой обменялись многозначительными взглядами, а дальше я услышала дверной хлопок и Веркин голос с лестничной клетки:

            – Вот ведь… Надо же, а… Сумку забыла.

            – Пошли! – заорала Надька, и больше они не шумели.

            На кухне был полный разор. Я стала убирать окурки, пустые бутылки, открыла окно, и мне подумалось: «Рано ещё... Раз у меня Верка-Надька-Любка».

            Когда кухня перестала походить на сортир, раздался очередной звонок в дверь.

            – Ну кто там ещё? – с тоской прошептала я, однако отправилась в коридор и даже в глазок не глянула – сразу открыла…

            За дверью стояла девица. Ангелица, точней. С озябшими крыльями и тоненьким нимбом, едва мерцающим в темноте.

            – Здравствуйте, – сказала она, – Там на улице очень холодно. Пустите меня погреться…

            – Конечно… – опешила я, – Ещё бы!

            Укутав ангелицу в одеяло и усадив на диван в комнате, я принесла ей с кухни сладкий чай, два бутерброда и конфету. Присела рядом.

            Постепенно гостья оттаивала, веселела, потом завела разговор о своей далёкой родине, но коварный озноб совершал ещё перебежки по ангельской коже… Шутка ли – свалиться на Землю с Меркурия?

            Ближе к утру в квартиру опять позвонили.

            – Я думаю, надо открыть, – сказала ангелица, – Ну и что, что сейчас сентябрь?

            С лестничной клетки доносились первомайские песни. Я поднялась с дивана:

            – Действительно: ну и что? Не февраль же, в конце концов.

            – Не февраль, слава Богу…

            – Точно.

            Взять и не открыть мы всё равно не могли, потому что в дверь уже барабанили:

            – Впускайте! Втроём веселей!

ХАЛАТ

            Белый лабораторный халат, совершенно новый, был подарен дяде Пете, так как надо было от халата избавиться. Дело в том, что намедни халат обмывали – в буквальном смысле. Он уже, конечно, высох, но пах водкой. Хозяин этого халата не мог теперь в нём работать – запах водки вёл подрывную деятельность против рабочего настроения. Нет, запах был не такой сильный, возможно, его и не было вовсе, но хозяин халата не мог абстрагироваться от мысли, что запах есть, и поминутно прикладывался к халату носом. Постирать же халат у него рука не поднималась. И вот, хозяин халата в сердцах подарил свою обмытую обновку дяде Пете. Дядя Петя был запасливый и никогда не отказывался от подарков, даже совершенно ему не нужных. Получив очередной подарок, а дарили ему много, он думал, какое бы удачное применение подарку найти – и всегда находил. В случае с халатом и думать не пришлось – халат просто был надет. Прямо поверх телогрейки.