Ирина Каренина

***

***
Зимородок прекрасен, как бог, со своим зиморо:
Зиморо, зиморо! – птицебог, словно тень бирюзы,
Бирюзовеет нежно доспех его, пламя, перо,
И, как рыбы, трепещут, ложатся слова под язык.
Проступают на коже драконы, и феникс, и тигр,
Говорят имена, я пишу, отвернись, не смотри.
Если можешь, умри. Я прошу. А иначе – прости.
Называй меня Рю, мураками тебя побери.


***

…а по утрам неизменно яйцо и ко-ко-фея…
Татьяна Шуйская.

По ночам – глинтвейн (по утрам – печаль
Да грудной голубиный ворк.
Ко-ко-фея: глотни кофею. Включай
Свой компьютер, садись to work).

Распоследнее дело – кино, вино
В темноте глушить, горевать.
И свечение видеть – оно одно
Провожает тебя в кровать.

То звезда Фомальгаут ли, ангел ли,
Охраняющий сон в ночи?
…Пряным варевом, как сургучом, залить
Рот свой жалобный – не кричи;

Наложить на сердце свое печать,
Нежно в раны вложить – персты.
Гефсиманское бдение по ночам.
Авва Отче, как хочешь Ты…

***
Недо-ангел, недо-демон,
Человек, такой, как все,
Нерешенная проблема,
Типа белка в колесе,

Злой пророк на битой тачке,
С мятой пачкой сигарет,
С парой долларов в заначке,
Белой боязно горячки,
На судьбу надежды нет.

Вот он, профиль, вот он, кафель
В ванной – место резки вен.
Мелкими шагами – на фиг,
Вафли, флердоранж, Люфтваффе,
В хлам убитый мини-вэн.

Недотыкомка, ей-Богу,
Весь – ни сердцу, ни уму.
Сам с собой шагает в ногу,
В  ночь выходит на дорогу –
Если б знать бы, почему.

Он, ей-богу, идиотик,
Дебилёнок – что возьмешь?
То мурлычет, будто котик,
То ослепнет, ровно кротик,
То бросается на нож.

Промахнулся. Жив, однако.
Ну, придурок, ну балда!
Знать, до вечности – полшага.
Побродяга, бедолага,
Проходи, тебе – сюда.

***
Если мы покидаем друг друга  – ответь, ответь! –  
Если сердце пошло в отказ и привычно лжет,
Призывая тебя на разлуку, на казнь, на смерть,
На погибель, твердя, что вовсе и не живет,
Что мертво давно, что закончился этот фильм,
Этот варварский блеск, и пурпур, и шелк любви,
Что отброшено бремя страсти, и Иггдрасиль
Прорастает сквозь дух и тело, и вот – живи,
Как умеешь, и ты сопрягаешься с пустотой,
И стираешь нервы о камни своих потерь,
О шершавость боли, когда ты живешь не с той,
И в крови, убаюкан, дремлет до срока зверь,

Если лживость сердечная вдруг в полный рост встает,
Отмахнуться уже не выйдет, но как с ней быть?
Непривычный тебе, но знакомый мне оборот –
Надоевшая, злая насмешка моей судьбы.
Что тебе до моих забот с полученьем виз,
До щенков пушистых, волчат для моих саней,
Жеребят шестиногих и хрупких холодных вис? –
Спит валькирия, спит – и на фьорды глядит во сне.
Мы не те и не с теми, но сердце умеет лгать,
И слова наши лгут, и, укутавшись в пустоту,
Замирают от сна и нежности в двух шагах,
Трепыхаются яркими зябликами на лету.

Что нам делать с этим разбросом, раздраем, раз-
Общенностью наших дней, с глубиной родства
Потаенной, что навсегда отличило нас
От других живущих? Что мне твои слова,
Препинанья знаки, запинки на хлипкой лжи,
Спотыканья тире на боли твоей-моей –
Там, где чувство долга поставило рубежи…
Обещать, что не будем брать их? Давай, сумей…
Что нам делать с этим родимым пятном любви –
Развернуть драккары и плыть к своим берегам?
Но трепещут спящие звери у нас в крови:
Златоглазый Слейпнир и синеокий Гарм…

***
За тобой ходит повсюду
мертвая баба,
прячется в подворотнях,
изо рта ее пахнет гнилью.

А я – твой любимый злой ребенок,
маленькая Тисифона,
змееволосое чудовище
с лицом нимфетки, Лолиты, когару,
с чокнутым голоском Офелии,
с истерзанными руками
Пенелопы,
ткачихи царского рода.

Мертвая баба ведет мертвечину на поводочке,
на руке вертит мертвую куколку:
«Поклонись, дорогой Петрушка,
улыбнись всему балагану,
как дерну за веревочку,
так и подохнешь!..».

А от моего взгляда
обращаются в камень
небесные птицы,
осыпаются
мраморной крошкой.

Завяжи мне глаза,
пусть я ничего не вижу
и верю тому, что ты
скажешь мне на ухо.
Пронеси на руках над бездной –
пусть я ничего не знаю,
в этом мире достаточно мертвых,
ты – тоже…

Но я, я должна жить –
чтобы петь с завязанными глазами
колыбельную
бедной Земле
и тебе, друг мой,
брат и друг, и отец, и сын – и кто еще? –
да, любимый, конечно, любимый… –
и тебе,
для тебя,
для тебя,
для кого же больше…

***
Человеку болящему нет на Земле покоя,
Нету гавани тихой, где уврачуют раны
(Самую страшную он, стыдясь, прикрывает рукою),
Человек – поломанный, и ему это горько и странно.

Человеку безверному нет на Земле приюта,
Он, куда ни пойдет, наг и бос, и тверез, как падла,
Гадок ближнему своему, и скучно ему, и нудно,
И рубашка на нем несвежая, и не чесаны патлы.

Человеку без сердца ни счастья нет, ни отчизны,
Он потерянный и спокойный, и смотрит строго,
Понимает, что призван, но не знает, на что он призван,
И лишь изредка, в темноте, стесняясь, говорит с Богом:

Господи, Боже мой, почто ты опять молчишь?
Господи, Боже мой, куда ты меня ведешь?
Господи, Боже мой, ведешь ли ты меня хоть куда-нибудь?

***
Я из тех, кто танцует в белом на минном поле.
Я из тех, кто танцует в красном танец с быками.
Я из тех, кто танцует на воде, золотой и твердой,
На углях, на холодной поверхности белого ветра.

Я из тех, кто танцует – я просто та, кто танцует!
Каблучок отбивает ритм металлической дробью.
Металлической дробью – россыпью – прямо в сердце,
В беззащитное, нежное, метко, прицельно...
Падай,
Незадачливый ангел, моя бедная мертвая птичка...

***
Двое – белый и красный – приземлились на соседнюю крышу.
У белого – крылья, у красного – мелкие рожки.
Они разожгли костер и стали пить водку,
И песни орали на весь район под гитару.
И кто-то вызвал пожарных, а кто-то – милицию,
Зачем-то «скорую помощь» и представителя мэрии,
А я стояла весь вечер на балконе, курила,
Пила свой кофе с большим количеством сахара
И думала: кто они, кто из них больше мне нравится,
И хотелось бы мне оказаться с ними на крыше
Соседней пятиэтажки, жарить сардельки на палочках,
Нарушать устои, порядок и правила общежития,
Запускать фейерверки, вести себя вызывающе
И улететь далеко-далеко, когда приедут пожарные...

***
Очередная летняя несмышленая бабочка бьется в стекло.
Ты замираешь от нежности, чувствуя Миннесоту,
На берегах прошлого, которое утекло,
И медлишь входить в новую говорящую воду.

Что там она шепчет, играющая корабликами
И разноцветными камушками, шепот ее напорист,
Голубоглазая, вечная, полная прохладными каплями
Река твоего времени, мучительная, как аорист?

Очередная летняя дурочка, насекомая, краткоживущая,
Ты выпускаешь ее в форточку, забравшись с ногами на подоконник,
Она на миг замирает в раздумье на твоей всемогущей,
На притихшей и милосердной теплой твоей ладони.

Лето, полное бабочек…