Стихи для Аси

 

Родилась в 1989г., живет в Климовске. Окончила Литературный институт им. Горького, семинар детской литературы А.П. Торопцева. Публикации стихов - в «Зинзивере», «Новой Юности», «Дружбе Народов», «Авроре», «Российском писателе», «Слове/Word», «Кольце А», «Московском вестнике» и др. Финалист Илья-премии (2008г),финалист премии «Серебряный стрелец» (2011г), призер Чемпионата Балтии по русской поэзии (2014г), лауреат конкурса им. Бродского (2014г), победитель премии «Северная Земля» (2014г).

 

 

СТИХИ ДЛЯ АСИ

 

* * *

Темнота в ноябре больная и непростая.

Ты нелепо меня поставил,

будто в самый сугроб свечу,

прими жалобу, я неудачно совсем молчу,

и согласно бесконечному ноябрю

прогорю. Я, господи, прогорю.

Пока шаркает в комнате старичок,

прячет часики в комнатный сундучок,

и кормушку вешает на сучок,

и кусает Митрофанушку за бочок,

я сама себе заинька и волчок.

Темнота такая за домом – ой,

прилетают льдинки на водопой,

старичок подходит к Богу, почти слепой,

и читает молитву за упокой

внука, утонувшего в ноябре,

мышь храпит в пустующей конуре,

вот судьба какая, как шьет судьба, как..

вот была собака, и нет собаки.

Только мышь, которая скоро повесится на шнуре.

Митрофанушка дрыхнет, ему пора.

Как мне все это высмотреть со двора?

Как мне все это выдержать со двора?

Не бытье, а какая-то конура.

Темнота в ноябре больная и непростая.

Все проходит, проходит, пока терпи,

печку утром, пожалуйста, не топи,

а то жарко и мы растаем.

 

 

БАЛЛАДА О САМОЛЕТИКЕ

 

Самолет посадили в клетку,

ослабел в нем сердечный клапан.

Самолетик впервые в жизни

ощетинился и заплакал.

 

По ангару шагали годы,

но в нем не было ни души.

Самолет становился самой,

самой грустной из всех машин.

 

Небо утром теряло звезды.

Он у каждой звезды просил

каплю сдержанного полета

и хотя бы щепотку сил.

 

Израсходовал он надежды

на холодном асфальте, лежа,

будто в темном лесу иголки

растерял по дороге ежик.

 

Он глядел через щелку в небо,

клетка крыльям была мала.

Да механик, по небу главный,

все подмоги не посылал.

 

Но однажды, когда теплело

и сходили пластины льдов,

прилетела худая Птичка

и под щелкой свила гнездо.

 

И все лето смешная Птичка

пела песни из старых фильмов,

она пела о добрых людях,

о свободе и о дельфинах.

 

Самолетик с улыбкой слушал,

даже полную чепуху,

он поверил, - ему помогут,

просто заняты наверху.

 

А потом улетела птица

и летела, пока могла,

и Механика из-за моря

к Самолетику привела.

 

Починил Самолет Механик,

но в награду себе, как вор,

он украл из ангара Птичку

и на цепь посадил во двор.

 

Но она на цепи не пела

о героях и о китах,

а починенный Самолетик

больше просто не мог летать.

 

 

* * *

В газете напечатали: была,
Растила двух детей, кота и фикус,
Имела мужа, пылесос и прикус,
Старела в ожидании тепла.

Была она бессонница и лед.
Муж раз в неделю пил коньяк паленый
И под раздетым у подъезда кленом
Грустил о том, что путано живёт,

Что был обычен, медленен и квел
И к мудрости не становился ближе,
Что даже состоятельных интрижек,
Как ни пытался, все же не завёл.

Она точила ножики сама.
И ожидала нежности и лета.
Зима вязала снежные браслеты
На серые панельные дома.

Она была, покуда не прошла,
Засвечена, как старенькая пленка.
Муж больше не сидел под местным кленом,
Зазеленевшим в отзвуке тепла.

В газете напечатали: айва
Подорожала на 600 %.
Домашние все плакали о ценах,
Да фикус забывали поливать.

 

 

* * *

Его крайне бесило: она не давала спать,
то стучала по клавишам, то шелестела феном,
то по двадцать два раза за утро варила кофе,
то кричала из кухни: Кокосик, закрой за мной...
будто сложно своими силами дверь захлопнуть!

Но когда перестали бродить по его квартире,
(он остался с улиткой и молчаливым феном)
стало лень покупать в супермаркете кофе в зернах,
он совсем разучился спать. И бродил в шесть тридцать.
И по двадцать два раза заваривал "три в одном".

 

 

* * *

В электричке дубак. Проехали церковь. Монашка крестится.
Спорят двое рабочих, прямо слюною брызжут.
Холодрыга знатная. Без зимних сапог мне крышка. 
Мама купила новые, но говорит: в холода не носи – потрескаются.Дядя Миша звонил, у него договор горящий.
Продавать квартиру пора, но там живет баба Саша.
Бабка славная, хоть и не ходит, играет в картишки, шашки.
Дядя Миша считает, что пора бы сыграть и в ящик.Гопота в конце вагона смеется и тунеядствует.
Подрались маленько. Тот что бил, оказалось, как дождь, красивый.
К ним пристала какая-то тетка с серьезной псиной,
попросила заткнуться, а они обиделись, говорят, что даже не матерятся.

 

 

* * *

Утро никак не завяжется вперединаверхув груди.

Инструктор учит меня водить.

 

Люди, - говорит, - те еще фрукты,

не фрукты, а сплошные косточки. -

Вон пешеходик, – подчеркивает инструктор,

— это твой злобный враг.

Я смотрю на ковыляющего старикашку с тросточкой.

И говорю: «полный мрак,

и снег густой, как овчина».

Инструктор бурчит:

— плетется на красный, полумертвая

старая дурачина!

 

И добавляет: «Семерка».

Я: «Что семерка?»

Он говорит:

— Сущая ерунда,

ни песок, ни морось и ни вода…

Семь лет, если ты слегка

переехала дурака.

Я говорю: «Ну, да». 

 

 

СТИХИ ДЛЯ АСИ

мишин папа алкаш,
как и наш…
Ася

Просто ты забыла много, поэтому ночь груба,
просто детство опало, как лепестки, и выцвело…
Помнишь, лето дрожало, гудело на дне провинции,
где неведомо море и соль не собирается на губах,
где невиданны горы, но цепи твоих вершин 
обозримы… Поднимайся, барахтайся, забирайся!
Мы кораблики. Каждому – путь, и простор, и айсберг.
Вот тебе начало: разрезали кровлю, втянули в мир. 
И давай, дыши.Чьи-то руки беспокойны, как стоны чаек,
чьи-то руки трепещут рядом. Ты ждешь, нагая. 
Ты растешь. Одеваешься, обуваешься, постигаешь,
как все в мире жмет… как маняще все и печально. 
Над столом щебечешь, над книжкой чужой зеваешь,
над разбитой чашкой, словно над мертвой, плачешь.
Как бессилен вечер, вожделенно чужое платье,
как отчаянно невыносимо, что ты живая,
ограничена телом, домом! Всюду не поняли, не додали:
у того есть плеер, у этого торт в гостиной.
У тебя есть папа, и это с гостями не совместимо.
Ты бредешь среди летнего гула и трут сандалии.Вася младше. На семь минут. Между вами нить,
как положено. Он, что ежик, колок, когда разбужен,
и криклив в обед. Добывая монетки в лужах,
смутно ощущаешь что-то, что вас роднит. 
Помнишь, засыпаете? Снежинки снуют пугливо
по периметру дома, без края и без конца.
Все неотвратимо. Под пьяной рукой отца 
ахнет бабушка, как расстроенное пианино. 
А на утро не выйти в школу. Хоть фонари
пробивают темень. И кажется, будто вверх,
набегает снег, набухает день. Но входную дверь
не откроешь. Тело спит с другой стороны двери. Все пройдет, опадет, выцветет. Убежит,
юркнет в памяти, как по тропинке ящер.
Мы на то бесхозны, безызвестны и проходящи,
чтоб друг в друге отпечататься и зажить.

Перемолится все, перемелется. Вспомнишь, выцепишь

как плелась домой и думала не успеть,

и несла в себе этот отчаянный гул провинции

и надежду, спокойную, словно степь.

 

 

* * *

Мы унылы, мы унылы;

нас и мыло не умыло,

если что оно и смыло

только то, что было мило:

 

мили пролетели, мили -

с юга соль морскую смыли,

а потом собрали пыли

и опять все смыли, смысли.

 

От усталости завыли

и бредем себе уныло,

в мыле, в иле, или-или…

Мыли-выли. Мы ли? Вы ли?

 

 

ПРО ПОЭТА И МЫШЬ

А.К., чтобы он продолжал видеть и ловить мышей

 

Вот сидит поэт у мыса.

Вот к нему суется крыса.

Осуждает его крыса:

«Ты чего сидишь поэт?

дела что ли лучше нет?

может, что-нибудь болит?

может, вовсе инвалид?»

 

«Эх, мышара, эх, мышара,

что-то ты совсем не шаришь,

ведь понятно и ежу,

что не просто так сижу».

 

Крыса пробует сначала:

«Ты наверно подмечаешь,

как у лодок бьются чайки

и туристиков печальных

укачало-укачало…?

 

Да тебе бы не мешало

поднапрячь, друг, полушарья!

Ну, какая ж я мышара?

Я вполне себе у мыса

уважаемая крыса.»

 

И с усмешкою нечаянной

ей поэт наш отвечает:

 

«Ерунду ты говоришь!

Я сижу затем у мыса,

чтоб в тебе подметить, крыса,

надоедливую мышь».